Джек Хиггинс - Дань смельчаку (Погребальный звон по храбрым)
Но оказалось, что хозяйка не придала этому факту значения и решила познакомить меня с социологом из Лондонского экономического колледжа, которому каким-то чудом, известным лишь академической элите, удалось защитить докторскую диссертацию по конструктивным ценностям революционного Китая, ни разу не побывав в самой стране.
Сведения о там, что я лучшие годы своей молодой жизни потратил на то, что служил в американских частях спецназа, и определенную часть времени провел в северо-вьетнамском концентрационном лагере, возымели эффект, подобный тому, если бы на социолога со всего размаха наехала трехтонка.
Он сказал мне, что в его глазах я не стою куска дерьма, прилипшего к его ботинку, и это произвело одобрительное действие на стоящих вокруг него людей, но я не придал этому ни малейшего значения.
На беглом кантонском наречии я тут же посоветовал ему, как он может распорядиться своим мнением. Увы, он - эксперт по Китаю - совершенно меня не понял.
Зато понял кое-кто другой. Это и была Шейла Уорд - самая потрясающая из всех женщин, которых я знал. Мечта любого мужчины: черные мягкие сапоги, доходящие до середины икры; ярд или два оранжевой шерсти, обозначавшей платье; ниспадающие на плечи рыжие волосы и рот в полмили длиной. Да, еще волевое крестьянское лицо. Она могла показаться уродливой, но ее спасал рот! С таким ртом она могла за себя не беспокоиться.
- Не думаю, что он станет это делать, - ответила она на чистом китайском. - Да и вам не советую. За такое лет пять дадут.
- Неплохо, - сказал я мрачно. - Но акцент просто кошмарный.
- Йоркшир, - усмехнулась она, - Я просто рабочая девчушка, притворяющаяся крутой. Мой муж читал пять лет лекции в Гонконгском университете.
Разговор был прерван моим приятелем-социологом, который хотел было отпихнуть Шейлу со своего пути, поэтому пришлось мне не очень вежливо стукнуть его в "солнышко", отчего он с хриплым воплем повалился на пол.
Стукнул я его средними фалангами пальцев, широко расставив костяшки.
Не очень хорошо помню, что случилось дальше, однако Шейла вывела меня на улицу, и никто почему-то не стал этому препятствовать. Затем я почувствовал дождь на лице и понял, что привалился к машине, стоящей под уличным фонарем.
Женщина застегнула мою полушинель и угрюмо произнесла:
- Вы вели себя очень некрасиво.
- Дурная привычка после Вьетнама.
- А в драки частенько ввязываетесь?
- Бывает. - Я попытался прикурить. - Либо я раздражаю людей, либо они меня.
- А после чувствуете себя лучше? - Она покачала головой. - Вам никогда не приходило в голову, что существуют и другие способы снять напряжение?
С ее плеч свисал красный макинтош - я сунул руку и нащупал ее удивительно твердую грудь.
Она спокойно сказала:
- Теперь, надеюсь, понятно, что я имела в виду?
Я откинулся на капот и подставил дождю лицо.
- Я умею не только бить людей, но и еще кое-что, и весьма недурно. Например, спрягать латинские глаголы или находить север по часовой стрелке часов. Еще готовить. Обезьянье рагу у меня получается просто изумительно, а моим коронным блюдом являются древесные крысы на палочках.
- То, что мне нужно, - ответила Шейла. - Похоже, у нас должно сладиться.
- Одна загвоздка, - продолжил я. - Постель.
Она нахмурилась:
- Надеюсь, там, во Вьетнаме, ты ничего не потерял?
- Не волнуйтесь, мэм, с этим делом полный порядок, все в рабочем состоянии, - буркнул я угрюмо. - Просто я никогда не был асом в этом отношении. Китайский психиатр сообщил мне, что это все оттого, что, когда мне было четырнадцать лет, дед застал меня в койке с французской дамочкой и выбил из меня мозги с помощью любимого им терновника. Эту палку он таскал с собой всегда еще с "пустынной" компании. Он был тогда генералом, поэтому не простил мне, когда она сломалась о мою спину.
- О спину? - переспросила Шейла.
- Точно, поэтому не думаю, что ты дашь мне удовлетворительную оценку.
- А проверить нельзя? - Снова передо мной была донкастерская шлюха, и ее йоркширский акцент плавал в дожде. - Что ты делаешь, я имею в виду, чем зарабатываешь на жизнь?
- Как вы там это называете? - Я пожал плечами. - Последний из динозавров, кажется? Ну вот я и есть подобный монстр - до полного истребления. Я довольствуюсь тем, что в нашем обществе называется личным состоянием, - многими состояниями. А если остается время, пописываю кое-что.
Услышав это, она улыбнулась и внезапно превратилась в ослепительную красавицу - и мир на мгновение замер.
- Ты как раз то, что я искала себе на старость.
- А ты мне кажешься уникальной. А еще огромной, шикарной, чувственной...
- Вот это в точку, - усмехнулась она. - Меня всегда заносит, потому что я чертежница в рекламном агентстве, разведенка тридцати семи лет. Просто ты видел меня в искусственном свете, любимый.
Я начал сползать вниз. Шейла подставила мне плечо, а рукой профессионально обшарила все карманы.
- Бумажник в нагрудном кармашке, - пробормотал я.
Она хихикнула:
- Скотина тупая. Я ключи от машины ищу. Где ты живешь?
- На берегу Эссекса, - сказал я. - В дерьме.
- Боже правый, - вздохнула она. - Это милях в пятидесяти отсюда.
- В пятидесяти восьми.
Она привезла меня на ночь к себе, на Кингз-роуд. Где я и прожил целый месяц - в центре мироздания: яркие огни, снующие туда-сюда толпы... Но скучал по одиночеству, по птицам, болотам, по норе, в которую мог бы зарыться... Поэтому Шейла бросила работу в агентстве и переехала ко мне, в Фулнесс.
* * *
Однажды Оскар Уайльд назвал жизнь самой отвратительной четвертью часа, состоящей из самых изысканных секунд. Шейла предоставляла мне их в полном объеме - все предыдущие месяцы нашей жизни. Сегодняшнее утро не было исключением. Я начал в своей обычной полубезумной манере, но через минуту она успокоила меня настолько, что ритм стал замедляться, любовь превратилась во вкусную многозначительную игру, много нежнее и искуснее, чем в первый раз. В этом она действительно знала толк и направляла меня уверенной рукой.
После я почувствовал себя много лучше, и воспоминание о ночном кошмаре полностью улетучилось. Поцеловав ее под правый набухший сосок, я откинул простыни в сторону и прошлепал в ванную.
Как-то приятель-медик рассказал мне о том, что ледяной душ прекрасно влияет на сосудистую систему и удлиняет жизнь на целый месяц. И так как в то время я навещал его в сумасшедшем доме, то каждое утро с тех пор я провожу пятиминутку под горячей водой.
Вернувшись, я обнаружил, что Шейла исчезла, а запах кофе напомнил мне, как я голоден. Быстро одевшись, я прошел в гостиную. В камине прогорало здоровенное бревно, и тут же стоял Шейлин мольберт.
Она стояла перед ним, отведя в сторону руку с палитрой, и мазюкала по холсту длинными яростными мазками.
- Я пила кофе, - сказала Шейла не оборачиваясь, - для тебя же приготовила чай. На столе.
Налив чашку, я встал у нее за спиной. Недурно, нет, серьезно. Пейзаж из окна - соленые волны на лавандовом море, отсвечивающие крохи спокойствия, разбиваемые чернотой по краям. И над всем этим - парящее одиночество.
- Хорошо.
- Пока что нет. - Она беспокойно завозила кисточкой в углу, - Но скоро станет. Что хочешь на завтрак?
- Мне бы не хотелось спугнуть твою музу. - Я поцеловал ее в затылок. Прогуляю-ка я Фрица.
- Хорошо, дорогой.
Кисть двигалась с ошеломляющей быстротой, на лице Шейлы застыло сосредоточенное выражение. Меня больше не существовало, поэтому я снял с крючка свою охотничью куртку и оставил ее наедине с вдохновением.
* * *
Мне рассказывали, что в Америке эрдельтерьеров держат для охоты на медведей, из-за того, что они превосходные пловцы - качество, необходимое для проживания в Фулнессе. К сожалению, Фриц - единственная настоящая любовь Шейлы - подобными талантами не обладал, зато этот рыже-черный тюк лаял так громко, что его можно было услыхать за милю. Пес носился, распугивая птиц, но воды боялся ужасно, не желая даже слегка мочить лапы. Он скакал по заросшей травой тропинке, а я шел следом.
Саксы называли Фулнесс Мысом Птичьим, и птиц здесь действительно были тысячи. Я всегда любил одиночество, в особенности то, которое можно отыскать в пятидесяти милях от Лондона, и поэтому после долгих поисков набрел на это местечко. Островки, туман, волнорезы, стены, не пускавшие прилив на сушу, построенные датчанами многие века назад. Ручьи, высокая трава, меняющая цвет, словно причесываемая невидимой расческой, бульканье воды повсюду и вползающее, словно привидение в ночи, старающееся захватить беспечных врасплох, - море.
Римляне жили здесь когда-то, сакские бандиты скрывались в этих местах от норманнов, а сейчас Эллис Джексон притворялся, что он тут единственный.
На болотах осенью пурпур припорошивается солью и сливается с лавандовым морем. Чувствуется, как все вокруг гниет. Неугомонные крики птиц, с трудом поднимающихся из-за волноломов, - лето мертво, а зима пока не настала. С Северного моря налетают штормы, и ветра завывают не умолкая.
