Марина Серова - Ну и дела!
Я молча кивнула.
— Саид хочет меня обуть. Я завод покупаю. Авиационный. Большие деньги отдаю. Сапер… Это Димку, зама моего, Сапером кличут. Он все знает. Сколько, где и когда. Встречу я уже отменить не смогу. Стрелки забиты на воскресенье. Я Сапера знаю. Три дня он молчать будет. А потом расколется.
— Я-то тут при чем? — прервала я его монолог.
— Ты его найдешь. И уберешь.
— Не по адресу. Это не мой стиль.
— Плевать на твой стиль. Не сумеешь — я тебя сам пристрелю… — Заткнись! — вдруг заорал он, хотя я просто молча обдумывала свое положение. — Гонорар свой получишь. После того. Все?
Я молчала.
А что я могла сказать?
— Иди. У тебя есть три дня. Сегодня вторник. До вечера можешь подумать. На картах погадать.
Он хохотнул.
— В среду начнешь работать. В субботу утром отчитаешься. И получишь свой гонорар. Если правильно все сделаешь.
Я поняла, что аудиенция окончена. Их криминальное сиятельство меня отпускают.
До поры до времени.
Кто-то, может быть и сам Коготь, взял меня за плечо и поставил на ноги.
Тысячи иголок вонзились в затекшие ступни.
Куда там махать ногами, ходить-то толком не могу.
Несколько шагов по коридору я шла на ватных ногах, покачиваясь, как с глубокого похмелья, и надеясь только на своего невидимого конвоира, что он не даст мне врезаться лбом в косяк.
Меня вывели на площадку.
Девять ступенек вниз. Поворот. Еще девять ступенек.
Я стояла перед дверью в свою квартиру.
— Иванова, — услышала я приглушенный голос Когтя у самого своего уха, — давай без фокусов. Иначе это окажется твоим последним делом. Незавершенным.
Вот и последнее предупреждение получено.
Сейчас совершится ритуал прощания.
Мои затекшие руки вдруг освободились и повисли по бокам.
«Наручники сняли», — догадалась я, сама поражаясь своей проницательности.
Я почувствовала, как чья-то рука совершенно бесцеремонно лезет мне в карман. В сочетании с собственной беспомощностью очень неприятное, кстати, ощущение.
Звякнул ключ от моего секретного замка.
Толчок в спину.
Зацепившись шлепанцем за порог, я грохнулась плашмя на пол, не успев опереться на все еще безжизненные руки.
Чехол с меня во время падения слетел, и, оглянувшись, я успела разглядеть высокую щуплую фигуру с капроновой маской на лице.
«Коготь?»
Он бросил ключи на пол, потянул за дверную ручку и беззвучно закрыл дверь.
Щелкнул замок.
Я вновь была в своей собственной квартире.
Прошло, наверное, часа полтора после моего пробуждения.
Я снова была в горизонтальном положении, правда, уже не на моей любимой антикварной кровати размером с небольшой теннисный корт, а на полу в коридоре.
И от моего утреннего элегического настроения не осталось и следа.
«Какой деликатный клиент попался. Что это он все нервничал, однако?» — подумала я и, поймав себя на речевом обороте, которым злоупотребляют жители Крайнего Севера, не могла не улыбнуться.
Глава 2
«Допрыгалась, голубушка…»
Уменьшительно-ласкательными именами я себя называю, только когда раздражена.
На саму себя, естественно.
Другой человек, кто бы он ни был и как бы себя ни вел, раздражения у меня не вызывает никогда.
Злость — бывает, желание оказаться с ним в постели — иногда, хотя и редко, ирония — почти всегда. Но чтобы я считала, что кто-то ведет себя не так, как должен вести, — такого со мной никогда не случается.
Люди поступают так, как считают нужным. Это закон жизни, а к законам у меня уважительное отношение. Будь то законы общения или законы государства.
Впрочем, утром я вовсе и не прыгала, а валялась в постели.
В крайнем расслаблении ума.
Иначе я сообразила бы, что на дачу Юрочка уехал еще вчера вечером, с ночевкой. Жена-то его у родственников в деревне, он такие моменты не упускает. Лишь бы от соседских глаз подальше, чтобы не настучали женушке.
Да я же вчера сама обратила внимание: его «Нивы» нет под окнами, дорогу не загораживает — Юрочка ставит машину не там, где удобно, а там, где из окна видно.
Значит…
Значит, кран в таком случае был открыт всю ночь.
А потоп начался только утром.
Одно из двух: или ночью не было воды, или у меня что-то с головой.
«Ласточка, тебя, наверное, сильно по головке стукнули…
Ведь ты же вчера первым делом под душ полезла, чтобы смыть с себя ощущение липких рук, которыми тебя пытался лапать в ресторане этот юный козел, владелец „Аурума“. Он, видите ли, был тебе очень благодарен, но считал, что лучшее вознаграждение для женщины — его, козла, сексуальное внимание.
Так что не отключали ночью воду.
А просто ты — дура».
Возразить было нечего.
«Удобно на полу-то? Может быть, подушечку принести?»
«Принеси!» — чуть было не сказала я, но вовремя спохватилась.
Раздвоение сознания — первый признак растерянности и потери контроля над ситуацией.
А это верные симптомы будущего проигрыша.
Я действительно все еще лежала на полу в коридоре, внимательно рассматривая стесанные каблуки моих любимых туфель. Решив наконец не выбрасывать их все же, а отдать в ремонт (оказывается, эту проблему я обдумывала параллельно с вопросом о несвоевременности потопа), я с трудом села и тут же схватилась за голову.
Макушку венчала огромная шишка, которую даже погладить не удавалось — прикосновение причиняло резкую боль, а в глазах было полно какой-то золы, очевидно, от искр, сыпавшихся снопами после удара.
Кое-как я добралась до кухни, достала заветный пакет и запустила в него руку по локоть. Успокаивающая волна медленно поднялась по правой руке до плеча и расплескалась по всему телу.
Кофе. Пять килограммов зерен отличного мокко.
Я не знаю почему, но это всегда меня успокаивает.
Год назад эти зерна мне подарила колдунья из Индонезии, с которой мы познакомились в Джакарте на международном симпозиуме гадалок, организованном ЮНЕСКО. Она говорила только на своем местном наречии, и поначалу я лишь с сожалением разводила руками — и на английском, и на французском, и еще на дюжине европейских языков, на которых я кое-как, но все же могу изъясняться. Она была искренне огорчена и просветлела, лишь когда я догадалась выложить на стол перед ней кости, карты Таро и другой наш профессиональный инвентарь. В конце концов мы отлично поняли друг друга. Для языка символов нет существенных различий между Ведьмой из Тарасова и колдуньей с Калимантана. А в сочетании с языком жестов он, оказывается, способен служить для общения не хуже, чем какой-нибудь эсперанто. Эти зерна она собрала своими руками и высушила. «Не пользуйся ими часто, — предупредила она. — Пей этот кофе только в крайних случаях».
Ну что ж, случай, надо признаться, крайний.
За год я выпила две чашки. Пора заваривать третью.
Сердце перестало отбивать синкопированный ритм какой-то джазовой пьесы и перешло на мой любимый рабочий: «Строевой шаг, исполняемый взводом отличников боевой и политической подготовки». Впрочем, по последнему предмету это могут быть и двоечники.
Опухшая макушка уже не причиняла мне особого беспокойства и только оскорбляла мое эстетическое самосознание нарушением пропорций моей головы.
Постепенно начала восстанавливаться вся атмосфера утреннего общения со столь навязчивым клиентом.
Вспышкой в мозгу взорвалось негодование и наполнило мою кровь адреналином.
Мне выкручивают руки. Бесцеремонно стучат по голове. Суют головой в какой-то противный чехол и заставляют целый час нюхать лежалые нитки.
Я даже чихнула — то ли от возмущения, то ли от желания освободиться от воспоминания об этом запахе.
Наконец, меня толкнули в спину, и я грохнулась на пол и чуть не рассыпалась, как финансовая пирамида на пятом месяце своего существования.
Да меня фактически избили и унизили какие-то бритые ублюдки со лбами питекантропов и желаниями сексуально озабоченных гамадрилов. Меня, Ведьму, известную всему Тарасову своей интуицией, своей независимостью, своим интеллектом, своим… да своей красотой, наконец! Разве не я берусь за все дела об убийствах, перед которыми у уголовного розыска опускаются руки и все остальное? И нахожу убийцу! Разве не я освободила уже десять… да нет, пятнадцать заложников? Я! Не я спасла от разорения владельцев трех самых крупных на Турецкой улице магазинов, когда на них наехала молодая и потому наглая и голодная вьетнамская мафия? Я! А где теперь сама эта мафия? Сидит! А кто ее посадил? Я!!! Да я этих ублюдков… Нет, со мной так нельзя… Меня знают… Да меня все знают! Меня в Индонезии знают! На Калимантане! Меня…
Стоп.
Опять я забыла о ее предупреждении. Индонезийская коллега объяснила мне, что ее кофе не только помогает вновь обрести цельность личности и единство психики, но и обладает одним побочным действием: резко усиливает эмоционально-чувственное восприятие.
