Василий Шепетнёв - Чёрная земля-2 дети Луны
– Значит, убили ее около четырех часов дня?
– Наука говорит – да. Плюс-минус час.
– Тело обнаружили в одиннадцать вечера. Пока сообщили нам, пока мы приехали, пока приехали вы, доктор…
– Как и кто нашел ее? – я спрашивал не из пустого любопытства. Чем больше судмедэксперту известны обстоятельства, тем точнее его заключение – так меня учили.
– Сосед. Заметил, что открыта дверь. Позвал. Никто не ответил…
– Зоркий сосед. В одиннадцать темно.
– Деревня ж.
Я зевнул. Зевают от скуки, от волнения, от недосыпа, зевают и ради времяпрепровождения.
Зевота – штука заразительная, могучая тройка минут пять соревновалась в этом древнем искусстве.
– Нас Петренко ждет в конторе, с чаем, – сказал Ракитин.
– Чай – хорошо. А кто такой Петренко?
– Чему вас только в институте учат, доктор. Петренко – волчедубравский министр финансов. Председатель в отпуске, с семьею на Кипр уехамши, а его, Петренко, на хозяйство посадил. Мы тут Степаныча оставим на всякий случай, а сами пойдем.
Мы и пошли Солнце встанет еще когда. То есть скоро встанет, но пока поднимется… А идти всего ничего. Пять минут. Но мы, конечно, не пошли, а поехали. Те же пять минут вышло – пока завелись, пока развернулись, пока подъехали, пока опять развернулись.
Но грязи меньше на ногах.
Контора походила на все колхозные конторы, виденные мной ранее. Даже портрет Ленина остался с прежних времен – то ли из дерзости, то ли руки не дошли снять.
Петренко оказался толстым лысым колобком неопределенного возраста – ему могло быть и тридцать пять, и пятьдесят лет; последнее, впрочем, вернее.
На столе высилась четверть мутноватого самогона, рядом лежали малосольные огурцы, сало, хлеб и лук.
Мы выпили по стаканчику – граненому, пятидесятиграммовому, их, поди, лет пятнадцать, как не штампуют. Но вот сохранились. Оно, конечно, пить в рабочее время нехорошо, но попробуйте сами среди ночи – а хоть и дня – поработать с убитой женщиной, тогда и поймете, что есть пьянство, а что – производственная необходимость.
– Что-нибудь нашли? – спросил Петренко.
Ракитин только крякнул.
– А что мы могли найти? – прожевав бутерброд, вопросом на вопрос ответил Виталик. Формально именно он, а правильнее – Виталий Владимирович Резников, как следователь прокуратуры, был здесь главным. Ракитин – оперативник и формально только выполняет поручения следователя. Но если бы люди работали формально, любое дело встало бы в одночасье. Он, Виталик, свой выход не пропустит.
– Мало ли…
– А все-таки?
– Что в кино находят – всякие пуговички, стеклышки, гильзочки, – Петренко, видно, любил ласкательные слова, у него и бутерброды были бутербродиками, и огурцы огурчиками, и вообще он пригласил за стол «кушинькать». – Лейтенанта Коломбо смотрите?
– Непременно. Когда в кране электричество есть, – ответил Ракитин. – Общедоступные курсы повышения квалификации. Но мы, как и Коломбо, храним все пуговички до решающего момента.
– Еще? – Петренко взялся за четверть.
– Нет, довольно, – стаканчики были небольшими, зато самогон крепким, градусов под шестьдесят, и вышло самый раз: голова ясная, а душу чуть отпустило. – Чаю обыкновенного, настоящего, нельзя?
– Как же, как же, – Петренко выкатил из комнаты, чтобы через минуту вернуться с горячим чайником. – С пылу, с жару, с керогазу, – он разлил воду по кружкам и достал откуда-то пакетики «Пиквика».
Чай получился душистым – смородина с керосином напополам. Или мне показалось?
Пока мы пили чай – мелкими глоточками, чтобы не ожечься, окончательно рассвело. Время работать.
При свете, настоящем дневном свете, вновь осмотрели труп. Тут же, за столиком, Виталик начал писать протокол осмотра места происшествия.
Мой черед придет позднее: «на месте происшествия мнения и объяснения врача не являются заключением, а носят лишь консультативный характер и даются следователю только устно» – заучил я крепко.
Я осмотрелся повнимательнее. Хорошая комната. Хороший дом. Убитая оказалась сестрой директора хозяйства. Она и сама по себе – главный зоотехник.
Крепко живет главный зоотехник. Вот удивительно – хозяйство при смерти, в долгу по самое темечко, а начальство особняки ставит, на Кипр ездит. Есть, оказывается, скрытый резерв у деревни!
Дополнительно отметил я одно: мало крови. Ковер пропитался чуть, на первый этаж не просочилось. Либо убили ее не здесь, либо…
Лампочка мигнула, потом засветила ровно. Значит, проснулись и в чубайснике. Ночью, перед сном, отключат район, а утром включат, радуйтесь, селяне.
Я спустился, подождал, пока опечатают дом.
Двумя машинами мы вернулись в город – так громко называли Теплое деревенские.
Глава 2.
Замечательные прозекторские видел я по телевизору. Агент Скалли или иной киногерой со скальпелем в руке диктует то, что видит и чувствует, видео снимает, рядом камеры-ячейки, где трупы могут храниться вечно, кондиционеры, секционные столы из нержавеющей стали с автоматической системой дезинфекции и стерилизации, электрические пилы и прочая техника… Условно сносную прозекторскую видел я в Санкт-Петербурге, на курсах.
А здесь, у нас, в Теплом… Прозекторская настолько же отличается от киношно-американской, насколько дощатая, годами нечищеная уборная (в смысле – сортир) отличается от буржуазного гигиенического заведения. Никаких морозильных установок бюджет не позволяет. А и позволял бы – десятичасовые отключения электроэнергии, особенно летом, сделают свое дело. И какое дело! О чем говорить, не позволяет бюджет, и баста. Он, бюджет, даже лампочку не позволяет сменить, за свои кровные покупаю и меняю, а они, негодные, перегорают из-за скачков напряжения с быстротой необыкновенной.
Но нам повезло: морг, он же кадаверная, в больнице не просто старый, а очень старый. Построен в конце девятнадцатого века, и построен с умом и на совесть.
Вместо современного морозильника внутри ледник, и даже сейчас, в июле, холод держится. Неглубокий, правда, но холод. Все-таки со вскрытием нужно торопиться. В области и специалисты не чета мне, и оборудование какое-никакое, но ведь за все нужно платить. Куда дешевле меня держать. Да и очередь на вскрытие в области большая. Убивают часто, а еще чаще вешаются, травятся, прыгают в окна, попадают под колеса. Уж такие времена.
Вскрывать мертвых – это вам не живых оперировать. Судебно-медицинская экспертиза есть научно-практическое исследование, проводимое врачом по постановлению органов следствия. Как написано в учебнике, «его может проводить только лицо объективное, незаинтересованное лично, имеющее хорошую репутацию и высокие моральные качества».
Научно-практическое исследование! И я его провел. В который раз. А теперь пытался адекватно отобразить результаты на бумаге. Агенту Скалли хорошо – она то диктует, то на компьютере колдует. Не понравится слово, предложение, даже абзац, поправит, не намарав.
А у меня всей оргтехники – пишущая машинка «Москва» с западающими литерами «В» и «Щ». Но печатать нужно чисто, без помарок, чеканно и недвусмысленно формулируя выводы и заключения. Что я и старался сделать по мере сил. Но то ли ночь бессонная сказывалась, то ли тяжелый день (пришлось оперировать запущенный флегмонозный аппендикс, три дня мужик терпел, бо хозяйство не на кого оставить), то ли просто случай выходил за пределы моих знаний, только заключение не выпечатывалось. Причина смерти была понятна совершенно: когда сердце пронзают деревянным колом, устоять невозможно. Но вот время смерти… Температурный метод говорит о том, что смерть наступила не позднее шестнадцати часов вчерашнего дня. Свидетели утверждают, что живой гражданку Баклашову Надежду Ивановну, 1962 года рождения, последний раз видели в 13 часов 45 минут – она купила спички, свечи и бутыль керосина. Следовательно, смерть могла наступить только в промежуток в два часа пятнадцать минут. Для деревни, где все на виду, очень короткий промежуток. Наверное, легко вычислить убийцу.
Но помимо температурного метода, остальные суправитальные реакции давали полный разнобой. Если верить им, смерть наступила от четырех часов до четырех недель назад.
Да и сама Баклашова… Дом богатый, а она весит сорок один килограмм при росте метр семьдесят. Мало даже с учетом обескровливания. Голодала для здоровья? Одно время голодать было модно : Пол Брэгг, Шаталова. Никитины и остальные. Но какое здоровье? Баклашова была больна. И больна тяжело. Только вот чем? В амбулаторной карте, которую я взял в регистратуре поликлиники, имелись лишь любимые уездными докторами диагнозы – холецистит, панкреатит, гастрит, и ОРЗ. Последнее обращение датировалось прошлым веком, а именно мартом двухтысячного года. С тех пор она в поликлинику – ни ногой.
