Наталья Солнцева - Шулер с бубновым тузом
Разумеется, я дал ему это обещание. Меня терзало любопытство, но я не посмел ослушаться и вскрыть письмо раньше оговоренного срока. Я вырос непутевым, но почтительным сыном. И слово отца было для меня законом.
Не скажу, что мы испытывали друг к другу теплые чувства. Он по-своему любил меня, видя во мне свое продолжение. Я ни в чем не знал отказу, но общался с отцом редко, а все время проводил с матерью и друзьями. В детстве он казался мне небожителем, который иногда спускался с облаков, чтобы потрепать меня по голове или строго пожурить за провинность.
Его авторитет довлел надо мной ровно до четырнадцати лет, когда я начал стремительно взрослеть и обретать вид не отрока, но мужа. Матушка не уставала удивляться, как я вымахал, и только то и делала, что обновляла мой гардероб. Вместе с ростом и мышечной массой развилась моя мужская привлекательность. Девушки поглядывали на меня с интересом и откровенно заигрывали. Я охотно отвечал им тем же. К окончанию колледжа я прослыл заядлым сердцеедом и безжалостным ловеласом.
Молодая преподавательница, которая приходила на дом заниматься со мной иностранными языками, стала моей первой отчаянной и дерзкой любовью. Я потел и заикался, украдкой лаская взором ее выступающие из-под юбки коленки, а она притворялась, что не понимает природы моей непреодолимой тупости. До глаголов и спряжений ли было мне рядом с такой красоткой?! Я вдыхал запах ее духов, и у меня пересыхало во рту, и кружилась голова. По ночам я не спал, воображая эротические сцены, в которых она отдавалась мне под скрип диванных пружин и стук едущих под окнами трамваев.
Заметив неладное, мать устроила нам перекрестный допрос. Бедная учительница заливалась краской и невнятно оправдывалась, тогда как я отважно признался в любви к ней и готов был провалиться сквозь землю, когда заметил в ее глазах не ответную страсть, а… испуг. Она боялась лишиться заработка! А я-то, дурак, обожал и боготворил ее! Это отрезвило меня на несколько лет вперед.
В тот же день матушка устроила тщательный обыск в моей комнате и с криками вытащила из ящика моего стола набор метательных ножей, несколько журналов «Плейбой» и колоду порнографических карт. Смешно вспоминать, как она убивалась и грозила мне всяческими немыслимыми карами.
Метание ножей было моей любимой забавой наряду с обострившимся интересом к женскому полу.
«Ты хулиган и развратник! — стенала матушка. — Откуда в тебе дурные наклонности? Чего тебе не хватает?»
Когда родительница доложила отцу о моем проступке, тот холодно улыбнулся и велел оставить меня в покое.
«Наш мальчик становится мужчиной, Бетти, — добавил он. — Позволь ему проявлять либидо. Иначе мы останемся без внуков!»
«А ножи, Андрей? Он убьет кого-нибудь и сядет в тюрьму!»
«Что ж… будем носить ему передачи».
После таких слов бедную матушку перемкнуло, и она надолго закрылась в своей комнате. Когда она наконец вышла оттуда, то перестала называть меня Колюней, чего я терпеть не мог, и обращалась ко мне исключительно Николай, что постепенно трансформировалось в Нико. Это было куда благозвучнее Колюни, и я преисполнился благодарности к отцу за заступничество.
Мама, несмотря на общие легкомысленные веяния, сумела сохранить приверженность строгим правилам. Но потерпела полное фиаско в попытке привить эти правила мне, несносному и горячо любимому сынуле. Должно быть, слепая материнская любовь сделала ее мягкой, как воск, из которого я беззастенчиво лепил то, что хотел. Не будь отца, страшно представить, к чему это могло бы привести. Он служил сдерживающим фактором для ее любовных порывов. Боясь вызвать его гнев, матушка периодически брала меня в ежовые рукавицы, пока не сообразила, что это лучший способ наставить меня на путь истинный. Она сумела наступить на горло собственной песне, за что я ей очень признателен. По крайней мере, из неуча и лентяя я превратился в расхлябанного, но умного и образованного молодого человека. Мои недостатки никуда не делись, однако они хоть как-то уравновесились приобретенными достоинствами.
К одним из своих достоинств я отношу сыновнюю почтительность и верность данному слову. Эти два качества, как ни прискорбно, ввергли меня в совершенно невообразимую авантюру…
Глава 2
Несмотря на самоотверженные усилия врачей, лучшие лекарства и уплаченные за лечение деньги, в начале мая мой отец скончался.
Матушка была вне себя от горя, а я испытывал неведомые мне доселе чувства растерянности и страха перед свалившейся на меня ответственностью. Теперь роль мужчины, хозяина дома и главы компании «Крайсер» предстояло сыграть мне. Отец «умыл руки», а я вынужден отдуваться.
«Ты циник, Нико, — корил меня внутренний голос. — Как ты можешь паясничать в эту трагическую минуту? У тебя нет ни стыда, ни совести! Ты кощунствуешь у гроба того, кто дал тебе жизнь и щедро снабдил всеми земными благами!»
Я смутился. Он был чертовски прав, мой внутренний критик, второй Нико, которого никто не видел и не слышал, кроме меня. Иногда он перегибал палку, но не в тот раз. И все же он ошибался, обвиняя меня в бессердечии и черствости.
Боль моей утраты притупилась опасениями, что я не справлюсь с поставленной передо мной задачей и ударю в грязь лицом. Одно дело — учиться, и совсем другое — практиковать. Под крылом отца я мог позволить себе безалаберность, но с его смертью все изменилось. Он оставил меня один на один с бизнесом, бросил в воду, не убедившись, что я умею держаться на плаву. Он жестоко поступил со мной. Вот, о чем я думал, глядя на его мертвое землистое лицо, казавшееся мне чужим.
Матушка рыдала, склонившись над гробом, а я невольно прислушивался к монотонному бормотанию друга нашей семьи господина Долгова. Я привык называть его дядей Лешей и помнил, как он брал меня маленького к себе на колени и угощал конфетами.
— Берта, тебе нельзя так волноваться, — уговаривал он безутешную вдову. — Андрюшу не вернешь. Каждому отмерен свой срок, с этим ничего не поделаешь. Смирись. У тебя есть сын и это главное. Тебе надо жить, Берта…
Похороны, соболезнования и поминки отвлекли мое внимание от письма, переданного мне отцом. Я положил его в домашний сейф и… забыл о нем.
Прошло восемь дней, суматошных и невероятно тяжелых для нас с матерью. Она страдала бессонницей, я, напротив, ходил, разговаривал и действовал словно в гипнотическом сне. Ночью накануне девятого дня мне привиделся отец. Покойный грозил мне пальцем, выражая крайнее недовольство. Он стоял у открытого настежь окна, не чувствуя холода…
Я очнулся от тревожной дремы и вскочил, не понимая, что происходит. В комнате никого не было, только развевались от ветра занавески. Я торопливо закрыл окно, постоял немного, приходя в себя… и зачем-то посмотрел вниз, во двор. В пелене дождя, освещенной фонарем, мне почудилась фигура отца в его любимом длинном пальто. Я зажмурился и протер глаза, а когда снова выглянул во двор, там никого не было.
Дрему как рукой сняло. Я лег, но уснуть не смог и беспокойно ворочался до самого утра. Под утро я сообразил, чем вызвал недовольство отца. Письмо! Как я мог забыть о нем? Я немедленно отправился в библиотеку, снял с полки десяток книг, добрался до дверцы сейфа и открыл его. Запечатанный белый конверт из плотной бумаги лежал поверх стопки документов и двух пачек денег, припасенных на непредвиденный случай.
Отец считал, что всегда необходимо иметь под рукой некоторую сумму наличности. Очевидно, у него были на то основания. Я не собирался заводить новые порядки, — это утомительно. Куда удобнее поддерживать старые.
Признаться, я с осторожностью и трепетом вскрыл конверт. О чем отец не решился сообщить мне при жизни? Неужели это касается наследства? Вдруг мы разорены? Не знаю право, огорчило бы это меня или обрадовало.
Мои опасения оказались напрасными. Аккуратные строчки, начертанные отцом, гласили:
«Дорогой сын!
Вынужден прибегнуть к твоей помощи, ибо сам уже не в силах исполнить свой долг перед той, которую незаслуженно обделила судьба. Речь идет о моей осиротевшей дочери Анне, твоей сестре. Похоронив мать, она осталась совершенно одинокой и без средств к существованию. Это и заставило ее обратиться ко мне. Раньше она не осмеливалась беспокоить меня, что говорит о ее бескорыстии и благородстве. Теперь жизнь вынудила ее объявиться и признаться в нашем родстве, о котором я, к стыду своему, не знал. Я сразу же выслал ей немного денег, но эта сумма ничтожная. Если бы не внезапная болезнь, я бы сам позаботился о моей бедной девочке.
Стоя на пороге смерти, я не хочу обременять душу свою грехом невыполненных обязательств и тяжких сожалений. Надеюсь, я могу положиться на тебя, Николай, в этом щекотливом и чрезвычайно важном для меня деле. Ты ведь не подведешь? Не оставишь Анну без денег и родственного участия?
