Роуз Коннорс - Временная вменяемость
Кид взял на себя мелкие правонарушения, Гарри сосредоточился на уголовных преступлениях, а мне достался Бак Хаммонд.
Мы с Гарри будем вести дело Бака вместе, но львиную долю работы предстоит делать мне. За день до начала слушания Бак практически готов предстать перед судом по обвинению в убийстве первой степени. И я тоже. Но я все равно отправляюсь на работу — чтобы еще раз все продумать и взвесить каждую мелочь.
Гарри торчит у себя с клиентом. В приемной сидят на раскладных стульях два клиента Кида, а он, бедняга, не может оторваться от телефона. Денег на секретаршу пока нет, поэтому адвокаты сами отвечают на звонки, сами разбирают почту и печатают заявления для судебного разбирательства. Никаких излишеств. Дешево и сердито, как говорит Гарри.
Наша контора находится в старинном деревянном доме на Мейн-стрит — главной улице южного Чатема. Это прибрежный район симпатичных особнячков и частных лавочек. Дом Гарри был построен в 1840 году и сохранил очарование той эпохи. Нашим клиентам здесь куда уютнее, чем в богатых кварталах Чатема.
У Гарри и Кида кабинеты на первом этаже — по обе стороны от нашей единственной комнаты для заседаний. У меня маленький кабинетик в западном крыле второго этажа, комнатка милая, светлая и, главное, с видом на пролив Нантакет. Жилые комнаты, где обитает Гарри, тоже на втором этаже.
Едва я усаживаюсь за стол, как ко мне влетает Кид.
— Так что нам предложила старушка Джеральдина? — Имя своего предыдущего шефа он произносит, не в силах сдержать ухмылку.
Кид высокий и худой, только осанка никудышная — вечно наш красавец сутулится. Я ему все твержу, чтобы он плечи расправил.
— Убийство второй степени, — отвечаю я.
Он снова ухмыляется и спрашивает:
— А ты что?
— Не знаю. Мой магический кристалл на этой неделе не желает показывать будущее.
— Ты хоть готова? — спрашивает он уже по дороге к лестнице.
— К суду никто никогда не готов, Кид, сам знаешь. Я готова, насколько это вообще возможно.
— Да готова ты, — ободряюще улыбается мне Кид. — Мой магический кристалл сообщил, что Стэнли наконец встретится с достойным противником.
Я собираюсь поблагодарить его, но тут замечаю его озабоченный взгляд. Он смотрит в холл, потом на меня и, сказав только: «Там беда!» — бросается вниз.
Кид слетает по ступеням в три прыжка. Я спешу за ним. Дверь в приемную распахнута. В кожаном кресле Кида сидит высокая худая женщина. Она без пальто и дрожит от холода. Ее опухшее лицо все в синяках. Белая блузка в крови, верхняя пуговица оторвана. Из нижней губы хлещет кровь.
Мужчины расступаются, чтобы пропустить меня, и я тут же вижу, что правая рука у нее сломана. Она безжизненно повисла, запястье вывернуто. Я снимаю пиджак и накидываю женщине на плечи, прикладываю к ее губам носовой платок.
— Кто это сделал? — спрашиваю я, и у меня самой дрожат руки.
Наши взгляды встречаются, но она молчит.
Кид приносит кусок льда, завернутый в посудное полотенце, и старенький плед из чулана. Я сменяю уже пропитавшийся кровью платок на лед, укутываю женщину пледом.
— Кто это сделал? — спрашиваю я снова и убираю лед, чтобы она могла ответить.
Она испуганно озирается и шепчет:
— Муж… Но он не хотел… Он был пьян. Он не хотел…
Прекрасно! Просто великолепно! За годы, проведенные мной в конторе окружного прокурора, я сталкивалась с подобными случаями не раз и не два. Она уже защищает этого сукина сына. А к вечеру вспомнит, что сама свалилась с лестницы.
— Как вы сюда добрались? — спрашиваю я, снова приложив ей лед.
Она показывает здоровой рукой куда-то назад, я оборачиваюсь и вижу худенькую девочку-подростка в поношенном джинсовом комбинезончике. Прав у нее наверняка по возрасту еще нет, так что машину по закону ей водить нельзя. Но я решаю этот вопрос не поднимать.
— Это сделал твой отец? — спрашиваю я.
— Он мне не отец, — нехотя отвечает девочка. — И ей он не муж. Она это так говорит. Есть чем хвастаться!
В приемную влетает Гарри. Он без лишних слов подскакивает к женщине, щупает ей пульс — этой премудростью овладевают по ходу дела все адвокаты, работающие по уголовным делам.
— Шока нет, но в больницу ее отправить все равно надо. — Он оборачивается к Киду: — Я должен ехать в суд. Ты можешь ее отвезти?
Кид молча показывает на двух посетителей, которые давно его ждут. Гарри смотрит на меня, но ничего не говорит. Он знает, как я волнуюсь перед завтрашним заседанием.
— Я вызову «скорую», — говорит он.
Женщина откладывает полотенце со льдом и взволнованно говорит:
— Нет! Никакой «скорой»! Я с ними не поеду.
— Она на «скорую» не согласится, — подтверждает девочка и вздыхает. — Я ее сама отвезу.
Мать всхлипывает, прикрывает здоровой рукой глаза.
— Он не хотел, — твердит она. — Просто перебрал. Он, когда выпьет, всегда злится. Он уже и не помнит, что натворил.
— Я ее отвезу, — говорю я Гарри. — В больницу Кейп-Кода. Но больше ничем помочь не могу. Суд начинается завтра.
— Ладно, — кивает Гарри. — Я позвоню в больницу, скажу, чтобы вас ждали.
Кид и его два клиента помогают женщине подняться — осторожно, чтобы не задеть сломанную руку. Мой пиджак падает на пол, и они аккуратно набрасывают ей на плечи плед, а потом ведут на крыльцо, сводят по ступенькам вниз и направляются к моему почти антикварному «тандерберду».
Дочка-подросток идет следом, в куртке нараспашку, несмотря на холодный ветер. На последней ступеньке она оглядывается на меня, наши взгляды встречаются, и я вдруг понимаю, что что-то здесь не так.
Девочка ведь привезла избитую мать в адвокатскую контору. Не в больницу, даже не к частному врачу, а к адвокатам.
Я быстро поднимаюсь наверх, хватаю старенькую ветровку и пулей несусь вниз. У самой двери меня перехватывает Гарри.
— Марти! — говорит он.
Я останавливаюсь. Вид у Гарри озабоченный. Мы с ним думаем об одном и том же. Что-то здесь не так. Девочка привезла покалеченную мать к нам не случайно.
Он дотрагивается своей огромной рукой до моей щеки. И говорит только два слова:
— Береги себя!
Кид и его помощники укладывают женщину на заднее сиденье, и ее мрачной дочери ничего не остается, кроме как сесть вперед. Я усаживаюсь за руль, и девчонка отодвигается от меня к самой дверце. Я оглядываюсь: ее мать лежит, закрыв левой рукой лицо.
Если не попадем в пробку, то доедем до больницы за полчаса. Первые десять минут девочка не произносит ни слова. Смотрит в окно и грызет большой палец. Ее русые волосы закрывают почти все лицо.
— Я — Марти Никерсон, — сообщаю я. — А тебя как зовут?
Она поворачивается ко мне.
— Я знаю, кто вы, — говорит она так тихо, что я едва разбираю слова. — Вас все выходные показывали в новостях.
В новостях… Мы со Стэнли в пятницу участвовали в предварительном разбирательстве. И репортеры нас одолели.
— Я — Мэгги, — говорит моя спутница. — Мэгги Бейкер. А это, — оборачивается она назад, — моя мама, Соня Бейкер.
— Где вы с мамой живете?
Мэгги накручивает прядь волос на палец и отвечает:
— На Бейвью-роуд. Вы знаете, где это.
Я киваю. Это было утверждение, а не вопрос.
Бейвью-роуд находится совсем рядом с Форест-Бич-роуд, где стоит дом Бака Хаммонда. За последние полтора месяца я была там раз пятнадцать — приезжала к Патти, жене Бака, нужно было уточнить все печальные подробности. А еще готовила ее к суду, где ей придется выступить свидетельницей.
— Ты, наверное, знаешь Бака Хаммонда, — говорю я. — Вы же соседи.
— Да, мы знаем и Бака, и Патти. Плохи его дела, да?
— Да.
— Это несправедливо, — говорит она, и впервые ее голос звучит громко. — После того, что этот подлец сделал с ребенком…
Я собираюсь с силами и решаюсь наконец задать вопрос по существу:
— Мэгги, а кто это сделал с твоей мамой?
— Говард, — отвечает она, уставившись на приборную доску. — Говард Дэвис.
Я знаю Говарда Дэвиса: он двадцать лет служит в отделе по работе с условно-досрочно освобожденными. Этот здоровенный детина с громоподобным голосом на кого угодно нагонит ужас. И работает он с самыми опасными из условно освобожденных: только он умеет держать их в узде. Когда я впервые увидела Говарда Дэвиса в суде с одним из его подопечных, то даже растерялась. Сразу было и не понять, кто из них бывший преступник.
Соне Бейкер повезло, что она осталась в живых. А Говарда Дэвиса, несмотря на его должность, ждет тюрьма.
— Говард Дэвис живет с вами? — спрашиваю я.
Мэгги смотрит на меня, и в глазах ее стоят слезы.
— Да, — шепчет она.
— Он раньше так делал?
— Когда напьется, — тихо произносит она. — Он часто пьет. Когда мы уезжали, он опять пил.
— Сколько тебе лет, Мэгги? — спрашиваю я.
