Виктор Пронин - Королевский удар
– А если бы нас было побольше? – спросил он.
– Успели бы кого-нибудь затащить в квартиру и запереться.
– Не знаю,, не знаю, – проворчал Зайцев, входя в коридор. Подождав, пока войдут все, он запер дверь. – Никого не было? Звонки? Сантехники? Почтальоны?
– Никого!
– Ладно… Разберемся. Отдыхайте.
Ксенофонтов прошел в комнату.
Книжный шкаф, диван, журнальный столик, два кресла. На стене небольшой коврик, чеканка или то, что ныне принято называть чеканкой – выдавленная на медной фольге женщина с мощным бюстом и длинным подолом. На столике Ксенофонтов увидел незаконченную партию в шашки. Он подошел, посмотрел позицию.
– Чей ход? – спросил он у оперативников, усевшихся в кресла.
– Ход черных.
– Тяжелый случай. – Ксенофонтов отошел к книжному шкафу, открыл дверцу, вынул один из альбомов, занимавших всю полку. Оказалось, марки. Они были и во втором, и в третьем альбоме.
– Да, это одна из версий, – сказал подошедший Зайцев. – Смотри, полтора десятка альбомов, и все марки. Ахнешь!
– А тут что стояло? – спросил Ксенофонтов, показывая на просвет между первым альбомом и боковой стенкой полки.
– Ничего не было.
– А как все произошло?
– Вот так же стояли кресла, на столике те же шашки…
– Я думал, они у вас входят в служебное обеспечение.
– Нет, это шашки хозяина, Мастихин его фамилия, – холодно пояснил Зайцев, почувствовав какое-то смутное беспокойство. Он помолчал с минуту, глядя на игроков, на доску, обернулся к книжному шкафу и лишь ПОТОМ, СЛОВНО ВСПОМНИВ О Ксенофонтове, продолжал: – На столике были еще пепельница, окурки и две пустые чашечки с остатками кофе. Хозяин так и остался сидеть в этом кресле. Человек, с которым он играл в шашки, в какой-то момент ахнул его по голове и был таков.
– А зачем он это сделал?
– Черт его знает! Что-то взял, наверно. Если бы у него было желание отомстить, свести счеты, рассчитаться за какую-то обиду, они не сидели бы в этих креслах, как старые добрые друзья?
– Хороший кофе пил Мастихин?
– Не понял? – нахмурился Зайцев.
– Кофе, спрашиваю, был хороший?
– Откуда мне знать! Меня он не угощал!
– Напрасно. А отпечатки пальцев, говоришь…
Дюжина разных отпечатков. Мы нашли всех их владельцев. Никто не отрицает, что бывал в этом доме, с хозяином беседовал на разные темы. Мастихин был большим охотником потрепаться за чашечкой кофе. И дотрепался. Установили, что в тот вечер здесь побывали несколько человек. Кто-то забежал на минутку, с кем-то он посидел час, два… Соседи, сослуживцы, родственники. Сосед тут один есть, отдохнул в свое время по двести шестой – хулиганство с поножовщиной. Взяли мы его, побеседовали, несколько суток беседовали… Пришлось отпустить. В общем, я вволю наговорился не с одним десятком человек.
– И глухо?
– Глухо.
– Фотографий не сделали?
– Ты что, меня за дурака принимаешь! – Зайцев раскрыл папку и, вынув из нее черный пакет, протянул Ксенофонтову. – Полюбуйся.
Ксенофонтов сел на диван и принялся внимательно рассматривать снимки. Вот хозяин сидит, откинувшись в кресле. На лице застыли струи крови. Перед ним на столе шашечная доска, кофейные чашечки, окурки – все, как рассказал Зайцев. Вот еще один снимок, крупнее, вот такой же, но с другой стороны. Видно, фотограф встал на табуретку и сверху снял шашки, пепельницу, окурки, две пустые чашки, небольшой листок бумаги, испещренный цифрами. Все получилось довольно внятным – цифры, цветочки на блюдечках, даже подсохшие остатки кофе в чашечках.
– Вот видишь, – сказал Ксенофонтов, – по кофейной гуще можно погадать, узнать, что говорили жертве высшие силы за несколько минут до убийства… Подари фотку? – обратился он к Зайцеву.
– Какую?
– Вот эту, с потеками кофе.
– Возьми. – Зайцев недоуменно пожал плечами. – Погадать хочешь?
– Чего не бывает, вдруг удастся… А эти возвращаю. Они могут оказаться чрезвычайно полезными для следствия. Когда найдешь альбом с марками, обязательно покажи. Интересно все-таки посмотреть на картинки, из-за которых человека убили.
– Какой альбом? – насторожился Зайцев.
– Похищенный убийцей во время… – Неожиданно Ксенофонтов поднялся, прошел на кухню, словно озаренный какой-то догадкой, открыл холодильник и тут же разочарованно его захлопнул. – У меня мысль мелькнула, прямо пронзила всего… Я даже на месте усидеть не мог, когда эта мысль…
Господи! – простонал Зайцев. – Да что за мысль тебя посетила, скажи уже наконец!
– Я подумал – вдруг в холодильнике застоялась бутылка пива! Но там, кроме старого кефира и каких-то бумажных свертков…
– Ты говорил о каком-то альбоме, – напомнил Зайцев.
– А! Я и забыл… Ты все терялся в догадках – что пропало у этого гостеприимного хозяина… Альбом пропал. Наверно, с марками.
– У него альбомы пронумерованы, – заметил Зайцев. – И все на месте.
– Был еще один. Без номера. Он и толще других, и ростом пониже. Вот в нем, скорее всего, и хранились самые ценные марки. Мастихин, похоже, частенько любовался ими. И, чует мое сердце, показывал самым уважаемым гостям.
– А цвет? Ты и цвет альбома можешь назвать? – усмехнулся Зайцев.
– Конечно. Эти все зеленые, а тот был белесый. Скорее сероватый. Когда будешь искать, обрати внимание и на эту подробность.
Обращу, обращу, – пообещал Зайцев. – У тебя больше нет ко мне вопросов?
– Да у меня их и не было! Была просьба… насчет фотки. Ты ее удовлетворил. Я тебе очень благодарен. Теперь можно по домам, а? Ты не возражаешь?
Приятели вышли из квартиры, оперативники закрыли за ними дверь. На улице стало еще прохладнее, прохожие исчезли, и город казался совсем вымершим.
– А ты напрасно, старик, так пренебрежительно относишься к народным поверьям, – говорил Ксенофонтов, вышагивая чуть впереди Зайцева. Рубашка его была расстегнута почти до пояса, руки он сунул в карманы, на Зайцева поглядывал с некоторой снисходительностью. – Вот взять то же гадание на кофейной гуще… Я думаю, ваш следственный отдел и вся прокуратура немало преуспели бы в своей деятельности, если бы относились с большим уважением к этому способу добывания доказательств. Уж коли примета держится столетиями, значит, что-то в ней есть?
– Заткнись, – беззлобно ответил Зайцев.
– Хорошо. О кофейной гуще не буду.
Но вы хоть шашки отдавали на экспертизу? А то я смотрю, ваши ребята так отчаянно режутся… На них могли остаться отпечатки пальцев…
– На них были только пальцы Мастихина.
– Да? – удивился Ксенофонтов. – А как это объяснить? Ведь игроки касаются во время игры и черных, и белых шашек… Как могло случиться, что хозяин оставил свои отпечатки, а его противник не оставил?
– Протер, наверно, после того, как ударил по голове… – неуверенно проговорил Зайцев.
– А откуда ему знать, какие шашки протирать, а какие не следует? Ведь если бы протер их, то убрал бы отпечатки и хозяина…
– Значит, умудрился!
– Я вижу, ты еще слабо разобрался в этом деле, – заметил Ксенофонтов. – На месте твоего начальства я бы к тебе присмотрелся. Приглашаешь журналиста на место происшествия, рассчитываешь, что про тебя в газете напишут, прославят твою хватку, смекалку… А выясняется, что ни хватки, ни смекалки…
– Пока! – ответил Зайцев. – Мне сюда. Я бы что-нибудь ответил, но нет сил. Спать хочу, Ксенофонтов. Пока.
– Будь здоров, старик. Когда совсем запутаешься, позвони, может, слово какое скажу… Знаешь, кофейная гуща – тоже большое дело.
Прошло две недели. За это время Ксенофонтов съездил в одну командировку, потом в другую, так что у него не было возможности встретиться с другом, поговорить о загадочном преступлении. Зайцев все эти дни тоже не терял времени зря. Он установил, что из двенадцати человек, которые бывали в квартире Мастихина, семь наверняка в тот вечер там быть не могли. Вряд ли стоит подробно рассказывать о всех версиях, которые пришлось отработать следственной группе, о том, как Зайцев заинтересовался филателистами, посещал городские их сборища, как он подозревал соседа, захаживающего к Мастихину перекинуться в шашки, как его внимание привлек двоюродный брат Мастихина, неожиданно для всех купивший машину. Чтобы не злоупотреблять вниманием читателя, не провоцировать его и не потешаться над его доверчивостью, скажем сразу – версии оказались ложными и, надо отдать должное Зайцеву, он мужественно отказался от них.
Согласимся – это бывает не всегда. Не так уж редко случается, когда следователь, прекрасно зная, что версия слабовата, жидковата, хиловата, что не подтверждается она ни доказательствами, ни здравым смыслом, тем не менее за нее держится, надеясь лишь на невежество начальства да на его желание во что бы то ни стало видеть перед собой преступника в кратчайшее время. И он поставляет ему такого преступника, не очень-то сожалея о сломанной судьбе невинного человека. Знаем мы такие случаи, начитаны о них, наслышаны и поэтому, не вдаваясь в обсуждение, скажем сразу: наш Зайцев был другим следователем. Может быть, отчасти этим объясняется его слишком медленное продвижение по службе. Чего уж там, бывали, бывали мы свидетелями, когда добросовестное отношение к своим обязанностям отрицательно влияло на репутацию человека. О нем складывалось мнение как о неуживчивом, непочтительном, склонном к ссорам и конфликтам работнике. И через все это мы с вами прошли, дорогой читатель, и это можем оценить по шрамам на собственных шкурах. Возвращаясь из командировки, Ксенофонтов на каком-то полустанке купил несколько бутылок пива, привез их нетронутыми домой, поставил в холодильник и затаенно начал готовиться к встрече с любезным другом Зайцевым. Пиво, конечно, оказалось неважным – мутноватым и с осадком, но, господи! Когда и где нам было привыкнуть к пиву хорошему, к пиву душистому, прозрачному, с ясным золотистым цветом? Не видели мы такого пива, привыкнуть к нему не могли и потому вполне бываем счастливы, достав мутной жидкости, которую перед употреблением лучше не взбалтывать.
