Рут Ренделл - Озеро тьмы
Вилка на проводе отсутствовала. Сам звонок был пыльным, а катушку покрывал слой черной грязи или смазки. Финн спустился по алюминиевой лестнице в спальню и присоединил к шнуру 13-амперную вилку. Однако при включении звонка в розетку ничего не произошло. Не беда. Для Финна что-нибудь починить — детская игра.
Пришла пора проверить Энн Блейк. Ему не хотелось, чтобы хозяйка вернулась, например, из-за простуды или потому, что начальник решил с обеда уйти домой. Она проявила беспечность, сказав Финну, где работает, когда он приходил чинить трубу, а также то, что принимает ванну, как только возвращается домой. Информацию такого рода Финн никогда не забывал. Он нашел номер в телефонной книге и позвонил. Когда он попросил пригласить Энн Блейк к телефону, его куда-то переключили, потом предложили подождать, а когда наконец послышался ее голос, Финн положил трубку на рычаг.
По стене кухни от холодильника к чердаку проходила старая, давно не использовавшаяся газовая труба. Именно она и была нужна Финну. Он вырезал из нее кусок, дюймах в шести от пола. Потом вернулся на чердак, на этот раз со 100-ваттной электрической лампочкой на длинном проводе. Довольно быстро он нашел другой конец газовой трубы и отрезал заваренный конец. Работая, Финн размышлял о трусости человеческих существ, об их страхах, об их осторожности.
Он обладал чем-то вроде чувства юмора — хотя оно не имело ничего общего с умением видеть иронию или несоответствия — и всегда удивлялся, почему Кайафас во всех их делах никогда прямо не говорил, что ему нужно. Финн должен был догадаться сам.
— Финн, — сказал Кайафас, — я тут… всю голову сломал. Я говорю ей: «Мадам, даю вам пять тысяч фунтов, пять тысяч фунтов, мадам, чтобы вы выехали из моего дома. Пожалуйста, — говорю я, — умоляю вас на коленях». И что она отвечает? Очень жаль, что я вообще приехал с Кипра.
— Ну-ну, — сказал Финн. Это была его любимая фраза.
На лице Кайафаса появилось выражение неописуемой хитрости и жадности. Финн уже догадался, на что тот намекает. Он уже оказывал Кайафасу и другим услуги определенного рода, входящие в обязанности профессионального наемного убийцы, хотя не такого масштаба.
— И тогда я подумал, — продолжил Кайафас, — что больше не делаю вам предложения, мадам, я не даю вам пять тысяч фунтов. Я даю их моему другу Финну.
Этим дело и ограничилось. В любом случае Финн был не тем человеком, которому изливают душу. Он просто кивнул и сказал: «Ну-ну», — и Кайафас принес ему еще одну банку ананасового сока и протянул ключ от квартиры на верхнем этаже. А теперь поступила первая часть его гонорара…
Он просунул гибкий электрический провод в газовую трубу на чердаке, так чтобы разлохмаченные концы торчали из отрезанной части за холодильником, но заметить их мог только внимательный наблюдатель. Другой конец провода тянулся к люку, и в запасе оставалась еще пара ярдов[6] шнура. Финн был более или менее доволен. Когда-то он мог бы все провернуть без этой заморочки с проводами, газовой трубой и люком, не прилагая столько усилий. Финн задумался, вспоминая юность, от которой его отделяло уже не меньше дюжины лет — тогда одного его присутствия в доме было достаточно, чтобы начинался безумный полтергейст. Он вспоминал об этом с такой тоской, как другие вспоминают первую любовь, — влетающие в окно кирпичи, падающие со стен картины и громадный камень из сада, который никто не мог поднять, внезапно появляющийся на середине ковра в гостиной Куини. Сила покинула его после утраты невинности, а может, после гашиша, которым его угостил кто-то из школьных приятелей. Теперь Финн не курил даже табак и не употреблял спиртного. В этом нет смысла, если хочешь достичь совершенства, обрести силу, стать мастером.
Он проверил, что за холодильником имеется свободная розетка. В ванну упало немного черной грязи — похоже, непременного атрибута всех чердаков. Финн вытирал ее тряпками, которые принес с собой, пока розовая эмаль не стала выглядеть точно так же, как до его прихода. Потом убрал алюминиевые стремянки в стенной шкаф и положил электрический звонок в полиэтиленовый пакет с ручками. Работа заняла целый день, но Кайафас щедро платил за каждую потраченную минуту.
В любой момент могли вернуться Фрэзеры. Это не страшно — при условии, что Финн успеет покинуть квартиру Энн Блейк. Выйдя из дома, он запер за собой входную дверь. Уже стемнело, но фары Финн не включал. Один из навыков, которые он в себе развивал, — умение видеть в темноте.
Для такого теплого вечера воздух был на удивление чистым, а желтые и белые фонари сверкали, затмевая бледную матовую луну. Включив зажигание фургона, Финн увидел, как миссис Ионидес, смуглая, приземистая, всегда одетая в черное, переходит улицу и открывает ворота перед домом, который он только что покинул. Он поехал по Дартмут-Парк-Хилл, терпеливо держась в потоке машин, который замедлялся перед светофором у станции метро.
Дом, где жил Финн, был купеческим особняком, которому не повезло с жильцами почти с самого начала; с тех про прошло уже много лет. Финн поднялся к себе по широкой лестнице, со стороны Модена-роуд. Из-за дверей доносились музыка и голоса, тянуло запахами еды, а также марихуаны, которую курили из маленькой каолиновой[7] трубки. Он миновал дверь своей комнаты и поднялся еще выше. На самом верху один раз постучал в первую дверь и, не дожидаясь ответа, вошел.
Это была комната, а не квартира, но достаточно большая, чтобы ее удалось разделить на крошечные отсеки — гостиную, спальню и кухню. Два отсека отгораживал сам Финн. Сначала вы попадали в кухню, которая была шедевром искусства расставлять предметы на полках, громоздить их друг на друга и втискивать целую кварту в банку емкостью в пинту[8]. В гостиной — размером восемь на девять футов, с сотнями дорогих сердцу хозяйки безделушек, которые она считала очень красивыми и которые занимали все стены и плоские поверхности, — горел газовый камин, в клетке молча сидела маленькая зеленая птичка, а Лена советовалась с маятником.
— Ну-ну, — сказал Финн, подошел к ней и сжал ее свободную руку. Они никогда не целовались. Лена улыбнулась ему милой рассеянной улыбкой, словно плохо его видела или что-то видела у него за спиной. Он сел рядом с ней.
Финна маятник не слушался, но Лена очень искусно обращалась с этим инструментом — как и с магическим жезлом. Вполне вероятно, это одно из последствий того, что те люди в больнице называли шизофренией. Маятник представлял собой стеклянную бусинку, подвешенную на хлопковой нитке, и когда Лена держала его над правой ладонью, он вращался по часовой стрелке, а когда над левой — в обратном направлении. Она уже давно просила маятник подавать ей знаки «да» или «нет» и замечала эти слабые колебания. Маятник только что ответил утвердительно на некий вопрос, который не был открыт Финну, и Лена вздохнула.
Она выглядела слишком старой для матери — худая, почти прозрачная женщина, похожая на сухой лист или на створку раковины, истонченную морскими волнами.
Иногда Финну казалось, что сквозь нее он может видеть свет. Глаза у Лены были похожими на его, только мягче, а волосы почти белые, как у него в детстве. Она одевалась в многочисленных магазинчиках секонд-хенда, которыми изобиловал этот район, и получала от своих покупок огромное удовольствие, не меньшее, чем женщины из Хэмпстеда получают на Саут-Молтон-стрит[9]. По большей части она была счастлива, если не считать тех моментов, когда ее охватывал ужас. Лена считала себя реинкарнацией мадам Блаватской[10], что в больнице принимали за классический случай мании.
— Ты сегодня что-нибудь купила? — спросил Финн.
Она колебалась. Ее губы тронула озорная улыбка, словно у нее был какой-то секрет, который она больше не могла скрывать.
— Сегодня у тебя день рождения! — воскликнула Лена. Глаза у нее сияли.
Финн кивнул.
— Думаешь, я забыла? Я не могла забыть. — Она вдруг смутилась, накрыла ладонями маятник и опустила взгляд. — В сумке для тебя кое-что есть.
— Ну-ну, — сказал Финн.
В сумке оказалась кожаная куртка — черная, длинная, двубортная, потрепанная, поцарапанная, с подкладкой из расползающегося шелка. Финн надел ее.
— Ну-ну, — сказал он. — Похоже на куртку штурмовиков. — Застегнул пояс. — Наверное, лучшая вещь из всех, что ты купила.
Лену переполняла радость.
— Подкладку я тебе починю!
— У тебя был хлопотный день, — сказал он. Куртка казалась слишком большой для этой комнаты; любое движение грозило сбросить на пол маленькие стеклянные вазы, кувшинчики, фарфоровых собачек, камешки, ракушки и букеты сухих цветов в горшочках от индийских приправ. Финн осторожно, почти благоговейно, чтобы доставить удовольствие Лене, снял куртку. Зеленая птичка запела, звонко и мелодично, подражая канарейке. — Что ты сегодня делала?
