Гарри Кемельман - В субботу рабби остался голодным
— Дэвид!
— Они все равно запылятся по дороге, — сказал он извиняющимся тоном.
— Возьми щетку.
Рабби издал слабый вздох в знак протеста, но пошел в заднюю прихожую, и вскоре она услышала, как он орудует сапожной щеткой. Когда он вернулся, она помогла ему надеть пиджак, поправила его на плечах, как делают портные, застегнула пуговицы и похлопала по груди.
— Ну вот, так-то лучше.
— Теперь все в порядке? Признан годным?
— Ты просто красавец, Дэвид.
— Ну и хватит с этим.
Рабби вытащил из бумажника две однодолларовые бумажки, одну дал жене, вторую оставил себе. Потом стал машинально засовывать бумажник обратно в задний карман, но спохватился, пошел в комнату и положил его в ящик бюро. По субботам он не носил с собой денег.
Вернулся он с молитвенником в руках, полистав его, нашел нужное место и подал жене раскрытую книгу.
— Вот молитва.
Мириам прочла вслух на иврите место, которое поясняло, что эти деньги предназначаются на благотворительные цели как частичное искупление ее грехов. Потом она сложила банкноту и сунула ее в прорезь голубой жестянки для пожертвований, которую держала на полке в кухне.
— Одного доллара достаточно, Дэвид?
— Это ведь только символ. — Он просунул в щель и свою бумажку. — Знаешь, мой дедушка — он жил с нами последние годы своей жизни — обычно жертвовал живого петуха, которого, как я слышал, отдавали бедным. Согласно обычаю, мужчина жертвовал петуха, а женщина — курицу. В твоем положении уместно было бы пожертвовать курицу и яйцо.
— Шутишь.
— Нет, я серьезно.
— И что будет с яйцом?
— Ну, думаю, его придется съесть.
— Звучит как-то по-людоедски.
— Вот именно. Поэтому у нас в семье обычно жертвовали деньги — как правило, в количестве, кратном восемнадцати. Отец специально для этой цели собирал монеты — десятицентовики, насколько я помню. Они с матерью бросали по восемнадцать десятицентовиков, а я, как малолетний, — восемнадцать пенни.
— Почему именно восемнадцать?
— Потому что в иврите числа обозначаются буквами, согласно их порядковому номеру в алфавите; две буквы, соответствующие числам восемь и десять, составляют слово хай, что значит жизнь, — в общем-то, конечно, каббалистический вздор. Между прочим, сегодня восемнадцатое сентября, что придает всему этому дополнительную значительность! Надо было позаботиться о монетах.
— У меня есть целая куча пенни, Дэвид.
— Мне кажется, что бедняк все же больше оценит доллар, чем восемнадцать центов. Ладно, на этот раз уж как есть, а на будущий год надо не забыть. А теперь пора поесть, не то опоздаем.
Они сели за стол, и рабби произнес благословение. Зазвонил телефон. Рабби был к нему ближе и взял трубку. Из нее раздался громкий голос.
— Это рабби? Рабби Смолл? Это Стэнли. Ну, помните, Стэнли Добл из храма.
Стэнли был сторожем при храме, а также поддерживал там порядок и занимался всяким текущим ремонтом. Он встречался с рабби почти каждый день, но когда звонил, всякий раз считал нужным представиться как «Стэнли Добл из храма», словно это был какой-то дворянский титул.
— Извините, что беспокою вас, рабби, но тут усилитель что-то барахлит.
— Что с ним такое?
— Да не хочет работать, как надо. Воет.
— Может быть, к вечеру сам наладится? — предположил рабби, для которого любое техническое устройство было загадкой: ему казалось, что они выходят из строя в силу какого-то каприза и могут исправиться сами, если оставить их в покое. — Или как-то отрегулировать? — добавил он с надеждой.
— Я проверил проводку. Ничего не нашел. Думаю, это микрофон. Наверное, поломался.
— Вы можете кому-то позвонить, чтобы отремонтировали? Может, той фирме, что устанавливала систему?
— Это бостонская фирма.
Рабби посмотрел на часы.
— Тогда уже нет смысла звонить. Может, найти кого-то в Линне или Салеме?
— Да поздновато уже, рабби. Почти все уже закрыты.
— Ну, тогда я просто буду говорить чуть громче. Наверное, надо позвонить кантору и его тоже предупредить.
— О’кей, рабби. Извините, что побеспокоил, но я подумал, что вы должны знать.
Рабби вернулся к супу, который жена поставила перед ним. Едва он начал есть, как телефон снова зазвонил. Это была миссис Робинсон, председатель женской общины.
— Рабби, это Сью Робинсон. — В ее голосе слышалась одышка, как будто она бежала за ним и нагнала только на углу. — Простите, что нарушаю ваши предпраздничные размышления, но это ужасно важно. Вы ведь собираетесь огласить благодарность за цветочное оформление, так? — Это звучало как обвинение.
— Разумеется. Одну минутку. — Он открыл свой молитвенник на странице, заложенной листком бумаги. — Вот у меня записано: «Цветочное оформление — благодаря любезному содействию женской общины».
— Так вот, тут изменение. У вас есть под рукой карандаш и бумага? Я подожду.
— Все в порядке, слушаю вас.
— Роза Блум… Нет, лучше запишите: мистер и миссис Айра Блум, в память о ее отце Дэвиде Айзеке Лэвине.
— Лэвине?
— Именно так, она произносит это «Лэвин» — Л-э-в-и-н, с долгим «э». Она утверждает, что это ближе к древнееврейскому произношению, чем «Левин». Это так, рабби?
— Думаю, что да.
— Ну, если вы так считаете, тогда конечно, хотя на мой слух это все же звучит как-то неестественно. В общем: «Цветочное оформление — благодаря любезности мистера и миссис Айра Блум». И пожалуйста, не перепутайте имена, рабби, — сказала она с нажимом. — Я бы предупредила раньше, но она сама позвонила мне всего полчаса назад.
— Не перепутаю. — И он прочитал миссис Робинсон продиктованное ею объявление.
— Великолепно. Да, и еще рабби. Скажите это Мириам. Ей тоже следует знать.
— Конечно. Я скажу ей.
Рабби аккуратно переписал то, что наспех набросал карандашом, причем имена вывел четкими печатными буквами, чтобы не сделать ошибки, зачитывая объявления с кафедры. Вернувшись к столу, он съел несколько ложек супа и покачал головой.
— Пожалуй, больше не смогу, — сказал он извиняющимся тоном.
— Уже, наверное, остыл, — сказала Мириам и убрала тарелку.
Снова зазвонил телефон. Это была миссис Розофф.
— Скажите, рабби, — начала она, стараясь говорить спокойно, — я не хочу беспокоить вас в такое время, но сколько весит Тора? Ну, вы понимаете — Свиток?[11]
— Я не знаю, миссис Розофф, а что? Свитки бывают разных размеров, так что, наверное, чуть-чуть отличаются по весу. Это важно? По-моему, большинство наших Свитков весят примерно тридцать фунтов каждый, но точно я не знаю.
— Да, для меня это важно, рабби. Моего мужа на прошлой неделе уведомили, что на Йом-Кипур он удостоен почести. Он будет хагбаха, как они сказали. И я только что выяснила, что это значит. Это значит, рабби, что он должен поднять Свиток над головой, держа его за ручки. Это такую честь вы оказываете человеку, который меньше трех лет назад перенес сердечный приступ и до сих пор не выходит на улицу без пузырька с нитроглицерином? Такие у вас почести, рабби? Вы что — хотите, чтобы у моего мужа случился сердечный приступ прямо там, у алтаря?
Рабби попытался объяснить, что почести распределяются ритуальным комитетом и он уверен — они не знали о состоянии здоровья мистера Розоффа.
— Вообще-то все не так уж страшно, миссис Розофф, потому что хагбаха — это один из пары. Есть хагбаха и есть глила. Хагбаха поднимает Свиток, а глила сворачивает его и связывает. Вашему мужу достаточно только сказать, что из этих почестей он предпочитает сворачивать Свиток, и поднять его поручат другому.
— Вы не знаете моего мужа. Думаете, он признается в том, что не может поднять Свиток, после того как вы объявите, что он удостоен этой чести? Да мой великий герой скорее рискнет заработать сердечный приступ!
Рабби пообещал миссис Розофф уладить это дело и, не полагаясь на свою память, сразу же набрал номер Мортимера Шварца, президента конгрегации[12], который обычно объявлял с кафедры о почестях.
— Хорошо, что вы позвонили, рабби, — сказал тот, выслушав его. — Я сам собирался, но очень уж не хотелось беспокоить вас в такое время. Вы слышали про усилитель?
— Да, Стэнли говорил мне.
— Дело не так уж плохо, как он, наверное, вам сказал. Когда говоришь прямо в микрофон, идет такое легкое гудение, но его вполне можно устранить, снизив уровень громкости. А вот если говорить не в самый микрофон, тогда он действительно воет. Так что если вы запомните и будете говорить прямо в микрофон…
— Не уверен, что запомню, мистер Шварц, но вообще-то мне кажется, что я смогу обойтись и без микрофона.
— Я имел в виду завтрашний день. Завтра будет намного тяжелее: служба целый день, да притом на пустой желудок.
