Ольга Тарасевич - Золотой венец Трои
Дидона, поправляя золотой обруч, мешавший ее длинным светлым кудрям упасть на лицо, грустно вздохнула.
Что-то случится…
Что-то непременно произойдет – нехорошее и страшное.
Это так же очевидно, как вон та истекающая кровью голубка, умирающая в глубине покоев. Принесенная в жертву богам, она пытается взлететь с мраморного ложа, косится на каменные фигурки Юпитера и Юноны, но в ее белоснежных крыльях нет больше силы.
Анна спрашивает, что случилось.
Как объяснить ей, что едва лишь рассвело, как сердце Дидоны вдруг стиснуло горькое отчаяние?
Нет никаких оснований для глубокой печали, но ей хочется плакать, а еще лучше – укрыться в спальне, натянуть на голову хламиду[2] и ничего не видеть, ни с кем не разговаривать.
Но ведь ясно же: это не отвратит надвигающейся грозовой тучи.
Такова, должно быть, воля богов, уготовивших ей новые суровые испытания.
– Красивый день сегодня, Анна! Солнце светит ярко, но жара не очень мучительна. – Пытаясь не расстраивать сестру, Дидона мягко улыбнулась, и улыбка придала ее и так совершенному лицу особую красоту. – Знаешь, я смотрю на наш прекрасный город и уже не верю, что совсем недавно мы нареза́ли тонкими полосками воловью шкуру, очерчивая участки земли для нашего Карфагена.
– Помню, сказала ты Ярбе, что тебе достаточно и той земли, которую займет шкура вола, а я удивилась! – Анна всплеснула руками, и золотые браслеты, украшавшие ее руки, тоненько зазвенели. – Но ведь действительно, если разрезать шкуру на тонкие полоски, то ими можно охватить кусок земли, пригодный для возведения целого города. И при этом главное условие будет выполнено: речь идет о земле, которую покроет одна-единственная шкура. Ты провела Ярбу! Очаровала его, а потом – схитрила!
– Знаешь, я бы предпочла, чтобы Венера погасила пламя любви в сердце берберского царя. Но разве это зависит от моих желаний! Недавно он вновь отправил ко мне гонцов с дарами. Прислал дюжину прекрасных рабынь, а еще – свору гончих псов и расшитый золотом шатер. Ярба помнит о том, что я люблю охоту, и старается угодить мне. Впрочем, он больше напрямую о браке не говорит; делает вид, что уважает мое желание – хранить верность покойному супругу. Однако каждый дар Ярбы все равно пробуждает мучительные воспоминания. Веришь ли, до сих пор все это стоит перед глазами…
Дидона, смахнув слезы, прикусила губу.
В памяти вновь возник образ ее дорогого супруга – Сихея.
Славный воин, богатый царь… Как красив он был на их свадьбе!
Крупные темные кудри вьются вокруг загорелого лица, пронзительно-синие глаза радостно сияют, ласковая улыбка обещает молоденькой девочке, одетой в полупрозрачный хитон, все-все, о чем она только могла мечтать, – любовь, почет и уважение, счастливую семью, теплый очаг…
С какой гордостью Дидоне в тот день хотелось смотреть на вчерашних подружек по играм!
Взирайте все, говорил ее сияющий взгляд, какого мужа послали мне боги! Как красив он, высок и строен! Как идет ему пурпурный фарос[3], а его котурны[4], украшенные золотом, так сияют на солнце, что глазам делается больно!
Свадебный пир – как и положено делать для дочери тирского царя – был устроен богатый. Гости уже давно устали возлежать на ложах, ожидая, пока рабы прекратят носить изысканные кушанья и наполнять кубки божественными винами. Но пуще всех томилась от ожидания и нетерпения юная невеста.
Сихей… любимый, желанный…
Скорее бы остаться наедине с ним, и чтобы его руки сомкнулись на ее талии, а губы целовали ее – жарко-жарко!
Наконец специальная служанка, приставленная к Дидоне для помощи в приготовлениях к первой брачной ночи, делает знак – пора супругам удалиться в опочивальню, на ложе, усыпанное лепестками белых роз.
И вот уже, освещенная пламенем закрепленных на стенах факелов, Дидона торопится по длинному коридору в свою спальню, торопится, чтобы…
Чтобы вдруг наткнуться на тело мужа…
Сихей лежит в двух шагах от дверей опочивальни.
– Госпожа, что же вы остановились? – недоуменно интересуется служанка. И, заглянув через плечо Дидоны, тут же падает без чувств, сосуд с ароматным маслом выскальзывает из ее рук и разлетается вдребезги.
В полумраке почти невозможно разглядеть кровь, пропитавшую пурпурный плащ мужа.
Но и этого света довольно, чтобы понять: он, только что давший клятву любви, мертв. Вероломно убит, вон – кинжал с золоченой рукоятью, который коварный убийца вонзил в бок Сихея…
Однако даже тогда, при виде тела мертвого любимого супруга, ей еще все-таки было не очень больно.
Все воспринимается как в тумане. Произошедшее кажется дурным сном, от которого вот-вот можно пробудиться. Сомнений в том, что Сихей мертв, нет: его бледное лицо кажется застывшей маской. Но поверить в смерть мужа все равно невозможно. А потом спасительный обморок словно погружает мир и все его беды в мягкую обволакивающую темноту.
И все-таки настоящие, мучительно-жгучие страдания начинаются позже. Когда становится ясно: кто тот человек, в своих злодеяниях превзошедший всех прочих смертных…
– Наш брат, Пигмалион! Я до сих пор не верю, что он пошел на это, – прошептала Анна, обнимая Дидону за плечи. – Да, после свадьбы в твою пользу отошли бы обширные земли. Но ведь большая часть царства все равно досталась бы ему! Как мог он убить Сихея, ведь он был его другом!
Дидона вздохнула:
– Жадность, алчность и зависть лишили нашего брата рассудка. Я до сих пор опасаюсь мести Пигмалиона! Не следовало мне, наверное, грузить на корабли все наше золото и драгоценности. Но я представила себе, что он, убийца, лишивший меня счастья, распоряжается всем нашим отцовским наследством… Итак, что сделано, то сделано. Пигмалион, должно быть, кричал как сумасшедший, когда ему доложили, что мы бежали, а казна опустела! Знаешь, Анна, сегодня мне почему-то особенно неспокойно. Может, брат решил отомстить нам? Конечно, Карфаген стал уже достаточно мощным и сильным, и за крепостными стенами мы легко укроемся от неприятеля. И все-таки я…
Закончить эту речь Дидона не смогла – дыхание у нее перехватило.
Она смотрела вдаль, где синее небо смыкалось с таким же синим морем. Но только теперь между ними явственно различалась нитка плывущих один за другим кораблей. Ветер раздувал их белоснежные паруса, отчего казалось, что корабли приближаются к Карфагену быстро и стремительно.
Соскользнув со стула с высокой спинкой и золочеными подлокотниками, Дидона пробормотала:
– Надо позвать свиту и отправиться к берегу. Наверное, Пигмалион узнал, где мы нашли приют, и снарядил корабли, стремясь вернуть себе отцовское золото. Скорее предупредим стражу!
– Конечно, – кивнула Анна и легонько ударила по медному кувшину. В проеме покоев сразу возникла гибкая, тонкая, как тень, рабыня с полупрозрачными плащами-накидками, в которые госпожи облачались для защиты от палящего солнца. – От нашего брата можно ожидать чего угодно!
Подгоняемые попутным ветром, судна быстро приближались к берегу…
– Как много кораблей! Около двух десятков! – прошептала Дидона, щурясь от солнца. Долго смотреть на море было больно: синяя гладь, отражавшая потоки солнечных лучей, блестела, как рыбья чешуя. – Стал бы наш брат снаряжать столько людей для того, чтобы умертвить своих слабых, несчастных сестер?
Анна пожала плечами:
– Должно быть, Пигмалион узнал, что стены Карфагена крепки и наша новая земля процветает благодаря милости богов. Ты думаешь, что он много людей снарядил, чтобы нас уничтожить? Но ведь и у Карфагена теперь войска довольно. Хотя…
Дидона сразу же поняла, почему сестра запнулась, и обрадованно улыбнулась.
Корабли подошли так близко, что стали уже видны палубы, а на них – люди, пытающиеся спустить на воду остроносую лодку. Не похожи эти люди на свиту Пигмалиона!
Вот уже причаливает к берегу первая лодка, следом стремительно летит вторая. На белоснежный песок, с опаской косясь на вооруженную луками и мечами тирскую свиту, ступают мужчины в богатых красивых одеждах. Такие короткие хитоны не носят в Тире! А еще между прибывающими путниками выделяется один мужчина… Как он красив! Льняные волосы, голубые глаза, ровный профиль, четко очерченные вишневые губы… Загорелые руки бугрятся мышцами, прекрасная, крепкая, широкая грудь, узкие сильные бедра, едва прикрытые краем платья. Звенит закрепленный на поясе золотой кинжал.
И вот этот красивый сильный воин идет ей навстречу, держа за руку… маленького мальчика. Ребенок хорош собой, словно Купидон, – пухленький, с золотистыми кудрями. Малыш чем-то похож на воина, но их близость подчеркивает и существующие между ними различия – силу мужчины и трогательную детскую хрупкость…
