Эдгар Уоллес - У трех дубов
— Ну, ладно, хватит. — Он поджал губы.
— Для тебя, но не для меня, — возмущенно крикнула она. — С того времени, как умерла моя мать, я терплю твою тиранию, но теперь достаточно. Я больше не хочу терпеть все это.
— Если тебе не нравится, можешь уходить.
— Я это и имела в виду. Как только уедут твои гости, я отправлюсь в Лондон искать работу.
— Это лучшее, что ты сможешь сделать, — сказал он, не поворачивая головы. — Что же ты умеешь делать?
— Благодаря тебе, ничего. Если бы ты оставил меня в школе, то я чему-нибудь научилась бы, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Например, могла быть учительницей.
Язвительный смех был ей ответом.
— Учительницей?.. Не говори чепухи, Молли. Не забывай, что ты не унаследуешь ни одного пенни, если бросишь меня до моей смерти.
— Я не хочу твоих денег, никогда их не хотела, — взволнованно сказала она. — Моя мать завещала мне несколько ценных вещей.
— Которые я ей купил, — заключил он. — У нее не было права завещать их тебе.
— По сей день я их даже не видела.
Она повернулась и пошла к дверям, но он позвал ее обратно. Никогда еще его голос не звучал так нежно, и она невольно замедлила шаги.
— Молли, будь ко мне снисходительна. Я ведь очень больной человек.
Она смягчилась.
— Сегодня даже я не в состоянии стоять, — проворчал он. — Как раз теперь, когда жду своего старого друга, обострился этот проклятый ревматизм и приковал меня к постели, наверное, не меньше, чем на неделю. Пришли людей с креслом на колесиках, я хочу в свой рабочий кабинет.
С помощью камердинера и садовника Джон Мендель был перенесен в большое солнечное помещение, надстроенное над домом, где он работал и отдыхал, когда приступы ревматизма не давали возможности подыматься самостоятельно по лестнице. Когда после полудня автомобиль доставил к нему Сократа Смита с братом, кресло на колесиках стояло на лужайке перед домом.
— Хэлло! — крикнул пораженный Сократ. — Что с вами случилось, Джон?
— Это все проклятый ревматизм, — проворчал Мендель. — Я рад, что вы наконец-то приехали, Сократ. Вы совсем не изменились.
— Это мой брат, — представил Сократ.
Молли впервые увидела гостей, когда Лексингтон вкатил в комнату кресло и подкатил его к столу. При виде Молли молодой человек оторопел.
— Она удивительна, Сократ! — с восхищением говорил он, когда братья остались одни. — Восхитительна! Ты когда-нибудь видел такие глаза… и такие волосы?.. Заметил, какие у нее ножки?
— Ох, Лекс, послушай, — с комическим отчаянием воскликнул Сократ. — Ведь я сам привез тебя сюда и этим самым уничтожил труды многих лет…
Молодой человек не дал ему закончить.
— Не болтай вздора. Как будто ты сам не видишь, что она хороша.
— Недурна, — подтвердил осторожно Сократ, — но для меня не больше, чем девочка.
— Ты язычник и мещанин.
— Я не могу быть и тем, и другим, — философствовал Сократ. — Мне, впрочем, бросилось в глаза…
Он запнулся и остановился из чувства любви к своему брату.
— Ах, — продолжал Лекс, полный нетерпения. — Ты конечно, имеешь в виду манеру его общения с ней.
Сократ утвердительно кивнул.
— Он просто жестокий человек, — убедительно заявил Лекс. — Человек, которому не хватает чувства приличия. Как он обращается с молодой девушкой, как свистнул ей по поводу сахара?
— Думаю, что он ненавидит ее, и она тоже не питает к нему теплых чувств. Интересный дом, Лекс. Мне кажется, что Мендель испытывает перед кем-то страх.
— Страх?
Сократ Смит кивнул. Он ясно видел в глазах своего бывшего коллеги смертельный страх.
Глава 3
— Страх перед чем? — Лексингтон высоко поднял брови.
— Я очень хотел бы это узнать, — ответил Сократ. — Заметил ты сигнализацию на воротах и электрические дверные замки в его кабинете? Естественно, не заметил, потому что ты еще ученик. Заметил ли ты лежащий в пределах досягаемости револьвер — как в кабинете, так и в спальне? А трехстворчатое зеркало перед письменным столом, стоящее так, чтобы Мендель мог обозревать пространство по обеим сторонам? Я тебе говорю, что он ужасно напуган чем-то.
Лексингтону оставалось только изумленно глядеть на брата.
— Это также отчасти объясняет его медвежьи манеры и… смотри-ка, Боб Штейн, — он внезапно прервал разговор и пошел поперек газона навстречу массивному широкоплечему мужчине с добродушным лицом, который громко их приветствовал, так что его было слышно на много миль вокруг.
— Сок, вы стали еще тоньше, чем прежде! Черт возьми, вы просто связка костей, обтянутых кожей. Вы что-нибудь едите?
— А вы стали еще более шумным, чем прежде, — засмеялся Сократ, пожимая его могучую лапу и озираясь вокруг в поисках хозяина дома.
— Мендель стонет под руками массажиста, — пояснил Лекс.
— А это, конечно, ваш брат, Сократ? Вот он хорошо выглядит. Не находите, мисс Темальтон?
Глаза Молли, заметившей смущение Лексингтона, весело заискрились.
— Я не могу судить об этом, — скромно заметила она, — потому что раньше кроме вас и своего отца никого не видела.
Боб Штейн громко захохотал по поводу этого сравнения и звонко шлепнул себя по ляжке. Затем заговорил о страданиях своего друга.
— Бедный Джон переживает тяжелые времена. Ему не хватает немного уверенности и религиозного чувства.
Сократ внимательно посмотрел на него.
— Это что-то новое у вас, Боб.
— Что? Религия?.. Вы правы, в последнее время, во всяком случае, она меня очень занимает. Жаль, что вы не застанете здесь нашего большого митинга пробуждения в Гольдаминго. Будет валлийский евангелист Эванс — очень интересно. Я тоже буду выступать.
— Вы?..
Широкое лицо Боба Штейна сделалось необыкновенно торжественным и важным.
— Конечно, буду говорить. Бог знает, что я скажу, но в нужное время слова сами найдутся… Хэлло, Джон!
Джон Мендель, сидя в кресле, катил по траве. Он брезгливо кивнул своему другу.
— Я слышал, вы говорили о митинге пробуждения? Ваш голос звучит как ангельский шепот, Боб.
— Да, на ближайшей неделе в Гольдаминго. Пойдемте с нами, Джон, и вы забудете о своем ревматизме.
Мендель пробурчал ругательства по поводу таких сборищ, а также здоровья вообще и валлийского евангелиста в частности.
Прекрасный летний день продержался до заката. Молли тоже присоединилась к обществу и даже отважилась на некоторое замечание, не получив за это выговора от сурового отчима. Возможно, что этим она была обязана присутствию Лексингтона. Но ясно представляла себе те саркастические замечания, которые последуют, как только она останется наедине с отчимом.
— Не приходит ли вам невольно в голову роман «Три мушкетера», мисс Темальтон? — спросил Лекс. — Как в минувшие времена они обсуждали свои дела, как наслаждались, вспоминая всех несчастных, которых отправили на виселицу или на каторгу.
— В большинстве случаев это нам не удавалось, — прервал его Сократ. — Однако промахи интересны как результат расследований, а не объект для воспоминаний, Лекс. В зрелые годы тоже будет что вспомнить.
— Спасибо за комплимент, — добродушно ответил Лексингтон и повернулся к Молли.
— Ваш брат, видимо, очень талантливый человек, — тихо сказала она. — Что за необыкновенные глаза!
— Говорят, что у меня тоже необыкновенные глаза, — шутливо сказал он и прибавил уже более серьезно: — Сократ действительно особый человек. Его уникальные способности каждый раз приводят меня в изумление, и я никак не могу привыкнуть к этому. От него, между прочим, я знаю, что ваш отец…
— Отчим, — спокойно поправила она.
— Извините, — что ваш отчим и мистер Штейн были величайшими детективами, которые когда-либо работали в Скотленд-Ярде, что они всегда до мельчайших подробностей разрабатывали операции, и поэтому им всегда сопутствовал успех:
Они оставались на открытом воздухе, пока гонг не пригласил их к ужину.
Боб Штейн принадлежал к тому типу людей, которые всегда захватывают инициативу разговора в свои руки. У него был неистощимый запас различных историй, и даже Мендель рассмеялся, слушая его увлекательные рассказы.
— Боб, вы к старости станете святым, — издевался Мендель, но великан только отмахивался от него.
Когда часом позже он уехал, Джон Мендель принялся обсуждать это новое увлечение своего друга с большой резкостью.
— Стремление к сенсации — слабая сторона Боба, — говорил он, пожевывая погасшую сигару. — Это единственная плохая черта характера, которую я тщетно долгие годы пытался изменить. Сенсация любой ценой. От готов даже разориться, только бы сорвать немного аплодисментов.
— Может быть, он ради развлечения стал религиозным? — спросил Сократ. — Это иногда бывает.
Мендель презрительно рассмеялся.
— Только не с ним.
— Он не был женат?
— Нет.
Глаза Менделя скользнули в ту сторону, где молодая девушка беседовала с Лексингтоном, и он произнес:
