Галина Романова - Любвеобильный джек-пот
Волнуется, что она надолго зависнет в своей городской квартире. Он ведь тоже любит ее. Любит и переживает, и скучает еще. И чаем ее с валериановым корнем поил, когда она здесь раны свои зализывала после увольнения. Покрикивал, а жалел. По-мужски, грубовато, но жалел.
Лия вздохнула. Она тоже не любила уезжать отсюда надолго. Трудно было сказать, где она проводит больше времени: здесь или в городе. Чуть задержится, а душа уже болит. Как он там, один?
Филипп Иванович стал почти родным. Хотя почему почти? Он еще с ее бабкой и дедом соседствовал, что воспитывали ее и поднимали. И жизнь ее знал, как свою, и болячки ее все, даже детские, помнил наперечет. И замуж помогал ее отдавать. А когда развелась, снова ее жалел. Поругал сначала для порядка, а потом пожалел.
– Я не знаю, Филипп Иванович, – промямлила она виновато. – Муж явиться обещал.
– Ну! Я же и говорю! Это завтра, а чего же еще-то? – Он беспокойно заерзал на табуретке, та тут же отозвалась визгливым старческим скрипом.
– Давняя приятельница пригласила на день рождения. Даже не знаю, идти или нет. Вроде пообещала, а не хочется. – Лия пожала плечами, отошла к двухконфорочной плите, чиркнула спичкой, зажигая газ, и поставила чайник.
– Сходи! Сходи непременно, Лийка! Глядишь, и подхватишь там себе кого-нибудь. Это надо же – в тридцать неполных лет в монашках сидеть.
Он точно обрадовался. Она могла поклясться, что обрадовался. Идея выдать ее замуж и умереть преследовала его последние несколько лет. Она его уговаривала не забивать себе голову еще и такими проблемами и жить независимо ни от чего, он не слушал.
– Вот выдам тебя замуж за хорошего человечка и помру тогда, – мечтал Филипп Иванович, без устали пыхая махоркой. – Дом на тебя подпишу, Лийка. Потому как нету у меня, окромя тебя, никого, девка. Только ты... А жить я устал, Лийка. Очень устал. Измотался я. Да и по бабе своей соскучился. Небось ждет меня там, злится, что задерживаюсь. А как я уйду?! Ну, как?! Душа-то за тебя болит! Ты же одна, как перст. Обидеть любой сможет... без меня...
В такие моменты Лию отчаянно душили слезы. И броситься хотелось ему на впалую старческую грудь, и разрыдаться от счастья горького, как полынь. Не одна она! Не одна, но надолго ли?!
– А может, я не пойду, а, Филипп Иванович? – Она с надеждой уставилась на старика, пытаясь рассмотреть выражение его лица в дымовой завесе. – Чего мне там? Люди все чужие. Мы и с приятельницей уже давно не виделись. Чего я пойду к ней?
– Нет, не открутишься. – Он погрозил ей из своего угла гнутым артритным пальцем. – Ступай, и не раздумывай. Удумала чего! Не пойдет она! Станешь до сорока лет меня возля этих яблоков караулить? Так не укараулишь, Лийка. Пойду о порог споткнуся и сдохну. Так вот, девонька... А ты одна останешься. Нет, нет, ты все же сходи.
– Ладно, схожу. Обещаю! – Лия приложила руку к сердцу и склонила покорно голову. – Не вру. Точно схожу. Чего нового по деревне болтают, Филипп Иванович?
– Хм-м, по деревне-то... Всякого болтают... Банда какая-то объявилась, во! – Филипп Иванович сильно затянулся, тут же подавился дымом и закашлялся.
Кашлял долго и натужно, жмуря глаза и отчаянно мотая головой. Лия через секунду стояла наготове рядом с ним с кружкой ледяной воды в руках. Соседу ничего больше не помогало, только вода ледяная. Напьется, и кашель сам собой затухает.
Все повторилось, как всегда. Кружка родниковой воды сделала свое дело. Филипп Иванович прокашлялся, затих и сидел какое-то время зажмурившись. Потом пару раз коротко пробно вдохнул, выдохнул и проговорил:
– Ты на ночь-то теперь запирайся, Лийка.
– А что так? – Она выплеснула воду в цветочный горшок, вымыла и убрала кружку в буфет. – Хулиганят?
– Как бы так! Бабы возле родника сегодня поутру болтали, будто бы банда какая-то объявилась в округе.
– И чем промышляет эта банда? – Лия не хотела, да улыбнулась, бабы у родника болтали каждый день и болтали много чего. – Горшки с плетней ворует?
Деревня была мирной, поэтому она сюда и любила приезжать. Мало кто на ночь запирал двери. Лия так никогда. Филиппа Ивановича пару раз прихватывал сердечный приступ такой силы, что он только что и смог перевалиться через ее порог и упасть тут же. А уж чтобы достучаться до нее ночью, и разговора нечего было вести. Так и умер бы перед ее запертой дверью. А теперь вдруг запираться! С чего бы это?!
– Никакие ни горшки они воруют! Смешки все тебе! – проворчал он и вдруг ухватился рукой за левый бок. – Что-то печет и печет с утра.
– Ну вот! – Лия сразу расстроилась. – А говорите, на день рождения мне идти! Как же я вас одного оставлю?!
– Ничего, не сдохну, не боись! – Он прикрикнул, но, правда, без былой уверенности. – Справлюсь. Микстуру твою вонючую выпью, ежели что... А банда-то уже двоих убила, во как. А ты горшки! Тут дело не в горшках, Лийка. Тут кое-что похуже.
– Как убили?! Кого?! Тут же всегда так тихо было... – Она растерялась и, чтобы скрыть это, принялась хлопотать у стола. – Дети гуляли одни. Двери никто не запирал. Вещи сушили на веревках. Коровы гуляют, будто кошки беспризорные, никто не зарится. И вдруг убийство!.. Кого убили, Филипп Иванович? Где?
Оказалось, что все это злодейство произошло в соседних деревнях. Убиты две пенсионерки преклонного возраста, причем с особой жестокостью. Женщин долго пытали. Их старые пожитки потом выбросили на улицу и сожгли, поэтому установить, было ли совершено преступление с целью ограбления, оказалось практически невозможным. Оба случая были схожи по почерку, поэтому милиция небезосновательно предполагала, что совершены они одним и тем же человеком или группой лиц.
Но это для милицейского протокола преступники являлись группой лиц, для баб же у деревенского родника они мгновенно заделались бандой. Страшной, беспощадной, истребляющей пожилых женщин бандой.
Было от чего испугаться и задуматься.
Лия слушала рассказ соседа внимательно, время от времени задавая вопросы. Филипп Иванович разъяснял охотно. Пускай и считал ее неудельной в плане личной жизни и недомовитой в вопросах ведения хозяйства, но уж в милицейских сыскных вопросах, по его словам, равных Лии не было. Могла враз преступника вычислить, хоть и валандалась долгие годы с одними лишь пацанами.
– Никого я вычислять не собираюсь! – тут же воскликнула она. – Давайте лучше чай пить. И забудем обо всем. В конце концов, произошло это почти в сорока километрах отсюда. А вторая деревня, так и еще дальше. Сюда, возможно, никто и не сунется. Идите к столу...
Филипп Иванович протрусил к столу с табуреткой наперевес. Сел, пододвинул к себе поближе свою любимую поллитровую кружку с чаем и тут же потянулся к бутербродам с домашним сыром. А Лия еще и ватрушек с утра успела напечь в электрической старенькой духовке.
Это тоже часть ее личного, с чем ни за что и никогда она не собиралась расставаться. Была еще русская печка вполдома, щипцы для колки сахара, старый самовар, который они с соседом летними вечерами растапливали еловыми шишками, и огромная панцирная койка с блестящими шишечками. На койке, под хрустящей накрахмаленной простыней вытянулась толстенная цыганская перина. До самого пола свисал кружевной подзор, а на вышитом бабушкой шелковом покрывале дыбилась гора здоровенных подушек. Таких здоровенных, что Лие приходилось самой мастерить наволочки на них. В продаже таких не было.
– Может, оно и так, – вдруг нарушил тишину Филипп Иванович. – Может, и не доберутся они до нас-то! Полста верст, это не два метра. Тока я почему с тобой весь этот разговор веду, Лийка... Это вроде как по твоей прежней части дело-то... Бают, будто бы детвора там была.
– Какая детвора?! – Она непонимающе вытаращилась на соседа, забыв дожевать кусок ватрушки, так и застыла с оттопыренной щекой. – Где же, где была?!
– Убивцы, бают, дети, во как! – Сосед долил себе из чайника кипятку, кинул в чашку пару кусков сахара, плеснул заварки и, громко колошматя ложкой о фарфоровые стенки, принялся размешивать.
– Как дети?? Чьи??
Это был самый резонный вопрос за последние минуты. Раз дети, значит, чьи-то. А чьими они могут быть? Может, как раз тех самых пенсионерок? Охотники до наследства или что-то в этом роде. А раз старушки зажились, почему бы им не помочь, но... Но как же так можно?!
– Кто же их знает, чьи они? – Сосед поднял на нее от края кружки суровый осуждающий взгляд. – Знали бы, давно поймали. Банда, говорю, из детей одних. Во такого роста, глянь!
Лия проследила за его ладонью, поднявшейся над полом на метр двадцать, никак не больше. И едва не подавилась все тем же куском ватрушки, что пыталась, не разжевав, проглотить.
– Дети?! Убийцы?! Вы ничего не путаете? – Она отхлебнула остывшего чая, прочистила горло, пару раз кашлянув, и снова спросила: – Вы точно ничего не перепутали? Дети-подростки совершили злостное убийство, сожгли имущество и...
– Два! – Филипп Иванович поднял кверху средний и указательный пальцы правой руки. – Два убийства, Лийка! И дважды пожгли бабье тряпье и что-то из мебели.
