Татьяна Устинова - Один день, одна ночь
– Пока никто из нас никаких показаний не дает. – Чучмек оперся ладонями о каменный подоконник, свесил патлатую голову и теперь рассматривал собственные босые ноги. – Или тогда ведите протокол.
Вот терпеть Мишаков не мог всяких таких фанаберий!.. Тут уж и до адвоката недалеко! Сейчас начнет права качать и грозить международным трибуналом в Гааге! Слыхали мы эти песни. Эх, если б не девица из телевизора – капитан покосился на нее раздраженно, – отволок бы сейчас этого в отделение, съездил пару раз по зубам, засадил в «обезьянник», живо бы тон сменил!..
– Выходит, вы не дрались?..
– Ничего не выходит, капитан. – Шан-Гирей перестал изучать свои ноги, поднял голову и уставился ему в глаза так, что Мишаков даже дрогнул немного, стул под ним громыхнул. – Этот ваш Кулагин вчера приходил к нам и очень плохо себя вел. Первый раз я его просто вывел на площадку. Но он через некоторое время вернулся, стал буянить и...
– Алекс дал ему по физиономии, – влезла девица, – и мы его больше не видели.
Глаза за стеклами круглых очков сияли.
Вот хоть ты тресни, подумал капитан Мишаков, а каждая женщина на свете приходит в восторг, если мужчина в ее присутствии совершает «героический поступок»! Неважно какой. Матерщинника там приструнит, колесо поменяет, бабусе нищей двадцатку сунет. Женщине все равно. Главное, что – герой!
И этой, из телевизора, важно, что ее чучмек кому-то по морде съездил! Первобытно-общинный строй, что ни говори, а все туда же, эмансипированные они, свободные!..
Как бы не так – свободные!..
– Если вы отказываетесь сотрудничать, я вас сейчас заберу в отделение, и там мы во всем разберемся. Под протокол! – Капитан повысил голос, потому что чучмек явно собрался что-то возразить. – Итак, я спрашиваю: что произошло вчера вечером в вашей квартире? И еще, – Мишаков одним глотком допил кофе из диковинной чашки. – Кто из вас убил Кулагина Анатолия Петровича?
– Матерь божья, – пробормотал Шан-Гирей, отвернулся и стал смотреть в окно.
– Никто не убивал, – удивилась девица. – Что мы, с ума сошли, что ли?.. Очень нам нужно его убивать!..
– Он не стоит таких усилий, капитан, – глядя в окно, добавил Шан-Гирей.
Да ну их совсем!.. Психологический прием опять не сработал, а ведь хороший прием-то! Когда-то в Школе милиции следователь Петрушин, еще той, старой закалки следователь, учил их, желторотых юнцов: иногда и очень даже часто, особенно если убийство совершается на бытовой почве, преступник на прямой вопрос дает прямой ответ.
От растерянности дает. От неуверенности. От раскаяния, что сделал глупость – убил, а уже ничего не исправить!
Но эти двое не были растерянными и уж точно ни в чем не раскаивались!..
– Вы... не спешите? – с сочувствием спросила девица. – Как ваше имя-отчество?
– Сергей Петрович!
– Я вам сейчас все расскажу, Сергей Петрович, – пообещала девица. – Только это будет... долго. Ничего?..
Вчера
Писательница Марина Покровская – в миру Маня Поливанова – поняла, что больше ни секунды не сможет провести за компьютером, ну просто ни одной секунды! Отрываться было жалко – там, у нее в романе, дело шло к развязке, и герой уже почти догадался, кто убийца, и героиня уже почти догадалась, кого она любит, и убийца почти догадался, что должен спешно уносить ноги, а тут, как назло, у автора силы кончились!..
– Охо-хонюшки-хо-хо, – под нос себе пробормотала писательница Поливанова и потерла глаза под очками.
Очки немедленно свалились с носа, пластмассово клацнули по клавиатуре. Маня испуганно посмотрела, не разбились ли.
Ничего, целы.
Очень хотелось есть, пить, спать и как-то подвигаться – все одновременно.
Маня тяжело выбралась из-за стола и проделала некое антраша, очень неловко. В глазах потемнело, в голове загудело, и пришлось схватиться за край массивного письменного стола, чтобы не упасть.
– Уработалась что-то, – громко сказала Маня, хотя точно знала, что ее никто не услышит. – Так нельзя, матушка. Скоро к стулу прирастете, отдирать придется.
...Алекс уехал на какое-то интервью, давно, еще в обед. Давать интервью он терпеть не мог, долго ломался, скулил, ныл, говорил, что не поедет, и не уговаривайте, хотя сразу было понятно – поедет, никуда не денется. Об этом хлопотала сама Анна Иосифовна, очень мило:
– Алекс, душа моя, сделайте одолжение! Я так редко о чем-то вас прошу, ведь правда? Много времени это не займет!
«Душа» Алекс согласился, конечно, но зато душу из Мани вынимал... долго и основательно.
Так полагалось по правилам игры.
Правила были чрезвычайно просты. Все, что делает Александр Шан-Гирей – писатель Алекс Лорер, – чрезвычайно важно, талантливо, первостепенно и грандиозно. В масштабах человечества, разумеется.
Все, что делает Мария Поливанова – писательница Марина Покровская, – не имеет никакого значения, узко, мелко и годится лишь для кратковременного развлечения. Человечество ни при чем.
«Талантливый и грандиозный» Алекс Лорер создавал самые настоящие шедевры, романы, признанные во всем мире.
«Узкая и мелкая» Покровская – на самом деле рослая и довольно крупная – строчила детективы, которые, как известно, презирают все: и критики, и журналисты, и сами писатели. Кроме, собственно говоря, читателей, среди которых есть и критики, и журналисты, и сами писатели. Для них-то, для читателей, Маня и старалась.
Сегодня особенно – вон чуть в обморок не повалилась прямо у письменного стола!..
Повздыхав, Маня с сожалением закрыла крышку ноутбука с нарисованным молочно-белым яблочком, очень соблазнительным, и подумала, что неплохо было бы на самом деле яблоко съесть, но где ж его взять?.. Ехать на рынок нет сил, да и поздно уже, восьмой час, послать «человека» тоже нет никакой возможности. «Человек» уехал давать интервью, и когда явится к очагу – неизвестно.
Вот если бы у меня была дача в Малаховке, мечтала Маня по дороге на кухню, я бы вкопала в саду круглый стол, а на него бы поставила корзину, и в ней всегда были бы яблоки – красота!.. Еще у меня была бы беседка, классическая, дачная, как во внутреннем дворе «Алфавита», увитая диким виноградом, с широкими лавками и дощатым полом, на резные перила брошен клетчатый плед.
Отчасти Маня Поливанова в данный момент напоминала самой себе помещика Манилова из Гоголя, который желал, чтоб непременно был пруд, а через пруд чтоб мост, а на мосту чтоб купцы и лавки!..
И в холодильнике не нашлось ничего утешительного!.. Два куска сыру, но разве ж это утешение!.. Алекс любил сыр, а Маня не очень, хотя знала, что сыр и красное тосканское вино – это правильно, это положено любить.
Чего бы поесть?.. Маня задумчиво почесала ногу через дырку в джинсах и захлопнула холодильник.
– Чижа захлопнула злодейка-западня! – провозгласила она.
Может, красного тосканского вина тяпнуть? И заесть его сыром, как положено?..
Грустно, когда дома нет никого и некому сказать, что устала, когда в холодильнике шаром покати, а в спине кости цепляются друг за друга, ноют, мешают жить, и в голове какая-то ерунда про Манилова и чижа!
Грустно, когда успехи и победы или усталость и неразбериху мыслей не с кем разделить и никому дела нет...
– Никому – это кому? – сама себя спросила Маня Поливанова, наугад вытащила с полки вино и подслеповато уставилась, пытаясь разобрать, тосканское оно или нет. – Никому – это значит Алексу, правда же, голубушка? Только он вас интересует!
Не разобрав, что написано, Маня водрузила бутылку на стол.
– Он занимал все ее мысли, – торжественно произнесла она и приналегла на штопор, который что-то плохо вкручивался. – Душа ее ни об чем так не убивалась, как об нем!..
Маня вытащила длинную влажную пробку и понюхала – по правилам обязательно нужно понюхать. Пахло хорошо, как будто листьями, травой и черной смородиной.
Вот если, к примеру, позвонить Викусе или Катьке Митрофановой, они непременно приедут и ее спасут! Пожалеют бедную усталую Маню, дадут поесть, расскажут, как там, на воле, где постепенно разгорается лето!..
Викуся еще, должно быть, скажет, что дождик сейчас был бы очень кстати, а то у нее на даче огурцы горят, или, может, петрушка, или баклажаны, Маня в огородничестве ничего не смыслила... Тетя очень любила дачную жизнь и всячески пыталась приобщить к ней племянницу, но что это за дача – шесть соток с грядками, ступить некуда, садовый домик в полторы неуютные комнатки, где в одном углу ютились плитка с газовым баллоном и стол, крытый жесткой изрезанной клеенкой со скрученными от старости краями, а в другом лопаты, грабли и ведра – все это внутри, чтоб не сперли!..
Впрочем, в прошлом году Викуся «окончательно решила», что так больше продолжаться не может и племянница должна переехать за город и ни минуты не задыхаться больше в «душной Москве, ни одной минуты!». Был прикуплен участок где положено, на северо-западе, правда, в чистом поле, ни деревца, ни кустика, только развороченная бульдозерами земля до самого горизонта. Ни Маня, ни Викуся толком не знали, как именно следует строить загородные дома, и дело продвигалось медленно и совсем не так, как представлялось в начале дачной эскапады. Круглый, утирающий красное лицо и подпрыгивающий на месте, как пыльный детский мячик, дядька-прораб во всем с Викусей соглашался, называл ее «хозяюшка», но поделать ничего не мог – строили кое-как, и выходило очень дорого. Викусе постепенно все надоело, хотя она и делала вид, что не сдается, и в последнее время они даже стали ссориться с Маней. Тетушке казалось, что Маня все «свалила на ее плечи, а сама ничем не интересуется».
