Павел Стовбчатый - Для Гадо. Возвращение
Тара встретил меня как родного брата и, отложив в сторону все свои дела, стал потчевать всякой всячиной. «Всячины» хватало, но в сравнении с тем, что я едал и пивал в Италии, его снедь казалась мне ерундовой.
— Зачем ты приехал сюда, Кот? — спросил он меня, как только опомнился и понял, что перед ним действительно я.
Тара держался как барин, одевался как франт, хотя ему шел уже тридцать восьмой год. Превосходный катала, он по-прежнему жил за счет карт и, как говорится, не думал каяться. К картам со временем добавился еще кое-какой бизнес, но Тара особо не вмешивался в эту фраерскую коммерцию, перепоручив дела своему шурину. Шурин не знал тюрьмы и к тому же имел юридическое образование. Дела шли превосходно и без карт, но что без них делать прирождённому катале?
И он играл, играл по крупной с бизнесменами всех мастей и расцветок, наживая себе тем самым лютых врагов. Тара ходил под пулей и знал это. Такая публика не любила платить по счетам не только государству, она любила хитрить. Поэтому Тара «кормил» бригаду «солдат», готовых растерзать любого, кто попытается двинуть фуфло хозяину. Он не боялся смерти, но и не спешил умирать.
Я уже привык к вольной жизни и ничему не удивлялся. Не зона, здесь иные правила и мерки, здесь даже дохлая кобыла может принести доход, если подкрутить ей хвост и слегка напудрить морду. На то и реклама.
Мы сидели за столом и вспоминали прошлое.
— Я пробуду здесь неделю или две, — сказал я ему. — За это время даже мышам не позволено знать, кто я и что я. Ты понял?..
Он только молча кивнул в ответ и во второй раз поинтересовался, зачем я приехал. Конечно, моя болтовня о какой-то там ностальгии была ему до лампочки, на его месте я думал бы точно так же. Но я был на своем.
Когда я заикнулся ему о судье, Вася поперхнулся. Мне показалось, он уже представил себе возможные последствия, касающиеся его лично.
— Отдача или ты уже не тот? — спросил я в лоб, желая видеть его реакцию. Да, он боялся риска и по-своему был прав. Ему уже было что терять, было. На одной стороне весов находился его друг и идейный соратник, на другой — комфорт и всё прочее. В своей жизни я повидал много сломавшихся и зажиревших типов, «прошляков», и потому тем дороже был для меня каждый, кто до конца остался самим собой.
Вася молчал всего несколько секунд, но уже это было нехорошим признаком.
— Прости! — Я собрался было встать, но он придержал меня за руку.
— Я не сказал «нет», Кот. К чему эти принципы?
Вася был довольно честолюбив, он только что получил угол, и, конечно же, ему было неприятно.
И тем не менее он ещё раздумывал, ещё взвешивал моё предложение, незаметно оттягивая время.
— Ты не сказал «да», брат… Бесноватый фюрер казнил своих генералов только за одно молчание, за нейтральную позицию во время заговора. Мы не фашисты, но кое-что смыслим…
Всё это я произнес совершенно спокойным тоном, зная, что и так достану его до дна.
— Ты говоришь мне то, что когда-то говорил тебе я, — фыркнул он и прикусил губу. — Я тот, но я человек. Можно подумать, ты сам не дорожишь нажитым. Зачем тогда жить, зачем?! — Он чуть ли не кричал.
Мне стало немного неловко. Я ворвался в его жизнь как вихрь и ещё претендовал на некое понимание и участие. В конце концов, моя затея не так уж безупречна с точки зрения здравого смысла. А если честно, она просто безумна. Штемпяра судья не живет по справедливости, и ему нет разницы, кого судить. Был бы закон. При чем здесь Тара? Всех не перебьешь и не запугаешь. А возмездие?.. Смотря как смотреть.
«Да, пожалуй, мне надо действовать самому, — подумал я. — Тащу человека на верный срок, нехорошо. Но один я не справлюсь, так и так мне будут нужны помощники».
Я не собирался отказываться от задуманного, однако запалу во мне малость поубавилось. Впрочем, я не подал виду и по-прежнему держал фасон.
— Будет что вспомнить, не дрейфь, — сказал я Васе. — Я не собираюсь его казнить. Два месяца в подвале, и адью! Что ж это за судья, который не посидел на «киче»? Для твердости руки.
Моя шутка пришлась ему по душе.
— Чтоб воля мёдом не казалась, да?
— Примерно так.
Мы оба рассмеялись и пригубили вина.
— Но где он живет и как ты его достанешь? — спросил Вася уже другим тоном.
— А где живут глупые судьи? Достанем, еще как. Государство охраняет других, тех, что покруче. А эти… Так, дичь! Их взять легче, чем скромную старушку из коммуналки. Было бы желание и время.
Я сделал еще глоток и добавил:
— Я понимаю, что моя затея кажется тебе глупой и бессмысленной, но это моя блажь. Теперь я могу позволить себе её. Для того и живём.
— Ты — да, — согласился он.
— А ты?
— Я живу скромнее, и к тому же без блажи в голове.
— Не пизди! Ты из того же теста, что и я, и нет на земле человека, который бы когда-то за что-то не хотел отомстить другому. Он дал мне шесть лет! За то, что я был прав и защищал свое достоинство. Не козлу, а мне! В знак протеста я вспорол себе живот и вены, но это не помогло. Меня лихо заштопали и отправили в крытую. Ты тогда только пришёл в зону и многого не знаешь… — Я немного помолчал. — Знаешь, что заявил мне этот пидор после вынесения приговора? Знаешь? Он сказал: «Я сужу действительно беспощадно, но я и освобождаю из-под стражи… Ведите себя хорошо, и через некоторое время вас обязательно заметят». Все это было сказано с таким цинизмом, что я и сейчас дрожу от ненависти. Я — и УДО, условно досрочное освобождение?! Чтобы освободиться сукой и козлом и при этом отпыхтеть не менее девяти лет. Не менее девяти! И вот тогда я ответил ему, что пути Господни неисповедимы, что мы обязательно встретимся и поговорим. Он только улыбнулся и кивнул конвою… И ты хочешь, чтобы я был здравым и забыл? Я? Во имя чего и кого? Он перечеркнул мою жизнь! Нет, я ничего не забыл, Вася. Я силен, как никогда, и я ещё скажу своё слово. Клянусь тебе, я его скажу!
— Я не против, — кивнул он. Тара прекрасно знал, что иногда я бываю твердолобым и непреклонным. — Но давай взвесим все как следует и сделаем делюгу чисто. Честно говоря, Кот, я бы на твоем месте убрал его с концами. Сейчас это не проблема, ты в курсе. И спокойно, и на уровне. А так… — Он неопределенно пожал плечами. — Дичь или не дичь этот твой судья, а трясти все равно будут. Какой смысл оставлять его в живых?
— Смысл в том, что я не живодёр. Мне не нужны лишние смерти. Пусть убивают бритоголовые, но не я. Чего ты мне предлагаешь?!
Я не знал, что ему сказать, время меняет и таких. Неужели я действительно похож на кровожадного удава? Неужели? Как он посмел мне предложить это? Убить… Что с нами всеми произошло и почему мы должны решать все проблемы пулей? Когда-то давно воры презирали мокрушников и палачей, хотя последним не говорилось об этом прямо. Они мочили по решению и во имя общего дела, этим все сказано. И тем не менее их презирали, ибо палач не Человек и никогда им не станет. Пресса, только пресса и телевидение могли сделать из народа то, что сделали. Вместо того, чтобы показать истинную суть воровского, пусть и не ангельского, мира, они подали всем суррогат, замешенный на крови и жестокости. Тупой и бессмысленной жестокости, до которой воры никогда не опускались. Теперь конечно, теперь каждый девятнадцатилетний телок думает, что зарезать и стрельнуть — это круто. Круто для американских быков, но не для русских воров. Вор и на Клондайке останется вором, он живет умом, а не силой, честью, а не золотом. Я не идеализировал воров, но это правда.
Тара знал всё это не хуже меня и всё-таки «вырыгнул» мне предложение убить. Ах, до чего противен мир! Видно, старею — именно эта мысль пришла мне в голову в тот момент. Старею.
— Что от меня требуется и чем мы займемся в первую очередь? — спросил Тара, видимо желая сгладить возникший конфуз.
— Разузнай всё, что нужно для такого случая. Режим работы, места и прочее. Я напишу тебе его анкетные данные, они довольно скудные, но их вполне хватит. Денег не жалей. Второе. Если со мной что-нибудь случится здесь или в Москве — я отвалю туда попозже, — вылезь из кожи, но сразу наладь связь. Пока всё.
— Где ты остановился?
— Нигде.
— Как?
— Очень просто, нигде. Когда хочешь, чтобы о тебе никто не знал, не живи там, где все.
— Но жить-то все равно где-то надо, не под мостом же…
— Мои проблемы, на улице не останусь.
Мы разошлись через десять минут. Я снова вышел на улицу и пошел в никуда.
Не знаю почему, но город показался мне унылым и серым, как и вся российская действительность. Пьяные, нищие, калеки, еще кришнаиты… Откуда они здесь взялись? Впрочем, это трудяги, единственная, на мой взгляд, достойная религия или, точнее, философия. Есть свои нюансы и то же «запрягалово», но в чем их нет? Я читал «Бхагавад-Гиту» и кое-что знал.
Где-то здесь живёт Виктор Беликов — правозащитник и журналист, талантливейший человек. Однажды, сидя в зоне, я написал ему письмо, солидное письмецо, и он ответил. Так завязалась наша заочная дружба. Некоторое время он работал в редколлегии «Юности», но местная литмафия быстро съела честнягу провинциала. Сейчас где-то в «Комсомолке». О, ему было бы что написать, если бы бродяга Кот заявился вдруг в гости! Я не знал, где он живёт, да и к чему эти фокусы? Умереть бесславно не менее козырно, чем уйти каким-нибудь Кантом. Бог видит и помнит всё, а люди со временем забывают. Нищие… Мне показалось, что я встречаю одни и те же лица. Неужели мои щедрые подаяния толкнули бедолаг на грех? Обогнали, присели и снова получили. Нет, не может быть, это уже лишок. На всякий случай я стал присматриваться к оборванцам и не обнаружил подвоха. Показалось. Мне было приятно одаривать несчастных старушек и слушать их искренние молитвы в мою честь. Если б они знали, за кого молились! Но я одаривал их деньгами не для того, чтобы угодить Богу, я давал потому, что действительно жалел их.
