Галина Романова - Большие проблемы маленькой блондинки
Проводит сейчас детей на линейку. Отстоит положенные сорок минут. Потом немного пообщается с другими родителями. Причем ровно столько, чтобы не прослыть мамашей-подхалимкой. Витюня строго-настрого предупредил — не сметь. А потом в машину и домой. Ребята велели их не ждать. Они после линейки пойдут к подшефным ветеранам, потом за учебниками, а потом…
От звука поворачиваемого в замке ключа Жанна едва устояла на высоченных каблуках.
Явился, называется! И это когда?! Когда детей пора в школу поднимать. Да еще… Да еще, кажется, в хлам пьяный!
— О-о-о, супруга! Привет… Прекрасно выглядишь. Ты куда-то собралась или только вернулась? — Евгений с трудом переступил порог собственной квартиры и, забыв вытащить ключ из замка, принялся пинать дверь ногами, пытаясь ее закрыть. — Чертова дверь! Жанка, закрой, а! Будь человеком.
Она-то всегда старалась быть человеком. Всегда, в отличие от него. И понимающим, и добрым, и всепрощающим. А что взамен? Взамен блудливая паскудная рожа, да к тому же пьяная.
Жанна вытащила ключ из замка, заперла дверь и, не снимая босоножек, поволокла Евгения в спальню. Там она с силой швырнула мужа на еще не убранную кровать, закрыла плотнее дверь и с брезгливостью зашипела:
— Что ты себе позволяешь, гад такой, а?! Ты мог бы хотя бы сегодня детей проводить на линейку?! Чего тебе стоило прийти пораньше?! Неужели так трудно?! Ты мог?..
— Мог, — пьяно отозвался Женя, вальяжно развалившись на их супружеском ложе и поглядывая на жену из-под полуопущенных припухших век. — Мог! Но не пришел! Я скотина, знаю! Гад, скотина, ублюдок, гнида… Как меня еще можно назвать, дорогая? Твой словарный запас, видимо, за минувшую ночь очень сильно истощился, поскольку я четырежды принимался икать до судорог! Не иначе ты меня тут костерила!
И он принялся дурашливо изображать, как икает. Изображал, а сам раздевался. Сначала стянул с себя пиджак. Дорогой, между прочим. Результат ее трехдневных бдений у одного из городских бутиков в ожидании сезонных скидок. Потом рубашку, которая наверняка, как всегда, пропахла чужими духами. Следом брюки, носки… трусы.
— Ты чокнулся, да?! Лезь немедленно под одеяло, ну!!!
Жанна в панике прижала дверь своей спиной, на случай, если детям вдруг заблагорассудится к ним вбежать. Обычно они этого не делали, когда знали, что отец дома, но они же не знали, что он вернулся. А шпингалет вторую неделю болтался на одном гвозде: починить-то некому.
— А я, может, не хочу под одеяло. — Женя лег поверх одеяла. — Я, может, жену свою хочу! Имею я право желать свою жену, а, Жанка? Имею! Ты же не можешь меня лишить права трахнуть тебя? Не можешь! Иди сюда, иди. Глянь, какая ты у меня конфетка, залюбуешься просто. И где мои глаза? И чего я дома не ночую, не знаешь? А я тебе скажу, Жанка! Скажу, а ты поверь…
Все! Слушать дальше она не могла, потому как дальше начинались сплошное вранье, цинизм, а иногда и оскорбления в ее адрес. То она холодная, то надменная, то уставшая, то невеселая, а ему теплых и счастливых подавай. Он же не виноват.
— Женя, я иду будить детей. Влезь, пожалуйста, под одеяло, — попросила она тихо-мирно, не забывая ни минуты о том, что уже успела накраситься и реветь после этого как-то неумно. Поправляй после этого макияж не поправляй, Сушилина все равно заметит следы слез. — Ты поспи, а я пойду.
— Куда? — остановил ее повелительный окрик мужа. Под одеяло Женя все же влез и даже укутался почти по самые глаза.
— Отвезу детей в школу. Потом вернусь, — поспешила она добавить. — А ты поспи.
— Ладно, Жанна… Ты прости меня. — Вот это было полнейшей неожиданностью. А муж продолжил удивлять Жанну: — Я скот, я это и сам осознаю. Как покатилось все по дурацким накатанным рельсам, так… Короче, стоп-кран некому было сорвать. Ты же у меня терпимая! Другая давно бы уже по роже надавала.
— Я не умею, — прервала она, изо всех сил борясь со слезами. Уж лучше бы орал или оскорблял, чем каялся. — Я не умею скандалить и драться, Жень, ты же знаешь.
— Знаю, — пробормотал он и неожиданно глянул на нее такими страшными глазами, что она снова едва на ногах устояла. — Прости меня, жена! Прости и возвращайся поскорее. Мне нужно с тобой очень серьезно поговорить.
Не захочешь, перепугаешься. Если бы не линейка, если бы не последний день занятий в школе, осталась бы прямо тут же, и разделась бы, и под одеяло к нему влезла бы, и…
Но нельзя. Если еще и она детей сегодня кинет, то совсем плохо будет. Ее присутствие хоть немного, да сгладит отсутствие ума и порядочности у их папаши. Заодно попотчует мальчишек хорошей новостью: отец все же вернулся. Рано утром, так это ничего. Можно сказать, что он был на очередном вызове.
— Хорошо, Женя. Я приду очень скоро, — пообещала она, выходя из спальни.
Он снова остановил:
— Жан, ты мне скажи, прежде чем уйдешь. — Женька вдруг замялся, спрятал взгляд, даже спиной к ней повернулся, чтобы не видеть ее, что ли. — Почему ты меня не бросила, а? Десять лет почти со мной маешься, а не ушла. Почему?
Оп-па! Вот вопросец так вопросец. Не зря, не зря это тихое, пасмурное утро изначально показалось ей отвратительным. Пару сюрпризов — в образе вдрызг пьяного мужа, вернувшегося утром, и его сволочных вопросов — оно уже успело преподнести. Что дальше будет?
Почему она его не бросила? Почему, в самом деле?! Она же могла, сотню, тысячу раз могла уйти от мужа.
Родители, еще когда живы были, купили ей квартиру в самом центре. Ей и мальчишкам. Закатили дорогущий ремонт. Обставили мебелью. Не ушла…
Потом, после внезапной смерти родителей, на Жанну и вовсе свалилось громадное наследство. Что с ним делать? Она и по сей день не знает. Дом в пригороде — шикарный, просторный. Еще одна квартира в центре, по соседству с той, которую они купили для нее. Несколько солидных счетов в банке. Могла бы, ох как могла бы жить так, как ей хочется: не ожидая, не выплакивая, не проклиная. Снова не ушла…
Когда Женька окончательно распоясался и почти перестал бывать дома. Когда практически перестал притрагиваться к ней, целовать, спать с ней. Снова не ушла…
Почему?!
Она тысячу раз задавала себе этот вопрос. И ни разу на него не смогла ответить.
— Хочешь сказать, что любишь меня? — Женька снова выполз из-под одеяла. — Меня, такого гадкого, порочного, необязательного? Хочешь сказать, что любишь?!
Нет, она его не любила. В последнее время ничего, кроме пустоты, изредка тревожимой ненавистью, в ее душе не было.
— Хочешь скажу, почему ты со мной до сих пор?
— Скажи. — Ей и в самом деле стало интересно, что он сам думает по этому поводу.
Он медленно приблизился к ней. Прижался голым телом, таким потным и пыльным, к ее новому платью и, глядя с алчной злобой, прошептал:
— Потому что ты задумала стереть меня, малышка! Стереть, как файлы, которые ты рожаешь от безделья по десятку за день и от которых потом с такой же интенсивностью избавляешься. Ты меня ненавидишь, Жанка! Я это понял сегодня ночью, только сегодня!
Глава 2
Он вдруг позвонил ей этим же днем, начавшимся так отвратительно, и пригласил пообедать где-нибудь вместе.
Жанна даже не сразу сообразила, кто звонит, почему звонит, для чего куда-то зовет. В тот момент ей казалось, что все вокруг стремительно и с оглушительным треском рушится. Она часа два непо-движно просидела, после того как вернулась со школьной линейки и поговорила с Женькой. Просидела, тупо уставившись в одну точку перед собой и почти ничего не соображая.
Женька перед этим носился по квартире, хватал какие-то вещи, комкал их неумело, распихивая по каким-то сумкам. Орал… Он все время орал на нее и обвинял в чем-то страшном. Жанна ничего не понимала. Ее мозг отказывался воспринимать ту ахинею, которую нес муж. И, соответственно, противостоять этому бреду было невозможно.
— Тебе даже в свое оправдание сказать нечего! — Он приблизился к ней так стремительно, что она невольно отшатнулась. — Вот видишь! Видишь, как ты от меня шарахаешься! Это еще один признак! Признак того, что ты меня ненавидишь и мстишь, мстишь, мстишь! Ты же мне одним своим присутствием в моей жизни мстишь! Нет, ну почему ты от меня не ушла?! Тебе же было куда, Жанна!!!
Вот теперь-то она, конечно, об этом страшно жалела.
Нужно было уйти. Нужно было уйти, еще когда только Витяня родился. Тогда, когда Женька только-только начинал стервенеть. Это потом его ночные отлучки уже стали нормой. Это потом он уже не спешил оправдываться и извиняться. Поначалу ведь такого не было. Поначалу он тихонько крался по прихожей, бесшумно отворив входную дверь. Шастал на цыпочках из прихожей в кухню и хватал давно остывший ужин прямо из кастрюль и оглядывался испуганно на дверной проем: не стоит ли она там в ночной сорочке укоризненным изваянием.
Вот тогда и нужно было уходить. Глядишь, опомнился бы. Понял, что потерял, задумался и…
