Андрей Троицкий - ФАЛЬШАК
Кроме того, есть свидетели, молодая парочка, которая видела, как мокрушник с двумя плотно набитыми баулами выходил из подъезда, где жил покойный. С Украины пришел ответ на запрос московской прокуратуры. Николай Осадчий, тридцати восьми лет, действительно проживал в Тернополе на улице Шевченко, состоит в разводе с женой, дважды привлекался к уголовной ответственности: за нанесение побоев средней тяжести и уличный грабеж. Последний срок отсидки закончился около года назад, Осадчему скостили два года за образцовое поведение, как зеку, прочно вставшему на путь исправления. Он работал на промышленной зоне наладчиком оборудования в швейном цехе и по праздникам выходил на сцену клуба, играл на гармошке, аккомпанируя участникам художественной самодеятельности.
С этим типом все понятно, Осадчий – ни на что не годный общественный отброс, место которому на каторге. Наверняка на его совести не одна загубленная жизнь, но копаться в темном прошлом – дело неблагодарное. Возможно, всплывут несколько криминальных эпизодов. И что с того? Возни много, а результат? Сомнительный. К тому же жалко тратить время на следственные действия и протокольную писанину. Суду достаточно будет одного убитого старика, чтобы намотать Осадчему на полную катушку. Главное, преступление раскрыто по горячим следам, картина ясна, как божий день, убийца изобличен. Но перед Липатовым стоит совершенно иная задача. В деле остается одно темное пятно, некое обстоятельство, из-за которого ему, старшему следователю межрайонной прокуратуры, было передано это, на первый взгляд, рутинное дело. Дело, с которым бы легко справился мальчишка дознаватель.
Осадчий размашисто подписал постановление, положил ручку на стол и снова принялся ковырять заусенцию на ладони.
– Ну, а теперь я снова хочу тебя послушать. Давай с начала. Весь тот день, двадцать пятое июля, от начала до конца. Итак, ты проснулся в восемь утра на своем диване…
Осадчий кивнул и посмотрел на пачку сигарет, лежавшую на папке, просительно заглянул в глаза следователя.
– Угощайся, – кивнул Липатов.
***
…Осадчий проснулся, глянул на циферблат наручных часов, которые не снимал на ночь. Около восьми утра. Он сбросил с себя простыню, сел. Пружины продавленного дивана скрипнули под его тяжестью. Ветерок, влетающий в распахнутую настежь форточку, теребил застиранную ситцевую занавеску. Раннее утро, а духота как солдатской бане к концу помывочного дня. На кухне Мария Павловна Грибкова, старуха хозяйка, просыпавшаяся ни свет ни заря, громыхала пустыми кастрюльками. Осадчий разглядывал убогую обстановку комнаты. Сервант с облезлой полировкой, старый телевизор на тумбочке, плакат с голой девицей, пришпиленный к стене конторскими кнопками, стол у окна. На остатки вчерашнего ужина, пустую банка из-под кильки и хлебные крошки, слетелась мушиная стая. Осадчий ни о чем не думал, он все уже решил для себя, забивать голову лишними мыслями, в сотый раз просчитывая все варианты, не хотелось.
На ходу подтягивая трусы, он отправился в ванную, столкнулся с хозяйкой Грибковой. Старуха поджала губы, не проронив ни слова, испуганно шмыгнула в свою комнату, повернула ключ во врезном замке, словно боялась, что квартирант, вставший не с той ноги, выполнит недавнее обещание и ненароком зашибет ее в темном коридоре. Приложит кулаком так, что Грибкова вылетит из тапочек, очнется уже в больнице. Очнется только для того, чтобы прочитать в глазах палатного врача, склонившегося над ее койкой, свой смертный приговор.
Процедив сквозь зубы пару крепких ругательств, Осадчий встал перед зеркалом, размазав пену по лицу, долго скреб подбородок тупой бритвой. Через час он, перекусив чем Бог послал, натянул на себя единственную приличную рубашку и модные темно синие брюки, купленные на толкучке еще в ту пору, когда его не выперли с работы, а в карманах шуршали деньги. Закрыв дверь дубликатом ключа, спустился вниз по лестнице. Правый карман брюк оттягивала килограммовая весовая гиря с просверленной дырочкой, в которую Осадчий пропустил короткий капроновый шнурок. Он пересек сквер, засаженный низкорослыми тополями, впитавшими в себя всю пыль московских улиц, дворами вышел к метро, но не стал спускаться в подземку. Взял курс к Таганке, к той самой стройке, на которую устроился еще весной, как только приехал в Москву на заработки. Неподалеку от жилого дома, который уже подвели под крышу, находился обменный пункт валюты, где рабочие из Украины и Молдавии в день получки меняли на зелень трудовые рубли.
Осадчий никуда не торопился, он медленно шагал по раскаленному тротуару, размышляя о том, что его мытарства в Москве, в этом поганом бездушном городе, где он не завел ни друга, ни любовницы, даже собутыльника не завел, подходят к концу. Если все получится, как задумано, уже не этой неделе он вернется в Мариуполь обеспеченным по тамошним меркам человеком. Осенью погуляет, а зимой устроится рабочим на рыбную коптильню. Сейчас ему нужно совсем немного: чайная ложка удачи. Он завернул в парикмахерскую, велел мастеру постричь его и побрызгать самым хорошим одеколоном, какой только найдется, «тройным» или «шипром». Цветущий, полный сил мужчина должен хорошо пахнуть.
Заранее облюбованную позицию в двадцати метрах от обменного пункта, Осадчий занял около полудня. В обменник зайти не решился, чтобы не засветиться. Пересчитав мелочь, купил в палатке бутылку пива, устроился на лавочке, стараясь произвести впечатление праздного человека, утоляющего похмельную жажду. Собственно, сам обменный пункт – это крошечное помещение на первом этаже старого украшенного лепниной здания. Внутреннюю площадь делит между собой закуток фотоателье и железная будка, в которой сидит кассирша, защищенная пуленепробиваемым стеклом. Не притрагиваясь к пиву, Осадчий косил взглядом на дверь обменника. Время текло медленно, наплыва посетителей не наблюдалось. Дверь открывали прикинутые по моде молодые люди, сопливые девчонки и мальчишки из ближайшего института, скромно одетые женщины. Кильки, шелупень, которая больше полтинника не меняет. Осадчий ждал. После обеда, асфальт раскалился от зноя, как мартеновская печь, от пива не осталось и следа, в глотке пересохло, но терпение было вознаграждено.
Около двух часов дня к двери обменника приблизился пожилой мужчина, прихрамывавший на правую ногу. Осадчий смерил клиента взглядом. Коротко стриженные седые волосы, светло бежевый костюм, золотая печатка на пальце, дорогие туфли. Старик открыл дверь и переступил порог, в помещении он пробыл две минуты, слишком короткое время, чтобы сделать фото. Значит, менял бабки. Снова появившись на улице, старик не спешил уходить. Неожиданно он двинулся прямо к Осадчему, даже не посмотрев в его сторону, присел на другой край скамейки, достал клетчатый платок и промокнул лоб, на котором выступили мелкие капельки испарины. Как выяснилось позже, старика звали Дмитрием Гавриловичем Нифонтовым. Кажется, дед хотел передохнуть после изнурительной прогулки по солнечной стороне улицы.
Но через пару минут между стариком и Осадчим приземлился средних лет мужчина, одетый в светлую безрукавку и летние брюки. Мужчина наклонился к старику и что-то ему сказал. Ясно, встретились знакомые. Осадчий отвернулся, стараясь не выдавать своей заинтересованности. Он не слышал ни слова из всего разговора, потому что тихие голоса покрывал уличный шум. Минут через десять беседа подошла к концу. Мужчина, тряхнув руку старика, растворился в потоке пешеходов. Нифонтов посидел еще пару минут, медленно поднялся и, припадая на больную ногу, зашагал обратной дорогой. Осадчий не двинулся с места. Мучаясь вопросом, сколько денег на кармане у хромоногого, он ерзал на скамейке еще несколько минут, зная, что легко догонит свою жертву. Наконец встал и зашагал следом за Нифонтовым, медленно сокращая дистанцию.
***
Старик жил приблизительно в двух кварталах от обменного пункта, в девятиэтажной панельной башне. Когда подошли к дому, к настежь распахнутой двери подъезда, Осадчего и старика разделяло метров двадцать. Если бы лифт стоял на первом этаже, дед наверняка успел сесть в него, нажать кнопку своего этажа, тогда пришлось бы возвращаться на ту же скамейку и снова жариться на солнцепеке, ожидая, когда в обменник заглянет какой-нибудь жирный гусь, нашпигованный деньгами. Осадчий прибавил обороты. Нырнув в темное парадное, как в глубокий темный колодец, он взлетел вверх на несколько ступенек и увидел перед собой худую спину старика, ожидавшего, когда спустится лифт. Нифонтов обернулся, услышав шаги, но в полумраке парадного не узнал человека, с которым несколько минут назад сидел на одной скамейке. Двери открылись, он вошел в кабину, Осадчий шагнул следом. «Вам какой этаж?» – вежливо спросил он. «Седьмой, пожалуйста». «Мне выше», – Осадчий, встав в пол-оборота к старику, ткнул пальцем в кнопку седьмого этажа.
