Михаил Зайцев - Не дразните бультерьера (Час тигра)
Восхитительно-примитивное состояние длилось ничтожно мало, сотую долю секунды, но и этакой малости хватило с избытком. Чтобы отдохнули мозг, нервы, чувства и все то, что работает в нас постоянно, без всякого перерыва, от первого вдоха до последнего выдоха.
Бледно-желтый диск солнца добрался до верхушек деревьев, туман над водой стоял, будто снег весной, жемчугом блестела роса в траве, радостно кричали птицы, задорно звенели комары. Четыре необычайно жирные комарихи маячили как раз перед моими открывшимися глазами. Сразу же вспомнился "подвиг" великого японского фехтовальщика Мусаси Миямото и тут же захотелось сей вошедший в анналы "подвиг" повторить.
Для тех, кто не знает, расскажу вкратце. Дело было в милые моему сердцу времена мрачного Средневековья. Непревзойденный мастер меча Мусаси путешествовал по своей островной родине, оставляя за спиной кучи самураев с колото-резаными ранами, как говорят современные медики - "не совместимыми с жизнью". Как-то, проголодавшись, заглянул уставший колоть да резать Миямото в захолустную придорожную харчевню и только собрался подкрепиться вареным рисом, глядь - вваливается в заведение маленькая толпа разбойников. Маленькая, но толпа. Замучаешься их мечугой охаживать, в животе урчит, лень благородную сталь тянуть из богато украшенных ножен. А разбойники, главное дело, пялятся на эти самые причудливо инкрустированные ножны и шепчутся промеж себя. И решил тогда крутой Мусаси, не вставая с места и не расставаясь со столовым прибором, показать браткам-разбойникам, кто здесь пальцует в натуре. Над плошкой с аппетитным рисом четыре жирные мухи, а в руке Миямото уже сжимал палочки для еды. И четырьмя движениями поймал Миямото четырех мух, придушил их кончиками палочек, и, увидав сей цирковой номер, в панике бежали разбойники. А довольный Мусаси обтер кончики палочек краешком засаленного кимоно (что ж он, дурак, что ли, дизентерией от мух заражаться) и ну рис трескать за обе щеки. Вот такая выходит типа сказочка с моралью.
В лесу даже на полянах всегда полным-полно всякого мелкого деревянного сора. Я пошарил правой рукой в траве и нашел пару подходящих щепок. Взял щепки, как положено держать куай-цзы, палочки для еды, и... Вы правильно догадались - четырьмя верными движениями уничтожил квартет кровососущих насекомых. И тут же, будто в отместку, мою потную голову облепил целый рой комариков-камикадзе.
Говорят, Мусаси Миямото дал какой-то там обет и, блюдя слово, много лет принципиально не мылся. Я, конечно, уважаю великого фехтовальщика, однако подобное издевательство над собственной плотью, извините, не по мне. Без затей, хлопком ладони покончив с присосавшейся к щеке комарихой, я вскочил на ноги и посеменил к речке. Вошел по колено в воду, умылся как следует, хотел было нырнуть в соблазнительную влагу, да передумал. Черт его знает, сколько коряг притаилось на дне безымянной протоки, довольно для меня на сегодня и внушительной шишки над бровью.
Завершив водные процедуры, я вернулся на поляну, обождал, пока кожа обсохнет, и оделся в привычный телу крестьянский костюм. Отнюдь не маскарадный костюм, между прочим! Моя главная, боевая сущность Самурая ночи с рассветом спряталась, затаилась в глубинах подсознания. Я снова стал крестьянином. Обычным среднестатистическим мужичком-бобылем за сорок. Ну, может, и не совсем обычным, со странностями. К примеру, водку я не особо уважаю, так на то для любопытствующих имеется объяснение - язва у меня, желудок спиртосодержащие жидкости отказывается усваивать. Зато я курить дюже люблю, две пачки "Беломорканала" в день извожу.
Дым папиросы отгонял комаров. Чуть сгорбившись, я пересек поляну и углубился в лес. О человеке, который чудил сегодня утром на берегу безымянной протоки, я вспоминал, как о постороннем. Меня нынче, согласно паспорту, зовут Николаем Семеновичем Кузьминым, а его звали Семеном Андреевичем Ступиным.
Формально Семен Андреич погиб несколько лет назад в городе Москве в результате дорожно-транспортного происшествия. Формально сгинув, экс-Ступин влачил жалкое существование в том же городе под личиной нищего бомжа. Потом из бомжа превратился в крутого бандита по кличке Стальной Кулак. Бандит Стальной наказал мафиозного Папу, поправил собственное экономическое положение и легализовался в Санкт-Петербурге в образе придурковатого бизнесмена Виктора Творогова. Жили их благородие Виктор Борисович припеваючи, в ус не дули, да вот незадача - беда нависла над друзьями-товарищами якобы покойного Ступина, и воскрес Семен Андреич, засветился. Посветился, посиял денечек, разобрался с проблемами и опять сгинул во мраке. А из мрака возник уже Колькой Кузьминым, любителем грибов и папирос.
Еженощно Колян Кузьмин уступает свое стареющее тело обратно Семену Андреевичу, и тот поддерживает физическую оболочку в боеспособном, так сказать, состоянии. Зачем? А иного состояния Семен Ступин не приемлет. Дед-японец, чужой по крови, но родной по духу, вырастил, воспитал, взлелеял из младенца Семы Самурая ночи, иным в этой жизни Ступину уже не быть. Никогда, к сожалению...
Надо сказать, телесная оболочка Семена Ступина оправилась от былых ран и пребывает в отменной для своих лет физической форме. И психика соответствует дедовским стандартам, и все прочее, кроме... Кроме души. Душа никак не может забыть женщину с редким именем Клара. Душа помнит чудесное единение с этой женщиной, фантастическое, уникальное слияние двух сущностей. Клара вторгается в сны Николая Кузьмина и будит Семена Ступина. Клара, единственная и неповторимая. Моя Клара, которую я никогда не увижу более наяву...
Стоп! А ну-ка, Семен Андреич, ступай прочь в подсознание. Твое время кончилось, солнце взошло. Я Коля, Николай Семенович Кузьмин. Я - крестьянин, не знаю я никакой Клары, незнаком.
Воспоминания о Ступине заняли у меня всю дорогу от полянки до деревни. Мозг вспоминал влюбленного Самурая ночи, а крестьянские зоркие глаза тем временем примечали грибные шляпки в жухлой траве и грубые руки трудящегося, орудуя стареньким перочинным ножиком, бережно срезали дары природы под корень. На опушку я вышел с полным лукошком. В нынешний дождливый август грибов в лесу уродилось видимо-невидимо.
В мое отсутствие деревенька воспряла от сна и зашевелилась, загомонила, зажила. Тощие, облезлые курицы деловито прохаживались по уличной обочине, а их престарелые хозяйки копошились в огородах. И курицы, и бабушки-огородницы исподволь одаривали меня косыми внимательными взглядами. Я шел посреди улицы, дымил "Беломором" и вежливо раскланивался со старушками, явно не одобрявшими мое грибное, дачное хобби.
Как всегда, в трех шагах от дома из дырки в соседском заборе мне навстречу выскочила сука Мариана. Дурная собаченция скупо облаяла полуночника грибника и исчезла в заборной прорехе, а над частоколом подгнивших досок всплыло сморщенное личико соседской бабушки Любы.
- Здрасть, баба Люба, - кивнул я учтиво.
- И тебе, Коля, здоровья, - сдержанно ответила старуха. - Много грибов нарезал?
- Во. - Я показал лукошко. - На масле пожарю, считай, обед бесплатный.
- Оно, конечно, экономия, - неохотно согласилась баба Люба. - Масло нынче дорогое, а так...
- Семеныч! - перебил тещу появившийся на крыльце соседской избы хозяин Мирон. - Семеныч, а ну погодь! Дело есть!
На ходу заправляя фланель клетчатой рубашки в шерстяные, не по сезону брюки. Мирон колобком скатился с крыльца. Баба Люба сердито поджала губы, демонстративно развернулась ко мне спиной и едва шагнула в глубь двора, как облюбованное ею место с той стороны забора занял торопыга Мирон.
- Семеныч, твой "толчок" на ходу?
"Толчком" Мирон обзывал мой "Москвич"-пикап. Когда я перебрался сюда, в эту деревню на постоянное место жительства, то первым делом купил мотоцикл, лошадку - "Яву", старенькую, но вполне работоспособную, а потом позарился на дешевизну и взял "Москвича" по бросовой цене, совершенно "убитого". Денег и, главное, нервов на реанимацию "толчка" я потратил немерено, кое-как заставил это автомобильное недоразумение ездить, однако периодически подлый "Москвич" вновь превращается в груду металлолома на потеху смешливому Мирону.
Кстати, на самом деле Мирона зовут Мишей. Мирон - производная от фамилии Миронов. Кличка прилипла к моему нынешнему соседу еще в школе, "сто лет назад", образно выражаясь. Миша Миронов посещал младшие классы школы-интерната в райцентре, недалече от родной деревни, когда по телеящику в очередной раз повторяли советский суперсериал "Адъютант его превосходительства". Телесериал смотрели всем интернатом, а в том сериале, кто помнит, был такой отрицательный персонаж Мирон. В "честь" теле-Мирона и перекрестили Мишу. Историю своей клички-имени Мирон-Миша рассказывал мне не без гордости, между прочим. Оно и понятно: отрицательный образ подлого бандита и куркуля времен Гражданской войны в новейшие времена многими воспринимается как объект для подражания.
