Николай Леонов - Агония
- "Смирновская" имеется? - перебил Сынок и, поняв, что имеется, продолжал: - Корми, недорезанный, - он рассмеялся собственной остроте. - Да не обижайся, мы с тобой элемент чуждый, на свободе временно. Вот кучера собственного встретил, - Сынок указал на Хана. - Раньше-то он дальше кухни шагнуть не смел, теперь за одним столом сидим. Мы сейчас все у общего корыта, все равны.
Хозяин склонился еще ниже и доверительно зашептал:
- Этого, простите, никогда не будет. Можно у одного отнять, другому отдать. Так все равно-с, простите, один будет бедный, другой богатый.
Николай-Сынок взглянул на хозяйчика лукаво и спросил:
- А если поделить?
- На всех не хватит, - убежденно ответил хозяин. - Больно человек жаден, ему очень много надобно, - и развел руками, показывая, как много надо жадному человеку.
Хан, сидевший все это время неподвижно, глянул на хозяина недобро, покосился на Сынка:
- Так что, барин, есть будем или разговаривать?
- Ишь, - Сынок покачал головой, - пролетариат свой кусок требует. Неси, любезный, и... - он кивнул в сторону двери, у которой сидел оборванец, - не сочти за труд.
- Сей минут, в лучшем виде, - хозяйчик поклонился, подбежал к оборванцу, забрал пустую кружку, что-то зашептал сердито. Оборванец поддернул штаны, смачно сплюнул и, насвистывая, вышел на улицу. Остановился у стоявшего неподалеку от закусочной извозчика.
- Эй, ямщик, гони-ка к "Яру"! Извозчик взглянул на рваную тельняшку, чумазое лицо и нечесанные волосы и отвернулся.
- "Я ушел, и мои плечики скрылися в какой-то тьме". Счастье свое не проспи, ямщик, - оборванец вновь поддернул штаны и направился в сторону Тверской, свернул в Гнездниковский, вошел в здание Московского уголовного розыска, который большая часть москвичей называла МУРом, а меньшая "конторой". Здесь оборванец зашел в один из кабинетов, где за огромным столом сидел солидный, уже пожилой мужчина в пенсне.
- Разрешите войти, товарищ субинспектор? - оборванец щелкнул каблуками.
- Вы уже вошли, Пигалев, - Мелентьев снял пенсне и начал протирать его белоснежным платком.
Агент третьего класса Семен Пигалев работал в уголовном розыске уже пятый месяц и мог быть самым счастливым человеком на свете, если бы не фамилия, к которой редкий человек мог остаться равнодушным.
Субинспектор Мелентьев никогда не позволял себе шуток по этому поводу, произносил фамилию Семена уважительно, без ухмылочек и многозначительного подмигивания. Семен взглянул на него с благодарностью и доложил:
- Объекты, - Пигалева хлебом не корми, дай ввернуть ученое слово, ушли от конвоя, дождь переждали в закусочной на Трубной, заказали обед. Я оставил там Серегу Ткачева, велел глаз не спускать.
Мелентьев и бровью не повел, хотя знал, что кучером в пролетке сидел агент первого класса, работающий в угро шестой год и, не в пример Пигалеву, человек опытный.
- Благодарю вас, Пигалев. Приведите себя в порядок и доложитесь Воронцову.
- Слушаюсь, - Пигалев распахнул дверь и чуть не столкнулся с входящим в кабинет сотрудником, который в форме рядового милиционера час назад конвоировал Сынка и Хана.
- Как здоровье, Василий? - с издевкой шепнул Пигалев. - Головушка бобо?
Василий Черняк, среднего роста, с выправкой кадрового военного, перетянутый ремнями, с влажными после мытья волосами, взглянул на Пигалева недоуменно и развел руками, как бы говоря: совсем обнаглел, братец. Семен понял товарища и поспешил убраться, а Черняк вошел в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь, сказал возмущенно:
- Мы так не договаривались, Иван Иванович! Я боевой командир Красной Армии, орденоносец!
Мелентьев надел сверкающее пенсне, оттянул пальцем крахмальный воротничок и вздохнул.
- У меня сын недавно родился, - Черняк осторожно дотронулся ладонями до головы. Казалось, он сейчас ее снимет и поставит перед субинспектором как вещественное доказательство творящихся безобразий. - Сын, Иван Иванович! Он маленький, ему отец нужен, даже необходим.
- И чем же это вас? - поинтересовался Мелентьев, пенсне надежно скрывало его смеющиеся глаза, а тон был участлив безукоризненно.
- Чем, чем, - смутился Черняк, - кулаком! Меня в девятнадцатом один беляк рукояткой нагана шарахнул - я качнулся, и только. А тут...
- Возраст, батенька, - Мелентьев указал на стул. - Как я понимаю, вас ударили. Кто именно?
- Чернявый - как молотком...
- Так-с, - Мелентьев смотрел испытующе. - Значит, Хан сбил вас с ног и преступники скрылись?
- Вы сказали: в случае побега стрелять только в воздух, что бить будут - разговора не было, - Черняк хотел покачать головой, но не решился: в виске тихонечко покалывало.
- Упустили, значит, - Мелентьев покачал головой. - Случается. На первый раз оставим без последствий. Надеюсь, в дальнейшем, Василий Петрович...
Черняк медленно поднялся, дважды открыл и закрыл рот, наконец, поборов возмущение, сказал:
- Что же это? Как же такое получается? Нет, - он прижал руки к груди, - вы не говорили, что побег будет точно, но я так понял.
- И совершенно напрасно, уважаемый Василий Петрович, - Мелентьев встал и вышел из-за стола, давая понять, что разговор окончен. - Мы не для того задерживаем преступников, чтобы вы их отпускали.
- Бросьте, - Черняк махнул рукой и сел на стуле удобнее. - А чего это меня в конвойные определили? И Сенька Пигалев, что вышел от вас, вчера мне калякал... который из беглецов наш-то?
- Товарищ Черняк... - прервал его Мелентьев, выглянул в коридор и громко сказал: - Пигалева к Старику! Срочно! - он отлично знал, что его за глаза называют в розыске Стариком.
Мелентьев прошелся по кабинету, остановился около Черняка и молча на него смотрел до тех пор, пока молодой сотрудник не догадался встать. "Который из беглецов наш-то?" - вспомнил Мелентьев, и ворот крахмальной рубашки стал ему тесен. Раньше, в сыскном, не то что такой вопрос задать, даже намекнуть начальству, мол, догадываюсь кое о чем, никто не посмел бы. Мелентьев взглянул на молча стоявшего Черняка безразлично, позвонил заместителю начальника отдела по борьбе с бандитизмом МУРа.
Начальник Мелентьева Воронцов был из матросов, работал в уголовном розыске с двадцатого года, Мелентьев же занимался сыском уже четверть века, и Воронцов этого не забывал. Он учился у опытного сыщика азбуке розыскного дела, порой был ему лучшим другом, а когда происходил очередной конфликт, бывший матрос старался с Мелентьевым не встречаться и не разговаривал с ним неделями. Затем все возвращалось на круги своя, и Воронцов прятался от подчиненных и начальников в этом кабинете, слушал, как субинспектор ведет допросы или просто беседует по душам с каким-нибудь старым уголовником. Мелентьев относился к Воронцову ровно, в периоды дружбы чуть иронически, во время ссор подчеркнуто официально.
Вчера, когда уточнялись детали предстоящей операции, Воронцов с Мелентьевым во мнениях не сошлись, бывший матрос кричал, а бывший царский сыщик, как обычно, молча смотрел в окно. Из Петрограда в МУР поступили данные, что в Москве в ближайшие дни готовится ограбление банка и проходит по сообщениям рецидивист-медвежатник по кличке Корень.
- Где готовится ограбление? Когда? - выложив Мелентьеву суть дела, спросил Воронцов. - Ты, субинспектор, главная наша мозга, думай.
- Ввести сотрудника в уголовную среду, - ответил Мелентьев. Попросить человека из Петрограда, чтобы его наша клиентура не знала, легендировать и ввести в среду. Надо искать Корня. Я его знаю, серьезный гражданин.
- В Питер я даже обращаться не буду. Стыдно! - Воронцов погрозил пальцем, потом загнул его - такова была его обычная манера счета. - Кто такой Корень? Где его искать? - Он загнул еще два пальца, затем распрямил пятерню, хлопнул по ней другой и начал потирать руки. Все это означало, что счет Воронцов окончил.
Константин Николаевич Воронцов был роста среднего, в плечах неширок, но фигурой крепок, волосы стриг коротко, был широкоскул, сероглаз, нос у него торчал бульбочкой. Одевался Воронцов просто: шевиотовый костюм неопределенного фасона, рубашка маркизетовая, из-под которой даже в немыслимую жару торчала тельняшка, брюки заправлял в сапоги, и походил заместитель начальника отдела МУРа на уголовника средней руки. Воронцов за двадцать пять лет окончил семь классов гимназии, получил контузию, один орден, три ранения. Он был от природы упрям, стеснителен и влюбчив, а прожив четверть века, был безрассудно смел, в меру умен и неприлично честен. О всех перечисленных качествах начальника Мелентьев прекрасно знал. Если Воронцов от стеснительности хамил - терпел, а когда при встречах с машинисткой отдела Зиночкой краснел, старый сыщик снимал пенсне, протирал его тщательно.
Пять лет назад, потряхивая чубом и натягивая на груди тельняшку, Воронцов пришел в уголовный розыск и обратился к субинспектору на "ты" с таким подтекстом: не бойся, сразу не расстреляю, может, ты полезный. Мелентьев согласился: "Возможно, я и полезный, вы со временем разберетесь, молодой человек". Отношения их с тех пор изменились, а "ты" и "вы" остались на своих местах. Изредка, когда они вдвоем пили чай или, ожидая важного донесения, играли в шашки, Воронцов тоскливо говорил:
![Николай Леонов - Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония]](/uploads/posts/books/147565/147565.jpg)
