Инна Бачинская - Девушка сбитого летчика
– Ровно тридцать лет назад, летом, перед отъездом в Ригу. Эвелина пришла попрощаться, ему тогда было… шесть?
– Хорошенький был, как ангелочек!
– Да, воспитанный мальчик из хорошей семьи. Эвелина умница, не колебалась ни минуты. Я ей тогда так и сказала: «Эва, не думай ни минуты. Езжай, а то уведут!» – сказала Аида.
– Ей сказочно повезло! Моряк, потомственный рижанин, все-таки их культура… никакого сравнения, – лепетала Леля, прижав к горящим щекам ладошки.
– Повезло. И ей, и Николеньке. Он сказал – Биллер, значит, оставил свою фамилию. Николенька Биллер.
– Помню, как он важно представлялся: Николенька Биллер. – Леля всхлипнула. – А сам крохотный, беленький, и галстук-бабочка! Помнишь, мы назвали его «наш маленький немчик», а Амалия им страшно гордилась!
– Бедная Амалия! – Аида покачала головой.
– Почему она не уехала с ними?
– Эва ее не очень жаловала. Ты же знаешь, у Амалии был характер и устои, а Эва была несколько легкомысленна.
– Она была такая красивая… и веселая!
– Да уж, веселая… – неодобрительно произнесла Аичка. – Помнишь, Амалия приносила показать фотографии и письма, а потом Эва перестала писать, и она страшно переживала, но виду не подавала и отодвинула от себя всех знакомых. Амалия была сильным, достойным человеком. Достойнейшим. Судьба была к ней очень несправедлива. Всю свою жизнь она любила Игоря, а он… – Аида махнула рукой.
– Да, любила, но, согласись, Аичка, Игорек был счастлив с Никочкой, и Анечка у них такая славная девочка. Николенька! Вот бы Амалия порадовалась! – Тут Леля окончательно расплакалась. – Надо же, Николенька! Не забыл!
– Счастлив с Никочкой… – проворчала Аичка как бы про себя. – Не забыл! Назвал меня тетя Ая, а тебя тетя Леля. Голос приятный, сразу видно, что человек воспитанный, прекрасная речь, и акцент чувствуется… чуть-чуть. Я пригласила его на обед. Остановится он, разумеется, у нас. Нужно проветрить гостевую комнату и приготовить постель. Ох! Еще начистить столовое серебро и пересмотреть скатерти!
– Купить вина и водки!
– Коньяка! – поправила сестру Аичка.
– Ладно, коньяка. И продукты! Копченое мясо, рыбу и свежий кофе! Кофе обязательно. И хороший чай.
– Кофе? – неодобрительно удивилась Аичка.
– Аичка, я уверена, мальчик привык пить кофе… у них в Риге все пьют кофе! Как сейчас помню, – она мечтательно прищурилась, словно всматриваясь в далекое прошлое, – идешь по узкой кривой улочке в булыжниках… помнишь? Они еще называются кошачьи лбы, – и отовсюду божественный запах кофе! Помнишь? Кофе просто необходим! И слоеные рогалики с повидлом!
– Маленькую коробочку, – сдалась Аичка. – Если уж так необходимо. Но имей в виду, ты пить не будешь.
– Ну… да, ладно, – Лелечка, скосив глаза на сестру и убедившись, что та на нее не смотрит, скорчила гримаску. – И еще нужно позвонить Анечке, непременно! Пусть тоже приходит.
– Да, пожалуй. Хотя не думаю, что она его помнит. Ей было всего три-четыре…
– Ну как же, Аичка, – заволновалась Лелечка, – она должна его помнить! Дети помнят начиная с года. Конечно, помнит!
Взволнованная Лелечка и величественная Аичка, наперебой предаваясь воспоминаниям, составляли список продуктов, доставали свежее постельное белье, выбирали самую красивую скатерть и выставляли из серванта парадный сервиз на сорок восемь персон.
Глава 3
Белая крыса
Взрагивает огонек лампадки,
В полутёмной детской тихо, жутко,
В кружевной и розовой кроватке
Притаилась робкая малютка.
Что там? Будто кашель домового?
Там живёт он, маленький и лысый…
Горе! Из-за шкафа платяного
Медленно выходит злая крыса.
…Белая крыса с красными глазами. Белая крыса с раскосыми красными глазами и длинной осмысленной мордой. Женщина. Интеллектуалка. Сидит на полу, руки сложены на груди. Голый хвост вьется змейкой. Противный, розовый. Смотрит. Выражение на морде внимательно-снисходительное – похоже, жалеет. Даже она. Напоминает отцову подругу детства Амалию. Незамужнюю. А может, это и есть она – Амалия?! В виде крысы. В новом формате. Ее аватара.
…Амалия любила сидеть молча, глядя в книгу, в телевизор, в окно, – особенно когда падал снег. Острое лицо на фоне летящего снега, черно-белых деревьев, узкие острые глаза – типаж Модильяни, что я осознала уже потом, хотя снега он не рисовал. Кажется. И на меня: молча, долго, с отвращением. А я стою красная, потная, с разбитой зеленой коленкой и грязными руками. Нечесаная, пятилетняя, ленивая, в осознании собственных ничтожности и подлости – таскала из духовки жареные орехи, приготовленные для пирога. Пирог – это святое. Рождественский. И вообще!
Она сидела, я стояла. Еретик перед великим инквизитором. Мой грех, меа кульпа[1]. До такой степени, что никакой надежды на снисхождение и помилование. Парализованная. В ступоре. Отказавшаяся от последнего слова перед аутодафе[2], что вызывает еще большее презрение.
Она молчала. Она умела красноречиво молчать. О, как она молчала! Мороз по коже.
И пирог с нарушением технологии в связи с сожранными орехами на совести. Все время что-нибудь на совести. Перманентная тяжесть на маленькой бессовестной совести. Руки-крюки, не способные к рукоделию, отсутствие музыкального слуха, дурная память на английские слова и выражения, а математика – вообще ужас. Дважды два – три. Или шесть. И скверная привычка малевать на любом клочке, даже на туалетной бумаге во время отсидок там. Тоже вредная привычка. Любимое место, где тебя оставляют в покое. Хотя бы ненадолго. Всякие рожи, принцессы и монстры.
Опять-таки рождественские орехи на совести…
Уходи. Пожалуйста, уходи, Белая крыса! И вообще, тебя на самом деле нет. Не существует. Только в моем имбецильном воображении. В воображении иллюстратора детских книжек – ежики, собачки, нестрашные монстрики. Зверушки для самых маленьких, еще до черепашек-ниндзя и мордобоя.
Вымирающая разновидность мазил… Звали писать лики, хорошо платят. По знакомству – конкуренция, однако. Наверное, пойду, хотя стыдно. Старые мастера верили, им не было стыдно. Но деньги, говорят, не пахнут… Хотя все-таки стыдно.
Рев отбойного молотка. За стеной ремонт. Ребенок сверху играет на флейте. Пятница. За окном мутный рассвет. Декабрь. Самое начало. Дождь, дождь, дождь. До конца далеко. А где… она? Ее нет, на полу пусто. Никто не сидит, сложив лапы на груди, скрутив хвост колечком. Никто не смотрит с сожалением. Одна.
Снова и снова повторяющаяся мелодия, ступеньки гаммы, туда-сюда. Маленький мученик. Я знаю его, он похож на ангела – нежного хрупкого синеглазого ангела. Интересно, как он относится к своей флейте?
…Свое фортепиано я ненавидела.
И что самое интересное – я была нужна ей! Маленькая ничтожная хлипкая лодочка в житейском море – этому крейсеру. Для самоутверждения, смысла, заполнения пустот. Я – ей. Родители заняты карьерой. Нас двое. Ровный голос, твердые холодные пальцы, долгие паузы. Холодные свистящие перья за спиной – торчком из острых лопаток.
У нас был пес, курцхаар по имени Ральф. Умница, добряк, не переносивший лишь одного человека – почтальона. Если сказать ему просто так, не поймав ни на чем предосудительном: «Ай-ай-ай, Ральф плохая собака, нехорошая, фу!», он краснел, прятал глаза, опускал уши и сгорал со стыда. У него на совести тоже была перманентная тяжесть – на всякий случай, генетическая начинка такая. В семье нас было двое.
Ральфа застрелили на охоте. Случайно, подвыпивший охотник. Ральф кричал, а потом скулил, пока не умер. Она рассказала мне. Я не поверила; он же не утка, как это? За что? Добряк Ральф, друг детства, не любивший почтальона. Умер. Первая смерть в моей жизни. Мама сказала, он остался в деревне, там ему лучше, а она сказала – умер. По голове дала. Нет больше. Просто нет. Нигде. Правда, одна правда и ничего, кроме правды. Детям нужно говорить правду! Такой педагогический прием. Голая правда, как ушат ледяной воды. Уж лучше бы одетая…
Я уже большая. Я тебя не боюсь, Белая крыса. Пожалуйста, уходи! Сколько можно!
Звонок телефона. Барбара, Варвара Ивановна, моя приятельница. Свободный художник, сценарист-надомник. Сценарист Барбара Шулика, в титрах маленькими буковками. Можно Бася. С флером как бы Запада, ненашинским душком. Да и фамилия… Шулика! Тоже! Украинско-польская. Шулика – птица вроде ястреба с длинными крыльями и слабыми лапами, как объясняет Википедия. У Баськи, наоборот, ноги сильные, как у страуса, и нормальные средней длины руки, довольно цепкие.
– Баська! – кричу. – Мне опять снилась Белая крыса!
– К дождю, – говорит она бесцветно. – Может, повеситься?
– Белая крыса к дождю?
– Все к дождю, вся жизнь к дождю. Лед тает, дыры растут, вот и цунами… тоже. Не сегодня завтра смоет к чертовой матери в Мировой океан. И очередной конец света на подходе. Может, все-таки повеситься?
