Эд Фалько - Семья Корлеоне
— Ты точно его прикончил?
Надев шляпу, он поправил ее так, как ему нравилось, опустив спереди поля.
— Джо, за кого ты меня принимаешь? — обиженно спросил Томми. — Я что, не знаю, что делаю? — Увидев, что Джузеппе не отвечает, он закатил глаза. — У него снесено полчерепа. Его мозги разбрызганы по всему полу.
Когда они вышли на лестничную клетку, к одному пролету, ведущему на улицу, Джузеппе остановился и сказал:
— Он не предал своего отца. За это его можно только уважать.
— Крепкий оказался парень, — заметил Томми. — Я по-прежнему считаю, что ты должен был разрешить мне поработать с его зубами. Уверяю, после такого говорить начинают все.
Джузеппе пожал плечами, признавая, что Томми, возможно, и прав.
— Остается еще и второй сын, — сказал он. — Тут есть какое-нибудь продвижение?
— Пока что нет, — признал Томми. — Быть может, он прячется вместе с Розарио.
Джузеппе еще какое-то мгновение думал о втором сыне Розарио, после чего вернулся мыслями к Джейку Лаконти и тому, что никакими побоями не удалось заставить парня предать своего отца.
— Знаешь что? — сказал он Томазино. — Позвони его матери и скажи, где его найти. — Помолчал, размышляя, и добавил: — Пусть обратится в хорошее похоронное бюро, там Джейка приведут в порядок, и можно будет устроить похороны по высшему классу.
— Джо, даже не знаю, можно ли привести Джейка в порядок, — неуверенно произнес Томми.
— Как там зовут того мастера, который так классно поработал над О’Брайаном? — спросил Джузеппе.
— Да, я понял, кого ты имеешь в виду.
— Разыщи его, — сказал Джузеппе, хлопнув Томми по груди. — Я сам всем займусь, оплачу расходы из своего кармана. Семья не должна ни о чем знать. Передай ему, пусть предложит свои услуги бесплатно, якобы он друг Джейка и все такое. Это ведь мы можем устроить, верно?
— Ну да, точно, — согласился Томми. — Это ты здорово придумал, Джо. — Он потрепал Джузеппе по плечу.
— Отлично, — сказал Джузеппе. — Пусть будет так.
И он сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, как мальчишка.
Глава 2
Сонни устроился в кабине грузовика и опустил поля мягкой фетровой шляпы. Этот грузовик принадлежал не ему, однако поблизости не было никого, кто стал бы задавать ненужные вопросы. В два часа ночи этот участок Одиннадцатой авеню оставался совершенно пустынным, если не считать редких пьянчуг, бредущих, шатаясь, по широкому тротуару. Где-то должен был дежурить полицейский, но Сонни рассудил, что тот наверняка дрыхнет, вытянувшись на сиденье у себя в машине. Однако даже если бы полицейский его заметил, что было крайне маловероятно, он притворился бы пьяницей, отсыпающим хмель после бурного субботнего вечера, — что было бы не так уж далеко от истины, поскольку Сонни действительно выпил много. Однако он не был пьян. Он отличался крупными габаритами, в свои семнадцать уже шести футов росту, крепкий, широкоплечий, и алкоголь брал его с трудом. Сонни опустил боковое стекло, впуская в кабину холодный осенний ветер со стороны Гудзона, чтобы не заснуть. Он устал, и как только уютно устроился за большим рулевым колесом грузовика, его стала одолевать дремота.
Час назад Сонни был вместе с Корком и Нико в заведении Джука в Гарлеме. Еще за час до того Сонни был в одном подпольном баре в центре, где они на двоих с Корком проиграли в покер больше сотни долларов шайке поляков из Гринпойнта. Все расхохотались, когда Корк заявил, что им с Сонни нужно убираться отсюда, пока у них еще остались рубашки на теле. Сонни тоже рассмеялся, хотя за мгновение до того он уже был готов назвать одного верзилу-поляка мошенником и проходимцем. Но Корк умел читать настроение своего приятеля, и ему удалось увести его оттуда до того, как Сонни совершил какую-нибудь глупость. До Джука Сонни добрался если и не пьяный, то близкий к тому. После танцев и опять выпивки он уже решил, что на сегодня с него хватит, и собрался отправиться домой, но тут какой-то приятель Корка остановил его в дверях и рассказал про Тома. Сонни готов был врезать щенку в морду, но вовремя остановился и вместо этого сунул ему несколько долларов. Парень назвал ему адрес, и вот теперь Сонни торчал в кабине этого древнего грузовика, судя по виду, оставшегося со времен Великой войны, и смотрел на игру теней на занавесках в комнате Келли О’Рурк.
Там, в комнате, Том как раз начал одеваться, а Келли расхаживала взад и вперед, прикрывшись простыней, поддерживая ее одной рукой под грудью. Простыня волочилась сзади по полу. Келли была бесстыжей девчонкой с выразительным красивым лицом — гладкая кожа, алые губы, голубовато-зеленые глаза, обрамление огненно-рыжих волос, — и было также что-то выразительное в том, как она двигалась по комнате, словно разыгрывая сцену из фильма, а Том выступал в качестве ее партнера, Кэри Гранта или Рэндолфа Скотта.[2]
— Но почему ты должен уходить? — в который уже раз спросила Келли. Свободную руку она прижимала ко лбу, словно измеряя сама себе температуру. — На дворе ночь, Том. Ну почему ты хочешь сбежать от девушки?
Том натянул майку. Кровать, с которой он только что встал, была скорее койкой, а пол был завален иллюстрированными журналами. Прямо из-под ног Тома ему соблазнительно строила глазки Глория Суонсон[3] с обложки прошлогоднего номера «Нового кино».
— Куколка, — сказал Том.
— Не называй меня куколкой, — отрезала Келли. — Все называют меня куколкой. — Прислонившись к стене у окна, она выронила простыню и приняла картинную позу, выставив бедро. — Том, ну почему ты не хочешь остаться у меня? Ты ведь мужчина, разве не так?
Надев рубашку, Том начал ее застегивать, не отрывая взгляда от Келли. В ее глазах было что-то наэлектризованное и встревоженное, граничащее с испугом, словно она ждала, будто в любой момент начнется нечто удивительное.
— Возможно, ты самая красивая девушка из всех, кого я только видел, — сказал Том.
— У тебя были девушки красивее, чем я?
— У меня никогда не было никого красивее тебя, — решительно заявил Том. — Честное слово.
Тревога исчезла из глаз Келли.
— Том, останься со мной на ночь, — сказала она. — Не уходи.
Том присел на край ее кровати, подумал немного, затем надел ботинки.
Сонни смотрел на отблеск света чугунного фонаря от двух параллельных полос железнодорожных рельсов, разделяющих авеню пополам. Положив руку на черный бильярдный шар, навинченный на рычаг переключения передач, он вспоминал, как маленьким мальчишкой сидел на тротуаре и смотрел, как товарные составы с грохотом катятся по Одиннадцатой авеню, а конный полицейский едет впереди, разгоняя с путей пьяных и ребятишек. Однажды он увидел мужчину в чудном костюме, стоящего на грузовой платформе. Сонни помахал ему рукой, а мужчина скорчил рожу и сплюнул, словно вид мальчугана вызвал у него отвращение. Когда Сонни спросил у матери, почему мужчина так поступил, та всплеснула руками и воскликнула:
— Sta’zitt! Какой-то cafon’ плюет на тротуар, и ты спрашиваешь у меня, в чем дело? Madon’!
После чего мать в гневе удалилась. Так она отвечала на большинство вопросов, которые ей задавал маленький Сонни. Ему казалось, что каждая ее фраза начинается со «Sta’zitt!», «V’a Napoli!» или «Madon’!». У себя дома он был «паразитом», «занудой» или «scucc’», поэтому он по возможности проводил все время на улице, в обществе других детей.
Вот и сейчас, находясь в Адской Кухне[4] и видя перед собой вереницу магазинчиков и лавок, увенчанных двумя-тремя жилыми этажами, Сонни чувствовал, будто вернулся в детство, в те годы, когда его отец каждое утро вставал ни свет ни заря и ехал в центр на Хестер-стрит, в свою контору на складе, где он работал и по сей день. Однако теперь, разумеется, когда Сонни вырос, все изменилось — то, что он думал о своем отце и о том, чем тот зарабатывал на жизнь. Но тогда отец был для него бизнесменом, владевшим вместе с Дженко Аббандандо компанией по продаже оливкового масла «Дженко пура». В те дни, увидев отца на улице, Сонни бросался к нему бегом, хватал за руку и торопливо выпаливал все свои детские мысли. Сонни замечал, как смотрят на его отца другие люди, и гордился этим, потому что отец был большой шишкой, владел собственным делом, и все — все относились к нему с уважением, поэтому Сонни еще с малых лет привык смотреть на себя как на принца. Сына большой шишки. Ему было одиннадцать лет, когда все это изменилось, или, наверное, лучше сказать, сместилось, поскольку он по-прежнему считал себя принцем, хотя теперь, разумеется, принцем уже совершенно в другом смысле.
На противоположной стороне улицы в квартире Келли О’Рурк, над парикмахерской, за знакомыми черными кружевами пожарных лестниц чья-то тень скользнула по занавескам, чуть раздвинув их, и Сонни успел разглядеть полоску яркого света, мелькнувшую бело-розовую кожу и копну рыжих волос. И вдруг ему показалось, что он одновременно находится в двух разных местах: семнадцатилетний Сонни смотрит на зашторенное окно квартиры Келли О’Рурк на втором этаже, и в то же самое время одиннадцатилетний Сонни, забравшись на пожарную лестницу, заглядывает в служебное помещение бара «Мерфи». Воспоминания о той ночи в «Мерфи» местами были очень живыми. Было еще не очень поздно, девять вечера, самое большее — половина десятого. Сонни уже лег в кровать, но тут услышал, как отец и мать о чем-то разговаривают друг с другом. Негромко — мама никогда не повышала голос, разговаривая с папой, — и слов Сонни разобрать не мог, однако ее тон прозвучал для ребенка безошибочно; этот тон красноречиво говорил, что мать чем-то озабочена или встревожена. Затем отворилась и закрылась дверь, после чего послышались шаги отца на лестнице. В те времена еще никто не дежурил у входной двери, никто не ждал на улице в большом «паккарде» или черном восьмицилиндровом «Эссексе», готовый отвезти папу туда, куда он только пожелает. В тот вечер Сонни увидел из окна, как отец вышел за дверь, спустился с крыльца и направился к Одиннадцатой авеню. К тому времени как Сонни оделся и сбежал по пожарной лестнице, отец уже завернул за угол и скрылся из виду.
