Клайв Баркер - Книги Крови (Книга 5)
- Эй, - пробормотал Билли, - не надо так, прошу тебя. Пожалуйста. Ты единственный друг, который у меня есть.
- Ничей я не друг, - сказал Клив стене. - Просто я не люблю никаких неудобств. Понятно?
- Никаких неудобств", - повторил мальчик уныло.
- Правильно. А теперь... Перейдем к положенному по распорядку сну.
Тейт больше ничего не сказал, он вернулся на свою нижнюю койку и лег. Пружины под ним скрипнули. Клив молчал, обдумывая сказанное. Он не имел никакого желания прибирать мальчика к рукам, но возможно, он высказал свое мнение слишком резко. Ну, дело сделано.
Он слышал, как внизу Билли почти беззвучно что-то шепчет. Он напрягся, пытаясь подслушать, что говорит мальчик. Напряжение длилось несколько секунд, прежде чем Клив понял, что Билли-бой бормочет молитву.
Той ночью Клив видел сны. О чем - утром он вспомнить не мог, хотя пытался собрать сон по крупицам. Едва ли не каждые десять минут тем утром что-нибудь случалось: соль, опрокинутая на обеденный стол, крики со стороны спортивной площадки - вот-вот что-то натолкнет на отгадку, сон вспомнится. Озарение не приходило. Это делало его непривычно раздражительным и вспыльчивым. Когда Весли, мелкий фальшивомонетчик, известный ему еще по предыдущим каникулам здесь, подошел в библиотеке и затеял разговор, будто они были закадычными приятелями, Клив приказал коротышке заткнуться. Но Весли настаивал.
- У тебя неприятности! У тебя неприятности!
- Да? Что такое?
- Этот твой мальчик. Билли.
- Что с ним?
- Он задает вопросы. Он очень напористый. Людям это не нравится. Они говорят, тебе следует его приструнить.
- Я ему не сторож.
Весли состроил рожу.
- Говорю тебе как друг.
- Отстань.
- Не будь дураком, Кливленд. Ты наживаешь врагов.
- Да? - спросил Клив. - Назови хоть одного.
- Лауэлл, - сказал Весли мгновенно. - Второй Нейлер. Всех сортов. Они не любят таких, как Тейт.
- А какой он? - огрызнулся Клив.
Весли в виде протеста слабо хмыкнул.
- Я только попытался тебе рассказать, - произнес он. - Мальчишка хитрый, как долбаная крыса. Будут неприятности.
- Отстань ты со своими пророчествами.
Закон среднего требует, чтобы и худшие из пророков время от времени бывали правы: казалось, настало время Весли. Днем позже, вернувшись из Мастерской, где он развивал свой интеллект, приделывая колеса к пластиковым тележкам, Клив обнаружил поджидающего его на лестничной площадке Мейфлауэра.
- Я просил тебя присмотреть за Вильямом Тейтом, Смит, - сказал офицер. - А ты на это наклал?
- Что случилось?
- Нет, думаю, все-таки не наклал.
- Я спросил, что отучилось, сэр?
- Ничего особенного. На этот раз. Его просто отлупили. Кажется, Лауэлл сохнет по нему. Правильно? - Мейфлауэр уставился на Клива, но не получив ответа, продолжил: - Я ошибся в тебе, Смит. Я думал, обращение к крепкому парню чего-то да стоит. Я ошибся.
Билли лежал на своей койке с закрытыми глазами. Когда вошел Клив, он глаза так и не открыл. Лицо его было разбито.
- Ты в порядке?
- Да, - тихо ответил мальчик.
- Кости не переломаны?
- Я выживу.
- Ты должен понять...
- Послушай, - Билли открыл глаза. Зрачки его почему-то потемнели, или причиной тут было освещение. - Я жив, понятно? Я не идиот, тебе это известно. Я знал, во что влезаю, когда попал сюда. - Он говорил так, будто и в самом деле мог выбирать. - Я могу убить Лауэлла, - продолжил он, - а потому не мучайся зря. - Он на какое-то время замолчал, а потом произнес: Ты был прав.
- Насчет чего?
- Насчет того, чтобы не иметь друзей. Я сам по себе, ты сам по себе. Верно? Просто я медленно схватываю, но в это я врубился. - Он улыбнулся самому себе.
- Ты задавал вопросы, - сказал Клив.
- Разве? - тут же ответил Билли, - Кто тебе сообщил?
- Если у тебя есть вопросы, спрашивай меня. Люди не любят тех, кто сует нос не в свои дела. Они становятся подозрительными. А затем отворачиваются, когда Лауэлл и ему подобные начинают угрожать.
При упоминании о Лауэлле лицо Билли болезненно нахмурилось. Он тронул разбитую щеку.
- Он покойник, - прошептал мальчик чуть слышно.
- Это как дело повернется, - заметил Клив.
Взгляд, подобный тому, что бросил на него Тейт, мог бы разрезать сталь.
- Именно так, - сказал Билли без тени сомнения в голосе. - Лауэллу не жить.
Клив не стал возражать, мальчик нуждался в такой браваде, сколь смехотворна она ни была.
- Что ты хочешь узнать, что суешь повсюду свой нос?
- Ничего особенного, - ответил Билли.
Он больше не смотрел на Клива, а уставился на койку, что была сверху. И спокойно сказал:
- Я только хотел узнать, где здесь были могилы, вот и все.
- Могилы?
- Где они хоронили повешенных. Кто-то говорил, что там, где похоронен Криппен, - куст с розами. Ты когда-нибудь слышал об этом?
Клив покачал головой. Только теперь он вспомнил, что мальчик спрашивал о сарае с виселицей, а вот теперь - про могилы. Билли взглянул на него. Синяк с каждой минутой делался темнее и темнее.
- Ты знаешь, где они, Клив? - спросил он. И снова то же притворное безразличие.
- Я узнаю, если ты будешь так любезен и скажешь, зачем тебе это нужно.
Билли выглянул из-под прикрытия койки. Полуденное солнце очерчивало короткую дугу на отштукатуренных кирпичах стены. Оно было сегодня неярким. Мальчик спустил ноги с койки и сел на краю матраса, глядя на свет так же, как в первый день.
- Мой дедушка - отец моей матери - был здесь повешен, - произнес он дрогнувшим голосом. - В 1937-м. Эдгар Тейт. Эдгар Сент-Клер Тейт.
- Ты, кажется, сказал, отец твоей матери?
- Я взял его имя. Я не хочу носить имя отца. Я никогда ему не принадлежал.
- Никто никому не принадлежит, - ответил Клив. - Ты принадлежишь сам себе.
- Но это неверно, - сказал Билли, слегка пожав плечами, и все еще глядя на свет на стене. Уверенность его была непоколебимой, вежливость, с которой он говорил, не делала его утверждение менее веским. - Я принадлежу своему деду. И всегда принадлежал.
- Ты еще не родился, когда...
- Это не важно. Пришел-ушел, это ерунда.
Пришел-ушел, удивился Клив. Понимал ли под этими словами Тейт жизнь и смерть? У него не было возможности спросить. Билли опять говорил тем же приглушенным, но настойчивым голосом.
- Конечно, он был виновен. Не так, как о том думают, но виновен. Он знал, кто он и на что способен, это вина, так ведь? Он убил четверых. Или, по крайней мере, за это его повесили.
- Ты думаешь, он убил больше?
Билли еще раз слабо пожал плечами: разве в количестве дело.
- Но никто не пришел посмотреть, куда его положили покоиться. Это неправильно, так ведь? Им было все равно, мне кажется. Вся семья, возможно, радовалась, что он умер. Думали, что он чокнутый, с самого начала. Но он не был таким. Я знаю, не был. У меня его руки и его глаза. Так мама сказала. Она мне все о нем рассказала, видишь ли, прямо перед смертью. Рассказала мне вещи, которые никому и никогда не говорила. И рассказала мне только потому, что мои глаза..." - он запнулся и приложил руку к губам, будто колеблющийся свет на стене уже загипнотизировал его, чтобы он не сказал слишком многое.
- Что сказала тебе мать? - нажал Клив.
Билли, казалось, взвешивал различные ответы, перед тем как предложить один из них.
- Только то, что он и я были одинаковы в некоторых вещах, - сказал он.
- Чокнутые, что ли? - спросил полушутя Клив.
- Что-то вроде того, - ответил Билли, все еще глядя на стену; он вздохнул, затем решил продолжить признание: - Вот почему я пришел сюда. Так мой дедушка узнает, что он не был забыт.
- Пришел сюда? - спросил Клив. - О чем ты говоришь. Тебя поймали и посадили. У тебя не было выбора.
Свет на стене угас, туча заслонила солнце. Билли взглянул на Клива. Свет был тут, в его глазах.
- Я совершил преступление, чтобы попасть сюда, - ответил мальчик. Это был осмысленный поступок.
Клив покачал головой. Заявление казалось абсурдным.
- Я и раньше пытался. Дважды. Это отнимает время. Но я здесь, разве не так?
- Не считай меня дураком, Билли, - предостерег Клив.
- Я и не считаю, - ответил тот. Теперь он стоял. Казалось, он почувствовал облегчение; что рассказал эту историю, он даже улыбался, будто бы испытующе, когда сказал: - Ты был добр ко мне. Не думай, что я этого не понимаю. Я благодарен. Теперь... - он посмотрел в лицо Кливу, перед тем как сказать: - Я хочу знать, где могилы. Найди их, и ты больше не услышишь ни одного писка от меня, обещаю.
Клив почти ничего не знал ни о тюрьме, ни о ее истории, но он знал тех, кто это мог знать. Был человек по прозванию Епископ, столь хорошо известный заключенным, что имя его требовало определенного артикля, - этот человек частенько бывал в Мастерской в то же время, что и Клив. Епископ находился то в тюрьме, то за ее стенами в течение своих сорока с чем-то лет, в основном за всякие мелочи, и со всем фатализмом одноногого человека, который изучает монопедию пожизненно, стал знатоком тюрем и карательной системы в целом. Мало что почерпнуто было из книг. Большую часть своих знаний он по крупицам собрал у старых каторжников и тюремщиков, которые часами могли беседовать, и постепенно он превратился в ходячую энциклопедию по преступлениям и наказаниям. Он сделал это предметом торговли и продавал свои бережно скопленные знания в зависимости от спроса то в виде географической справки будущему беглецу, то как тюремную мифологию заключенному-безбожнику, ищущему местное божество. И сейчас Клив отыскал его и выложил плату в табаке и долговых расписках.
