Синтия Хэррод-Иглз - Концерт для скрипки со смертью
Слайдер ощутил неожиданный спазм хорошо знакомой ему ненависти ко всему этому и в особенности к этому ужасному дому в стиле ранчо, с его картинными окнами при полном отсутствии каминов, с его открытым фасадным садиком, где любая соседская собака могла спокойно гадить там и тогда, когда ей того захочется, с его тщательно смоделированным искусственным каменным обнажением с двумя маленькими карликовыми соснами и тремя кучами твердого топлива; к этому совершенно не желанному жилью в месте, которое неизменно было «центром» для жирного кастрированного мирка низших слоев среднего класса. Здесь борьба и страсть были вытеснены и подменены Теренсом Конраном, а старые темные и нечистые религии заменились очистительным ритуалом мытья машины. Вассальная дань Всеобщей Кататонии. Такой вот он и есть, дружище, настоящий, гарантированный стиль жизни «любая-работа-прекрасна-если-можешь-ее-получить». Это был их Эдем.
Спазм ненависти прошел. В самом деле, это было просто глупо, потому что он был как раз одним из тех, кто стоял на страже Всеобщей Кататонии, и потому что он, в конце концов, был вынужден предпочесть эту пустоту и бессодержательность их противоположным проявлениям. Он в достаточной степени насмотрелся на эту противоположность, на ужасающую никчемность и полнейшую глупость преступлений, чтобы понять, что защищать бездумных и самодовольных соседей было все же лучше, чем жадных и жалеющих самих себя головорезов, охотящихся на них. Да ты у нас просто крепость, парень, сказал он сам себе, подражая манере и голосу О'Флаэрти, настоящий маленький бастион.
Раздался звонок телефона.
Слайдер выбросил руку и сорвал трубку, прежде чем телефон успел взвизгнуть второй раз. Айрин застонала и пошевелилась во сне, но все же не проснулась. Она долго и страстно мечтала о телефоне модели «Тримфон», выдвинув в оправдание своего желания теорию о том, что такой аппарат будет меньше тревожить ее, звоня в неурочное время. На их улице в домах стояло такое количество «Тримфонов», что даже скворцы начали их имитировать, и Слайдер тоже купил этот аппарат и установил его дома. Сам он не сердился, если его будили среди ночи, по Айрин могла проклясть его за трель звонка в его же собственном доме.
– Привет, Билл. Очень жаль, что приходится будить тебя, приятель. – Это был Николлс, дежурный сержант ночной смены.
– Ты меня не разбудил, я уже сам проснулся. Что стряслось?
– Тут у меня есть для тебя тело. – Неистребимый шотландский акцент Николлса делал его речь настолько неблагозвучной, что у него всегда «тело» звучало как «дело». – Это в Барри-Хаус, Нью-Зиланд-Роуд, в районе Уайт-Сити-Эстейт.
Слайдер глянул на часы. Четверть шестого утра.
– Что, только что обнаружили?
– Это был телефонный звонок по 999 – анонимный, но какое-то время прошло, пока им занялись. Звонил мальчик, и в службе, естественно, подумали, что это очередная шуточка. Но сейчас патрульные уже там, и Атертон тоже уже выехал па место. Неплохое начало дня для тебя.
– Могло быть и хуже, – автоматически ответил Слайдер и тут же, заметив, что Айрин начинает просыпаться, понял, что если он сию минуту не уберется, пока она окончательно не проснулась, то начало дня определенно будет хуже.
* * *Уайт-Сити-Эстейт был построен на окраине выставочного комплекса, ради которого здесь же был возведен огромный легкоатлетический стадион и, более того, была открыта новая станция подземки. Большая площадь, застроенная иизкоэтажными домами, с одной стороны граничила с Вестерн-Авеню, начальной частью шоссе А40. С другой стороны находились сам стадион и телецентр Би-Би-Си, повернутый к жилым зданиям задней частью, а фасадом обращенный на Вуд-Лэйи. Две другие стороны района ограничивались улицами районов Шеферд-Буш и Эктон. В тридцатые годы вся эта недвижимость смотрелась как на картинке, но со временем все здесь стало грязным и унылым. Даже стадион, на котором каждый четверг и пятницу проводились по вечерам собачьи бега, и тот был запущен.
Слайдеру часто приходилось бывать в этом районе по службе, обычно по поводу автомобильных краж и взлома квартир; иногда какой-нибудь заключенный, сбежавший из близлежащей тюрьмы Вормвуд-Скрабс, пытался укрыться в этом районе. Это было неплохим местом, чтобы прятаться, – Слайдеру, например, вечно удавалось здесь заблудиться. Местная администрация как-то попыталась установить щиты с картами района и присвоить алфавитную индексацию каждому кварталу, но щиты были повалены нетерпеливо поджидавшими этого момента местными мальчишками сразу же после установки. Сам Слайдер придерживался того мнения, что если вы не родились в этом районе, то никогда не изучите здешних дорожек.
В память о первоначальной выставке улицы были поименованы в честь бывших имперских колоний: Австралия-Роуд, Индия-Уэй, и все в таком же роде, а кварталы и дома носили имена бывших имперских героев – Лоуренса, Родса, Найнтингейл. Для Слайдера, проезжавшего мимо них, здесь все выглядело совершенно одинаково. Барри-Хаус, Нью-Зиланд-Роуд... Ну кто, черт побери, был этот Барри?
Наконец он заметил знакомые силуэты «панды» и «сандвича с джемом»[1] и остановил машину в незамкнутом дворе, окаймленном двумя небольшими пятиэтажными зданиями с пятью квартирами на каждом этаже, каждая из которых была зеркальным отражением другой. Многие квартиры были заслонены строительными лесами или забиты досками, а двор был завален строительным оборудованием, но почти все балконы были усеяны оживленно переговаривающимися и взбудораженными зеваками. Несмотря на ранний час, во дворе было полным-полно темнокожих детишек. Высокий и плотный бородатый констебль блокировал вход на лестницу, разговаривая с людьми в первых рядах собравшейся внизу толпы и без малейших усилий не позволяя им приближаться к лестнице. Это был Энди Косгроув. Он был известен тем, что считался победителем этого лабиринта и со всей очевидностью не только прекрасно знал свой район, но и любил его.
– Боюсь, что это на последнем этаже, сэр, – обратился он к Слайдеру, раздвигая толпу перед ним, – а здесь нет лифта. Это один из старых домов. Как видите, они только начинают его модернизацию.
Слайдер взглянул вверх.
– Уже известно, кто это?
– Нет, сэр. Хотя я не думаю, что это кто-то из местных. Сержант Атертон уже наверху, и врач только что прибыл.
– Всегда я прихожу на вечеринку последним, – сделал гримасу Слайдер.
– Такова плата за жизнь в пригороде и возможность дышать чистым воздухом, сэр, – ответил Косгроув, и Слайдер не понял, пошутил он или сказал это всерьез.
Он двинулся по лестнице. Лестница была построена на века, из гранита, с литыми чугунными перилами и глазурованными плитками на стенах, как будто все было рассчитано на то, чтобы не оставалось ни следа от проходящих по ней людей. Эх, больше таких не делают, подумалось ему. На последней лестничной площадке, почти задохнувшись, он обнаружил Атертона, веселого до неприличия.
– Еще один подъемчик, – подбадривающе сказал Атертон. Слайдер поглядел на него и побрел дальше вверх, шаркая подошвами по каменным ступенькам. Лестница делила квартиры на две с одной стороны и одну с другой.
– Это в средней квартире. На этом этаже они все пустуют.
Констебль в униформе, Уилланс, стоял в дверях на страже.
– Эта квартира пустует уже недель шесть. Косгроув говорит, что были некоторые неприятности с бродягами, которые пытались здесь ночевать, и с детьми, взламывавшими двери, чтобы покурить в укромном местечке, – обычное дело. А вот как они проникали внутрь.
Стеклянная панель на двери была заколочена досками. Атертон продемонстрировал, что гвозди в одном углу были выдернуты, отодвинул доску и просунул в щель пальцы, показывая, как можно добраться до ручки замка.
– Обломков стекла нет? – нахмурился Слайдер.
– Кто-то тщательно почистил все это место, – огорченно подтвердил Атертон. – Надраил, как медный свисток.
– Кто обнаружил тело?
– Какой-то мальчик позвонил по экстренному номеру около трех ночи. Николлс подумал, что это розыгрыш – мальчик был маленький и не назвал своего имени, – но все-таки передал сообщение ночному патрулю, и «панде» понадобилось еще какое-то время, чтобы добраться сюда. Так что ее нашли где-то в четверть пятого.
– Ее? – Смешно, но всегда почему-то думаешь, что труп будет мужской.
– Женщина, лет двадцати пяти. Голая. – Атертон экономил слова.
– О, нет! – Слайдер ощутил, как знакомо обрывается сердце.
– Я так не думаю, – быстро проговорил Атертон, отвечая на невысказанную вслух мысль Слайдера. – Она выглядит абсолютно нетронутой. Но сейчас там док разбирается.
– Ну, ладно, пошли посмотрим, – устало сказал Слайдер.
Помимо отвратительного вкуса во рту и тяжести в желудке он ощущал точечную резкую боль в глубине правой глазницы, и ему очень хотелось досыта выспаться. С другой стороны, Атертон, который добрался домой так же поздно, как и он сам, и предположительно был разбужен еще раньше него, выглядел не только свежим и здоровым, но вроде даже и счастливым, производя впечатление нетерпеливой пастушьей овчарки, рвущейся по своей тропе меж холмов к стаду. Слайдеру оставалось только думать, что в один прекрасный день возраст и женитьба прихватят Атертона так же, как и его самого.
