Дик Фрэнсис - Миллионы Стрэттон-парка
— Отец вашей сводной сестры…
— Особенно он… — с нажимом сказал я.
Пока эта неприятная новость прожевывалась и переваривалась моими собеседниками, из одной из спален на галерее вышел высокий светловолосый мальчик, по перилам съехал вниз, помахал мне рукой и, ненадолго пропав в кухне, снова показался на этот раз с одетым ребенком. Мальчик отнес малыша наверх, зашел в свою спальню и закрыл за собой дверь. Снова стало тихо.
По лицу Роджера было видно, что ему хочется задать кое-какие вопросы, но он сдерживался, чем очень позабавил меня. Роджер — подполковник Р. Б. Гарднер, как он значился в программах скачек, — был бы никудышным журналистом, но его выдержка пришлась мне по душе.
— Вы были нашей последней надеждой, — жалобно сказал Оливер Уэллс, в его словах слышался упрек.
Если он надеялся вызвать у меня чувство вины, то отнюдь не преуспел в этом.
— А чего бы вы ожидали от меня? — задал я резонный вопрос.
— Мы надеялись… — начал было Роджер. Голос у него задрожал, но он взял себя в руки и мужественно продолжил фразу: — Мы надеялись, что вы сможете, ну, как бы это сказать… привести их в чувство.
— Каким образом?
— Ну, начать с того, что вы сами по себе большой человек.
— Большой? — я с удивлением уставился на него. — Вы что, предлагаете, чтобы я в буквальном смысле слова привел их в чувство?
По-видимому, моя внешность и в самом деле навела их на эту неожиданную мысль. Я и вправду высок ростом и физически силен, что очень полезно при строительстве домов. Но клянусь, я еще ни разу не видел, чтобы подобные аргументы помогали в споре. Наоборот, жизненный опыт подсказывал, что порой — если поступать осторожно, не выставляя напоказ широкие плечи, — результаты бывают намного лучше, так что я интуитивно держусь именно такого курса. Жена, правда, утверждает, что я постоянно пребываю в сонном состоянии. Что лень мешает мне быть бойцом. Что вообще по мне так хоть трава не расти. Но развалины, за которые я брался, тем не менее переставали быть развалинами, местное начальство чувствовало себя ублаженным, и я нашел такой подход к чиновникам, занимающимся планированием, что они спокойно реагировали на мои резонные доводы и миролюбивый тон.
— Нет, знаете, мне с вами не по пути.
Роджер ухватился за соломинку:
— Но ведь вам принадлежат акции. Вы не смогли бы остановить войну с их помощью?
— Вы главным образом это имели в виду, — спросил я, — когда пустились разыскивать меня?
Роджер кивнул, соглашаясь.
— Мы просто не знаем, к кому еще обратиться, и вообще что нам делать, понимаете?
— И вы подумали, что я мог бы вскочить на коня и выпрыгнуть на арену, размахивая своими бумажками, а потом крикнуть: «Стоп!» — и Стрэттоны тут же забудут о вражде и заключат мир?
— А почему бы и нет, может быть, это и помогло бы? — не скрывая больше своих мыслей, промолвил Роджер.
Я не мог удержаться от улыбки.
— Да что вы, — сказал я. — У меня же акций с гулькин нос. Их дали моей матери Бог знает когда по разводу, и они перешли ко мне после ее смерти. Иногда я получаю по ним крошечный дивиденд. Только и всего.
Выражение замешательства на лице Роджера сменилось крайним изумлением.
— Вы хотите сказать, что ничего не слышали, из-за чего они ссорятся? — поразился он.
— Я же сказал вам, что у меня нет с ними никаких контактов.
Все, что мне было известно, я и в самом деле почерпнул из коротенькой заметки в «Таймс» («Наследники Стрэттона переругались из-за принадлежавшего семье ипподрома») и резкого комментария какого-то журнальчика («В Стрэттон-Парке взялись за длинные ножи»).
— Боюсь, вы очень скоро получите от них весточку, — заметил Роджер. — Часть семьи хочет продать ипподром под строительство города. Вы ведь знаете, ипподром лежит как раз к северо-востоку от Суиндона, в том районе, который наиболее бурно развивается. Город становится промышленным центром. В него стекается уйма фирм. Забурлила новая жизнь, земля, на которой расположен ипподром, дорожает с каждым днем. Уже теперь ваши несколько акций, наверное, стоят больших денег, а в будущем будут стоить куда больше. Поэтому некоторые из Стрэттонов хотят загнать ипподром, не откладывая дела в долгий ящик, другие хотят подождать, но есть и такие, кто не допускает даже мысли расстаться с ипподромом и хотят продолжать на нем скачки, и вот желающие продать, по-моему, с минуту на минуту заявятся к вам. Во всяком случае, в один прекрасный день, и очень скоро, они вспомнят о ваших акциях и втянут вас в драку, хотите вы этого или нет.
Он замолчал, решив, что достаточно ясно изложил суть дела, — я тоже так решил. Было похоже, что мое страстное нежелание втягиваться в какие-либо распри становилось вразрез с «правдой жизни», как называл все житейские беды один из моих сыновей.
— А вы, естественно, — не преминул отметить я, — с теми, кто за сохранение скачек.
— А как же, — не стал скрывать Роджер, — конечно, с ними. Честно говоря, мы надеялись уговорить вас проголосовать своими акциями против продажи.
— Мне даже не известно, имеют ли мои акции право голоса. Скорее всего их все равно недостаточно, чтобы повлиять на результат. А как вы узнали, что у меня есть акции?
Роджер на миг уставился на кончики своих пальцев, словно спрашивая совета, и потом решил ничего не скрывать.
— Ипподром — частная компания, о чем, как я предполагаю, вам известно. У него имеются директора и проводятся советы директоров, и каждый год акционеров уведомляют о времени и месте проведения общего собрания.
Я покорно кивнул. Уведомление приходило каждый год, и я каждый год не обращал на него внимания.
— Поэтому, когда в прошлом году заболел клерк, который рассылал уведомления, лорд Стрэттон попросил меня сделать это вместо него… в качестве любезности… — Он очень удачно скопировал голос старого лорда. — Я разослал приглашения, и как-то само собой получилось, что я отложил список фамилий и адресов в папочку на будущее… — он запнулся, — ну, на тот случай, если мне снова придется это делать, понимаете?
— И вот это будущее наступило, — закончил я его мысль.
Подумав немного, я спросил:
— У кого еще есть акции? Вы случайно не прихватили с собой список?
По его лицу я понял, что список с ним, но только он не уверен, этично ли показывать его мне. Угроза потерять работу взяла верх, и, чуть поколебавшись, Роджер сунул руку во внутренний карман твидового пиджака и вынул сложенный вдвое листок бумаги. Судя по всему, совсем свежую копию.
Я развернул листок и прочитал сверхкороткий список:
Уильям Дарлингтон Стрэттон (3-й барон)
Достопочтенная миссис Марджори Биншем
Миссис Филиппа Фаулдз
Ли Моррис, эсквайр
— И это все? — растерянно поинтересовался я.
Роджер кивнул.
Я знал, что Марджори — сестра старого лорда.
— А кто эта Филиппа Фаулдз? — спросил я.
— Не знаю, — признался Роджер.
— Значит, вы у нее не были? А сюда приехали?
Роджер не ответил, но в этом не было нужды. Отставные военные чувствуют себя гораздо увереннее с мужчинами, чем с женщинами.
— А кто, — спросил я, — получит акции старика?
— Этого я не знаю, — раздосадованно ответил Роджер. — Родственники молчат. Словно воды в рот набрали по поводу завещания, а оно, конечно, станет известно только после официального утверждения, что может произойти через годы, если все пойдет своим чередом. По моим представлениям, лорд Стрэттон разделил акции между ними поровну. Он по-своему был человеком справедливым. Равные доли акций означают, что ни один из них не будет иметь единоличного контроля за делом, и в этом-то вся штука, как мне кажется.
— Вы с ними лично знакомы? — поинтересовался я, и он угрюмо наклонил голову.
— Вот оно как, значит, — заключил я. — Ну что же, сожалею, но пусть сами в этом разбираются.
Из кухни быстрым шагом вышла молодая светловолосая женщина, в одной руке она держала стакан, в другой бутылочку молока с соской. Она неопределенно кивнула нам, поднялась по лестнице и скрылась в комнате, куда недавно мальчик отнес маленького ребенка. Посетители наблюдали за ней в полном молчании.
С улицы в комнату въехал на велосипеде мальчик с темно-каштановыми волосами, сделал контрольный круг по комнате, задержавшись за моей спиной, чтобы произнести: «Да, да, знаю, ты мне говорил не делать этого», — после чего, набрав скорость, направился обратно по коридору в сторону раскрытой на улицу двери. Велосипед был алым, а комбинезон мальчика — фиолетового, розового и ярко-зеленого цвета. От такого многоцветия зарябило в глазах, но это быстро прошло.
Проявляя такт, ни один из них не обмолвился ни словом о послушании или о том, что дети должны знать порядок.
Я предложил посетителям выпить, но им нечего было праздновать или отмечать, и они пробормотали что-то про дальний путь до дома. Я вышел с ними на улицу под ласковое нежаркое солнце и постарался как можно вежливее извиниться за то, что не смог их порадовать. Они сокрушенно кивали, пока я шел вместе с ними до машины.
