Ольга Тарасевич - Крест Евфросинии Полоцкой
Как же ей хочется взять в руку перо! Но в скриптории нет ни одной женщины, только монахи занимаются переписыванием книг. А может, все-таки?..
Звучит гневное:
– Княжна! Совсем дитя! Какое попробовать, прости Господи!
Через несколько дней отчаянных просьб монах сдается. Только предупреждает:
– Смотри, Предслава, не испорти пергамент!
Так вот для чего созданы ее пальцы! Перо, чернильница, пергамент, песок, снова перо…
Спина ноет тягучей болью, литеры свитка летописи едва различимы. Болят глаза, немеет рука. Но словно какая-то невидимая сила вынуждает Предславу не оставлять пергамент. И душа парит в счастье, как белая голубка в синем небе над родным Полоцком.
…Предслава отложила перо и улыбнулась. А пожалуй, и хватит на сегодня трудиться. Звонят колокола златоглавой Софии, зовут к вечерней службе. И через окошко скриптория видно, как стекается люд в расписанный фресками светлый храм. Ей тоже пора на молитву. Попросить у Господа покоя для батюшки. Младший он, Святослав-Георгий. На посаде старший брат, Борис. И у того есть сыновья. Понимает отец: не для него престол полоцкий. Но все не может покориться судьбе.
Усмири же, Господи, его боль и кручину. Пусть исчезнут все батюшкины тревоги, печали. Ныне, и присно, и во веки веков, аминь…
После службы на душе стало легко-легко. «Только христианская вера дает сердцу успокоение, – думала Предслава, возвращаясь в терем. – Язычников мало в Полоцке, но челядницы рассказывали: простой народ все еще иногда поклоняется камням, прыгает через костер на Ивана Купалу. Как же они не понимают, что только Бог дарует жизнь вечную!»
Она бросила рассеянный взгляд на Двину и нахмурила тонкие брови.
Опять нарушен покой могучей широкой реки, снова часовые-тополя беспомощно дрожат в водной глади. Не справились, ничего не могут поделать: у дружинников свои планы на реку, на корабль под белыми парусами. Преграждают цепи путь странникам.[9]
– Платите дань земле полоцкой! А ежели не по нраву платить, разворачивайте корабль. Нет вам тогда дороги по Двине!
Широка река. Не добросить с корабля до берега купцу кожаный кошель с серебряными дирхемами.[10] Из зарослей камыша выплывает лодка, и сердце Предславы замирает. Много дружинников она перевидала в покое отца. Но этот…
Как васильки во ржи. Синие глаза, светлые волосы. Кольчуга ладно облегает большое сильное тело. Словно диковинный исполин, стоит он на носу лодки, и торжествует на его губах улыбка.
Почувствовав ее взгляд, дружинник обернулся, и Предслава вспыхнула от стыда. Придумается же такое, прости Господи! Но вот же, привиделось: если бы посватался к ней князь, такой же пригожий, она не стала бы оставлять нетронутой свою чарку с вином,[11] пригубила бы, с радостью!
Девушка подняла руку, чтобы осенить себя крестом, отогнать искушение с помощью Божьей. Но перекреститься не успела, испугалась вмиг померкшего солнца.
Задул сильный ветер, нагнал на небо черных туч, забурлила Двина разгневанными волнами. И проливной дождь вмиг промочил плащ, сковал движения мокрой материей.
– Княжна! Иди к нам! – закричали дружинники из-за тополиных веток.
Она отрицательно покачала головой и побежала к терему.
Гневается Бог за грешные мысли. Нет согласия провидения на счастье для Предславы? Но почему? А на что оно тогда есть – согласие?..
– Доченька, милая! Промокла вся! Непогода на дворе страшная! Сейчас, сейчас распоряжусь, чтобы принесли сухое! – захлопотала княгиня, едва Предслава появилась на пороге. – А князь-то тебя так ждал, так ждал. И притомился, охота нынче тяжелая была, опочивать лег.
София дождалась, пока челядница, помогавшая дочери переодеться, вышла из светлицы, и провела рукой по мокрым, потемневшим от дождя волосам Предславы.
– Вот ты и выросла, дочка! Батюшка сказал, сваты завтра будут.
Предслава недоуменно пожала плечами. В терем часто приходят сваты. Не один знатный князь хотел бы взять молодую княжну в жены. Слава о красоте и мудрости дочери Святослава-Георгия идет далеко за пределы земель полоцких. Но нет ее согласия на свадьбу. А отец обычно лишь посмеивается над понурыми сватами.
– В этот раз все будет по-другому, – перебила дочь София. – Князь очень знатный. И Святослав-Георгий повелел, чтобы не было твоего отказа. Сказал: «Ежели не сам я на посад сяду, то внук мой будет княжить». Так он сказал, и об этом хотел говорить с тобою.
– Матушка, но я… не хочу… Матушка! Я знаю, что не это должно мне делать, совсем не это. Там, на реке, видела я пригожего дружинника. И подумала, что хочу себе жениха такого. А Господь разгневался, разверзлись небеса, закрутила непогодь! – Предслава в волнении сжала руку Софии. – Нет воли Божьей на свадьбу. Неужто батюшка против неба пойдет?!
– Бог далеко, князь близко, – тихо сказала София, сочувственно глядя на дочь. – Пригожий, говоришь, дружинник? Только отцу не вздумай сказать, иссекут дружинника плетками. А то и казнят. И все равно будет, как Святослав-Георгий велел.
Предслава закусила губу. Да что же это такое! Батюшку как подменили!
– Тебе уже двенадцать лет, дочка.[12] Святослав-Георгий хочет, чтобы стала ты княгиней, чтобы родила сына.
София еще долго утешала дочь, но Предслава едва слышала ее слова. Почему-то не радовало ее, что будущий муж знатен, да молод, да хорош собой. Она пристально вглядывалась в залитую дождем ночь за окном, и в сердце рождались молитвы.
На все воля твоя, Господи. Как ты порешишь, так тому и бывать. Не оставляй же милостью своею рабу твою верную Предславу…
Она не помнила, как покинула свой покой. Украдкой пробралась мимо стражников, миновала Софийский собор, торговые ряды, низенькие хаты, в которых жил простой люд.
Очнулась лишь у монастырских стен. Постучала в деревянную дверь, и светлая теплая истома заполонила измученное сердечко.
– Предслава?! Господи, да что случилось-то? Ты, посеред ночи, здесь?
Княжна понимала: пред ней ее тетушка, игуменья, вдова Романа Всеславовича, после смерти князя избравшая для себя путь невесты Христовой.
Ночь, монастырь, встревоженное лицо тети в темных одеждах. Тихонько звякают от ее движений вериги под рясой. Клубится седой туман в низине, луна серебрит деревья, почти скрывающие слабо светящееся окошко кельи.
Предслава понимала все это, но вместе с тем чувствовала: неудержимая сила привела ее пред эти двери. Сила, противиться которой невозможно. Но от этого… нет, пожалуй, что и не страшно. Только удивительно. Она будто бы стала сама не своя.
«Свершится. Сейчас все свершится», – вдруг поняла княжна и перекрестилась.
– Что будет, если мой отец захочет отдать меня в супружество? Если будет так, от печали этого мира нельзя избавиться. Что содеяли наши роды, бывшие прежде до нас? Женились, и выходили замуж, и княжили, но не вечно жили. Жизнь их прошла, и погибла их слава, словно прах, хуже паутины. Но древние жены, взяв мужескую крепость, пошли следом за Христом, женихом своим, и предали тела свои ранам, мечам – главы свои. А иные, хотя и не склонили шеи свои под железом, но духовным мечом отсекли от себя плотские сласти, отдали тела свои посту, и бдению, и коленному преклонению, и возлежанию на земле. И они памятны на земле, и имена их написаны на небесах, где они вместе с ангелами непрестанно Бога славят!
Ее голос. Дрожит, срывается. Ее голос, но откуда, откуда текут слова эти? Одно только ясно Предславе: всей душой принимает она свои речи.
– Тетушка… Хочу я постриг принять монашеский…
Игуменья всплеснула руками.
– Чадо мое! Как же я могу это сделать? Батюшка твой, доведавшись, с гневом возложит вред на голову мою! И ты еще так юна! Не сможешь ты понести тяготы монашеского жития, не сможешь оставить княжение и славу мира этого!
– Минует, как сон, слава эта, – твердо сказала Предслава.
Она ни капельки не сомневалась: поколебавшись, игуменья примет ее сторону. Та же сила, которая привела к монастырю, теперь подсказывала ей это, вселяла уверенность, помогала.
И тетя вдруг тоже все поняла.
– Господь зовет тебя, Предслава. Не могу я противиться его воле и не буду, – негромко сказала она, обнимая девушку. – А князь… Да, разгневается, конечно. Надобно мне поговорить с епископом Полоцким Илией. Он поможет вразумить Святослава-Георгия.
За игуменьей последовала Предслава в монастырь. В келью тети вела узкая-преузкая длинная лестница.
От этой узости холодных каменных ступеней, от гулких звуков шагов, взлетающих под темные своды, княжне на секунду стало страшно.
Путь выбран. Но это будет очень, очень тяжелый путь. Хватит ли ей сил пройти его?..
***2
Безумно хотелось позвонить Франсуа. Расцарапать своим голосом те воспоминания, которые он лечит-лечит, да все никак не вылечит. Один телефонный звонок, чтобы убедиться: красивый мужчина, потрясающий любовник, он по-прежнему в ее власти. И сделает все. Будет ждать в аэропорту де Голля, помчится в Москву, украдет звезды с неба, заласкает до слез. Любой каприз. Ни в чем не будет отказа. Любовь расстреляла его в упор. Франсуа, остроумного, красивого, импозантного, уже не узнать в осунувшейся бледной тени. Ее тени, именно ее тени… Разумеется, собственную тень любить нельзя. Но за ней можно наблюдать, с любопытством, с презрением, изучая следы разрушения некогда сильной личности. И разрушать еще больше.
