Екатерина Ракитина - Подробный отчёт о колченогом Риколетти и его ужасной жене
Холмс умолк и снова взглянул на меня, будто не был уверен, что мне интересен предмет нашей беседы. Эта обычно несвойственная моему другу нерешительность меня глубоко поразила, хотя причина её была мне не вполне ясна.
— Насколько я понял, — поспешил сказать я, чтобы как-то подтолкнуть Холмса к продолжению разговора, — вы говорите по опыту, это не умозрительное суждение?
— О нет, — отозвался Холмс, подчёркнуто неторопливо и тщательно складывая газету. — Мне действительно приходилось сталкиваться с тем, что человек, склонный изъясняться в стиле старых проповедников, назвал бы работой дьявола. Я не рассказывал вам о деле колченогого Риколетти и его ужасной жены?
Я порылся в памяти и покачал головой.
— Эта история случилась, когда мы только-только поселились на Бейкер-стрит, и вы ещё не были осведомлены о том, чем я занимаюсь. Не знаю, вспомните ли вы, в те первые недели ко мне однажды приходила клиентка, необычайной красоты молодая дама. Вы тогда, сколько я мог судить, не остались равнодушны к её очарованию…
— Изящная девушка, одетая по последней моде! — воскликнул я. — Вы беседовали с нею в гостиной не менее получаса. Безусловно, Холмс, я её помню. Более того, я писал об этом в одной из своих, как вы выразились, заметок.
Холмс с шутливой почтительностью склонил голову.
— Каюсь, Ватсон, этот факт от меня ускользнул. Как бы то ни было, всё началось с того, что как-то в понедельник утром я получил письмо. Плотный кремовый конверт, почерк на котором явно принадлежал личности твёрдой и решительной. Рука была женской. На сургучной печати стоял оттиск «И. М.», а вскрыв конверт, я обнаружил на его клапане изнутри герб одного уважаемого семейства, из чего, ещё не развернув письма, сделал вывод, что ко мне обратилась дочь графа Тинсбери, леди Ианта Меллиш. Её Милость писала, что нуждается в моей консультации по крайне щепетильному и непростому семейному делу, для чего просит посетить её в лондонском доме, на Маунт-стрит, в любой удобный мне день на этой неделе между тремя и шестью часами пополудни.
В тот день я не был занят ничем срочным, потому решил наведаться на Маунт-стрит безотлагательно. Признаюсь, свобода нравов, царившая в доме графа, меня несколько удивила: леди Ианта приняла меня в зимнем саду, наедине, с нею не было ни членов семьи, ни компаньонки.
— Прошу, садитесь, мистер Холмс, — произнесла леди Ианта, когда слуга, проводивший меня в зимний сад, удалился. — Боюсь, я не смогу в двух словах объяснить, что побудило меня обратиться к вам, но постараюсь изложить всё предельно последовательно и придерживаться фактов. Думаю, просить вас не разглашать сведения, которые я вам сообщу, излишне — мне рекомендовали вас как человека в высшей степени порядочного.
Говорила она твёрдо и спокойно, её голос нисколько не напоминал птичий щебет, что, по мнению многих, пристало юной прелестной особе — и уж точно никому не пришло бы в голову назвать речь Её Милости «милым лепетом». Безусловно, леди Ианта Меллиш, с её изысканной лепки лицом и живыми синими глазами, была редкостно хороша собой. Но всё в её манере держаться, в выражении лица и взгляде, прежде всего, говорило о том, что почерк на конверте меня не обманул: передо мной была натура удивительно сильная, цельная и решительная — что, согласитесь, не так часто встретишь в молодой девушке.
Я выразил готовность слушать и обещал, что всё сказанное, разумеется, останется между нами. Леди Ианта, кивнув, сложила руки на коленях и произнесла:
— Что ж, перейдём к делу.
Её голос звучал по-прежнему ровно, но жест, которым она соединила руки, привлёк моё внимание: пальцы леди Ианты слегка подрагивали, она явно была в сильном волнении, и не хотела этого показывать.
— Не знаю, насколько хорошо вы осведомлены о делах моей семьи, мистер Холмс… Пять лет назад нас постигло жестокое горе: не стало моей матери — и наша жизнь обернулась пустыней. Поверьте, это не просто слова любящей дочери, моя мать была удивительной женщиной, солнцем, вокруг которого обращались все мы. Утратив её, отец потерял и самого себя. Мы поняли это не сразу. Мой старший брат, лорд Клаттен, вскоре оставил и наш осиротевший дом, и Англию, отправившись в колонии: он уже четвёртый год служит в Калькутте. Огастес, — мой второй брат, мы близнецы, — и я были слишком юны и слишком потрясены случившимся, чтобы распознать в том, что происходило с отцом, приметы грядущей беды. К тому же Огастес большую часть года проводил в школе, меня же отец надолго отправлял то к родственникам, то с гувернанткой на морское побережье. Когда я, наконец, снова оказалась дома, отец уже пребывал в нынешнем своём состоянии. Чуть больше двух лет назад вернулся из школы Огастес, а вскоре начался кошмар, который длится по сей день…
Леди Ианта прервалась и взглянула на меня. Она была так бледна, что я встревожился.
— Скажите, мистер Холмс, — неожиданно спросила она, ещё крепче стискивая руки, — как вы относитесь к спиритическим явлениям?
Признаюсь, на мгновение я опешил. Когда леди Ианта заговорила о беде, постигшей семью, я ожидал чего угодно: рассказа о пристрастии к игре, алкоголю или опиуму, о любой невоздержанности и пороке, но подобный поворот был для меня полной неожиданностью.
— Миледи, — честно ответил я, — я полагаю, что эти явления ещё недостаточно изучены, чтобы можно было вынести о них сколько-нибудь обоснованное суждение. Если же вы спрашиваете, верю ли я тем, кто утверждает, что общался с потусторонним миром, то скажу прямо, каждое подобное заявление вызывает у меня настороженность и недоверие, поскольку случаи мошенничества в этой области, увы, нередки. Скорбь по ушедшим и человеческое стремление постичь тайны вселенной — необычайно питательная среда для обмана и злоупотреблений.
— О, так вы скептик, — отозвалась леди Ианта со слабой улыбкой. — Хотела бы я смотреть на всё это вашими глазами!.. Мой отец, как вы уже, должно быть, поняли, не в силах смириться со своей утратой, увлёкся учением спиритуалистов. И если поначалу их труды давали ему некое философское утешение, то потом его понемногу захватила почти болезненная потребность установить связь с потусторонним миром. Он вступил в переписку с мистером Синнетом и полковником Олкоттом, с мистером Харрисом из Калифорнии, искал встречи с мистером Хьюмом, посещал сеансы мисс Кук, мисс Фокс и миссис Дженкен. В нашем доме побывали, должно быть, все проходимцы, фокусники и душевнобольные Лондона, объявлявшие себя медиумами. К несчастью, отец нашёл поддержку у нашей тётки, леди Олтенбридж, сестры моей покойной матери. Она состоит в обществе спиритуалистов и держит у себя на Хэмилтон-плейс нечто вроде салона для единомышленников и, как они это называют, «одарённых». Именно у леди Олтенбридж отец два года назад на беду всем нам встретился с четой Риколетти. Мадам Риколетти — медиум, по словам леди Олтенбридж и её кружка, один из самых сильных, что появлялись в последнее десятилетие. Мистер Риколетти, чьи способности несколько слабее, состоит при супруге кем-то вроде импресарио и, временами, переводчика, поскольку мадам Риколетти в состоянии транса бывает столь захвачена посещающим её духом, что изъясняется не вполне понятно, как и пристало пифии. На первом сеансе, который посетил мой отец, мадам Риколетти передала ему послание из иного мира, послание, столь безошибочно касавшееся наших семейных дел, что сомнения быть не могло — говорила моя мать.
Леди Ианта снова несколько принуждённо улыбнулась и подняла на меня исполненный смущения взгляд.
— Мистер Холмс, я сознаю, как нелепо звучит всё это для человека рационального и скептически настроенного. Не так давно я сама была такой. Я не легковерна и не отличаюсь излишней впечатлительностью, свойственной моему полу. Но Риколетти очень отличаются от других «одарённых», которых мне во множестве случалось видеть прежде.
Голос моей собеседницы пресёкся, и я поспешил ей на помощь.
— Миледи, прошу вас рассказать о них как можно подробнее.
Секундной паузы было довольно для того, чтобы к леди Ианте полностью вернулось самообладание. Она кивнула и продолжила.
— Они представляют собою крайне странную пару. Мистер Риколетти — человек весьма артистической наружности. Он довольно высок, одевается с латинской вычурностью, и держится несколько театрально, словно оперный Мефистофель. У него жгучие чёрные глаза, взгляд необычайно пронзительный и цепкий, черты лица крупные и резкие. К тому же он сильно хромает, что придаёт ему особенно демонический вид. Но главное, он словно знает, о чём думает каждый из нас в любое мгновение. Так, он часто отвечает на вопрос, который ему ещё только собирались задать. Я видела, как он находил спрятанные в комнате вещи, а однажды он заставил двигаться кольцо, лежавшее на столе, просто посмотрев на него.
— Это может быть трюком, — заметил я. — Мне случалось видеть, как фокусники на сцене поднимали предметы в воздух.
