Елена Арсеньева - Фигурки страсти
Это все к чему сказано? Да к тому, что не худо было бы украсить список кавалеров ордена Почетного легиона именем прекрасной дамы – Алёны Дмитриевой. Однако минуточку! А как бы ее называли тогда? Тоже кавалером? Или все же дамой Почетного легиона?
Очень красиво звучит. Только несколько фривольно и двусмысленно.
Или все же каждый понимает вещи согласно своей испорченности?
Начало 20-х годов XX века, Россия
Сегодня нашел наконец в себе силы проверить, что у нас осталось. Два дня мы с Шарлотт пребывали в кошмарном состоянии – не могли даже чемоданы открыть. Она говорила, что не испытывала такого потрясения с того самого дня, когда в ветку цветущего шиповника рядом с ее головой вонзилась стрелка, от которой почернел цветок, – отравленная стрелка! Больше десяти лет прошло с тех пор, пережитые ужасы начали забываться, и мы были уже на пути домой. Казалось, вот-вот – и уедем из обезумевшей страны, в которую вдруг превратилась Россия. Однако всему этому нет конца, а ведь мы уже добрались из Владивостока до Петербурга, и до Франции осталось не так уж далеко.
Шарлотт приходила в себя, лежала в постели, а я обивал пороги в ЧК, пытаясь воззвать к тому подобию власти, которая теперь управляет сей несчастной страной. Ни подобия власти, ни подобия порядка не нашел. И это притом, что к советским санкюлотам обращался иностранец, десять лет содействовавший укреплению отношений Франции и России, да еще в таком трудном для жизни, богом забытом уголке, как русский Дальний Восток! Но теперь тот край не часть России, а отдельная Дальневосточная республика, и всем наплевать на тех, кто откуда приезжает. В Петрограде сейчас всем на все наплевать. Тут ищут врагов революции, ищут в каждом встречном и поперечном, а кругом царят голод, нищета, разруха, и я видел, что на меня смотрят как на безумного, потому что я говорил, что у меня украли не хлеб, не муку, не бидон с маслом или керосином, а какие-то глиняные черепки, как выразился человек на Гороховой улице[1], порог кабинета которого я обивал. Вместе со мной тот же порог обивали десятки человек, несчастных, обездоленных, напуганных, ничего не понимающих, – какие-то старики и старухи, женщины, а при них дети с ничего не видящими от ужаса глазами. Но это только у некоторых. У многих же в глазах таилась такая ненависть, что мне становилось страшно за них. Они потеряли все, а потому ненавидели всех, кто у них это отнял, и еще не боялись смерти. Только старики ее боятся, а эти юнцы с трудом сдерживали себя, чтобы не рвать руками и зубами новую власть, кроваво-красную, как демон Чжун Куй – в Китае его рисовали красной краской на дверях, и он был демоном-охранником. Так же и здешние красные демоны, слуги новой власти, охраняли всех в огромной и страшной каторжной тюрьме, в которую вдруг превратилась Россия.
Думаю, я никогда не забуду их лиц. Того бледного мальчика, которого повергло в припадок эпилепсии известие о расстреле его отца. Ту изящную брюнетку с растрепанными, коротко остриженными волосами, которую провели в кабинет начальника с таким издевательским почтением, что у меня руки чесались отвесить ее сопровождавшим пощечину (конечно, ничего подобного я не сделал – два матроса с винтовками зорко смотрели по сторонам). Того почтенного господина с тонким, породистым лицом, одетого в бархатный халат – видимо, его привезли в том, в чем мужчина был при аресте, но и в халате он выглядел как настоящий аристо…[2]
Но я постараюсь их забыть. И они, наверное, забудут все случившееся… если переживут это время, которое, от души надеюсь, скоро минует. В конце концов, Франция тоже перенесла столь же безумный период – и ничего, все нормализовалось, даже не всю аристократию успели повесить на фонарях и отправить на гильотину. В большинстве городов, правда, поотрубали головы статуям святых около соборов и церквей, но в Талле ничего не тронули…
Боже, как я мечтаю вернуться домой! Двадцать лет назад, когда я был одержим манией повидать мир, утвердиться, жить отдельно от семьи, с которой был в постоянных распрях, я был счастлив уехать в Китай. И даже после того, как мы с Шарлотт бежали оттуда, я не собирался возвращаться во Францию. Мне было гораздо интересней работать в консульствах, видеть иные страны, изучать незнакомые обычаи, чем все гулять и гулять по Бургундии, смотреть и смотреть на серые стены шато Талле, видеть свое отражение в зеленой, наполовину затянутой ряской воде, окружающей его стены, снова и снова бродить по Grand Galerie и смотреть на фрески в Башне Лиги, каждую линию в которых я знал наизусть. Да, я мог бы и сейчас сказать, куда смотрит лицо Дианы де Пуатье и каким выражением наполнены глаза Екатерины Медичи, королевы-отравительницы… Тогда мне казалось: все это знакомо, привычно, а далекий мир полон загадок, и надо попытаться их разгадать… Не знаю, удалось ли мне что-нибудь разгадать, но, даже если удалось, сейчас мне ничто уже не интересно.
Теперь я думаю только о Талле. Беспрестанно – о Талле.
Я хочу вернуться туда. Пройти по залам и комнатам шато. Зайти в конюшню и самому оседлать для себя одного из скакунов. Ах, давно стали старыми одрами те жеребята, которых любил покупать отец, чтобы выезжать и выращивать их самостоятельно… Я хочу смотреть на натюрморты в залах первого этажа и видеть, как солнце дробится в гранях хрустальной вазы кисти Моне. Отец писал мне, что рядом повесил мой натюрморт с белыми пионами и одним из подарков Цыси, статуэткой, которая называется «Летящий белый тигр»…
Я обещал привезти ту самую статуэтку домой. И ту вазу – тоже. Но отец – мы помирились заочно, в письмах, простили друг друга и вновь обрели любовь друг к другу – не увидит их: сегодня, когда мы с Шарлотт пересмотрели коллекцию, я обнаружил, что статуэтка пропала. И он не узнает, что я в очередной раз нарушил обещание, – отец умер пять лет назад.
Когда-то, в далекие годы, когда я со скандалом уезжал из Талле, он кричал мне вслед, что я обманул его надежды, его ожидания, что ни одному моему слову верить нельзя… И вот я опять солгал. Талле не обогатится уникальным экспонатом – подарком императрицы Цыси, статуэткой, которая, по легенде, вышла из рук одного из возлюбленных Серебряной Фей…
Иногда приходят в голову подозрения: а что, если тот оборванец, который схватил два наших чемодана, знал, что находится в одном из них? Мне показалось или он сознательно отшвырнул ногой саквояж Шарлотт, который та от испуга выронила и схватить который было куда проще, чем два чемодана, лежащие на тележке носильщика?
Да нет, чепуха. Даже я смутно помнил, в котором именно лежит «Летящий белый тигр», ведь Мин-хао упаковывал его семь месяцев назад – именно столько длился наш путь по разоренной России. Конечно, морем через Америку мы добрались бы проще и быстрей, но до Америки мы не доплыли бы, я в этом ничуть не сомневаюсь, я верю Мин-хао. Нас убили бы раньше… может быть, мы не добрались бы даже и до парохода… нас убили бы еще во Владивостоке и швырнули бы в море где-нибудь в бухте Золотой Рог… Именно поэтому мы отправились тем путем, который казался на первый взгляд самым трудным, опасным, невероятным: по суше, по остаткам железной дороги, по лесным тропам и проселкам. Это невероятно, но мы добрались-таки до Петербурга, потратив невероятное количество денег, зато – со всем своим багажом. Мне не было жаль тех бумажек, которые в несметном количестве печатает любое правительство, приходящее к власти, и не было жаль тех заранее собранных, купленных золотых монет царской чеканки, которые и спасли нам жизнь в этом путешествии. Мне не будет жаль того, что мы еще потратим, чтобы добраться до Франции. Нет ничего дороже жизни – жизни моей жены и моего сына. Какое счастье, что Альбер уже дома! Какое счастье, что мы отправили его во Францию пять лет назад! Но тогда мы думали, что те, кто преследовал нас, оставили эту цель…
А что, если они-то и настигли нас? И именно их руками был украден чемодан с коллекцией?
Нет, повторяю: мы с Шарлотт и сами не могли вспомнить, куда именно положили шкатулку с фигурками. Произошла просто случайность, одна из тех нелепых случайностей, которые преследуют людей – и иногда настигают их, чтобы ударить или даже убить.
Но мы-то хотя бы остались живы!
Я размышляю: не махнуть ли рукой на дальнейшие поиски, на попытки вернуть вещи? Не перестать ли дразнить фортуну? Она была к нам благосклонна, но вдруг ей надоест опекать нас? Может, лучше уехать из Петрограда ближайшим поездом до Киева… потом дальше… Говорят, это возможно! Ходят также пароходы в финские порты, а оттуда добраться до Парижа уже не составит труда. В ЧК, хоть и отнеслись с насмешкой к моим потерям, обещали не задерживать с выездом…
Да, решено. Сегодня же скажу Шарлотт, что мы уезжаем. И как можно скорей. Завтра же начнем хлопотать…
Наши дни, Франция
