Татьяна Устинова - Там, где нас нет
Так не бывает.
Или бывает?..
– Я могу позвонить, – предложил Денис. – Езжайте домой, Павел Николаевич!
– Всем спасибо, – сказал Волков чуть громче, чем следовало, и голос его, отразившись от стен, ухнул прямо в лестничный пролет старого московского дома, – Зине я позвоню сам. Никаких действий предпринимать не нужно. Завтра постарайтесь много не болтать.
Подчиненные вразнобой покивали.
Просьба была глупа.
«Болтать» они начнут уже сегодня, как только докурят, проводят домой удрученного шефа и доберутся до своих мобильных телефонов!..
Волков взялся за ручку двери, потянул и остановился, вспомнив про снег на вытертом ковре, прямо в самой сердцевине трудноопределимого пыльного шерстяного цветка.
Кто-то же заходил к Сиротину перед самой его гибелью! И этот кто-то оставил след – бляшку тающего спрессованного снега.
– Ребята, – спросил он с тоской, – а кто заходил к Николаю Ивановичу? Ну, как раз часов около девяти?
Вся пятеро опять переглянулись, и по лицам у них прошла волна сочувствия к шефу, у которого явно появилась какая-то навязчивая идея.
Ничего, кроме сочувствия, Волков не заметил, хотя смотрел внимательно.
– Никто не заходил, Павел Николаевич, – это опять Маша Данилова выступила первой, казалось, изо всех сил стараясь помочь ему в трудную минуту. – Ну, нас же всех спрашивали, кто когда в последний раз его видел! Я днем видела, когда он куда-то на встречу поехал! Я еще спросила – куда это вы собрались, Николай Иванович, сейчас самые пробки начнутся! Туда еще, может, доедете, а обратно точно нет! Новый год на носу, вообще все движение встало!
– Да, я сегодня на работу три часа ехал, – поддержал ее Игорь Осипов. Он всегда и во всем поддерживал Машу Данилову. – Думал, брошу машину к черту и пешком пойду!
– А я…
И они, наверное, заговорили бы о пробках, если бы не Волков, который болезненно морщился от каждого вновь сказанного слова, как будто это были не слова, а гвозди, которые его сотрудники заколачивали ему в череп, и они это в конце концов заметили.
– Я тоже не заходил, – торопливо сказал Денис. – Мне отчет сдавать, я весь день писал и Николая Ивановича вообще не видел…
– А я с ним курить ходил, – вступил Виталий Камаровский. – В коридоре мы встретились, да и пошли на лестницу. Ну, покурили и разошлись. Он к себе пошел, а я к себе.
И они переглянулись с Лешей Рыбалко, который ничего не сказал, а только пожал плечами и покрутил головой. Таким образом, он, очевидно, хотел сказать, что к Сиротину тоже не заходил.
Никто не заходил!..
Что это может означать? Что снег на ковре Волкову померещился, что ли?!
Собираясь домой в темном кабинете – почему-то у него не было сил зажечь свет, – Волков думал, как будет звонить Зине Сиротиной и что станет говорить, и еще он думал почему-то про ковер, с которым Сиротин собирался на пенсию выйти, а Волков ему говорил, что до пенсии они не доживут, у них работа вредная.
Сиротин и не дожил.
Ужасная глупость.
Эта самая глупость никак не укладывалась у Волкова в голове, он все вспоминал, как утром они разговаривали, и вчера тоже разговаривали, и планы у них какие-то были, и сердились они друг на друга.
Они вечно друг на друга сердились!
Сиротин, отставной полковник, имел о жизни совершенно четкие, ясные и, главное, разительно отличающиеся от волковских представления о жизни.
А теперь и жизни не стало – какая разница, какие у кого были о ней представления!..
Волков не стал звонить с работы, и из дому звонить ему не хотелось, и он долго сидел в машине, собирался с силами, а потом позвонил Зине.
Он поговорил с ней, как мог, так и поговорил, а потом опять сидел, уставившись в лобовое стекло, по которому почему-то елозили дворники, хотя снег давно перестал.
Когда он открыл дверь, в теплых и чистых глубинах коридора показалась Юля, постояла, посмотрела, как он снимает ботинки, и ушла.
Волков не стал ее останавливать.
Он медленно прошел в ванную, потом долго сидел на краю ванны, старательно думая только о том, как устал, не позволяя себе думать о Зине и о Сиротине, которого никак не могли засунуть на носилках в распахнутую дверь «Скорой».
А потом оказалось, что воды нет.
Кран сипел, засасывая воздух, и Волков постучал по нему и пальцем поковырял, но ничего не изменилось. Кран только сипел, и этот унылый звук, как будто последнего дыхания, был совершенно невыносим. Волков долго не мог придумать, что сделать, чтобы этот звук затих.
Пришла Юля и завернула кран. Стало тихо.
– Если бы ты приехал утром, наверное, воду бы уже дали, – четко выговорила она, так же четко повернулась и вышла.
Волков проводил ее взглядом.
Почему никто так и не признался, что заходил к Сиротину перед тем, как тот вывалился из окна?! Ведь кто-то же точно заходил.
Волков закрыл глаза и заставил себя вспоминать.
Ну да. Все точно. Он вошел, постоял, посмотрел, удивляясь, что окно распахнуто. Свет отражался от тающего на ковре снега. Ничего ему не померещилось!..
Вдруг зазвонил телефон, и Волков втянул голову в плечи. Достав аппарат, он долго смотрел на него, собираясь с силами, чтобы ответить, и мечтая только об одном – чтобы он перестал звонить.
Он не переставал, и Волков точно знал, что не ответить он не может.
И он ответил.
Когда он вышел из ванной, свет в квартире был потушен, даже слабая ночная подсветка идиотского круга на потолке, придуманная дизайнером, и та не горела.
Шаркая и спотыкаясь, Волков добрел до спальни, где тоже было темно.
Темнота излучала враждебность, как будто искрила.
Волков разделся и лег, словно нырнул в омут этой самой враждебности. Он лег и вытянул руки поверх одеяла, изо всех сил стараясь случайно не коснуться того, чего никак нельзя касаться.
Так он лежал долго.
– Зачем ты приехал? – спросили из темноты, и враждебность, казалось, запульсировала.
Волков покосился во враждебную сторону и слегка пошевелил пальцами, чтобы разогнать ядовитое облако, надвигавшееся на него. Разговаривать не было сил.
Зато очень было жалко себя.
«Ну, может, на сегодня уже хватит, а? Ну, хотя бы на сегодня!?. Ну, пожалейте вы меня кто-нибудь, смилуйтесь надо мной!..»
Но, видимо, помилование сегодня не предполагалось. Может, депеша запоздала? Или ее позабыли отправить?..
Он надеялся отмолчаться, хотя понимал, что из этого ничего не выйдет.
И не вышло.
– Ночевал бы там, где был до трех часов, – сказали из ядовитого облака. – Чего туда-сюда метаться!..
– Я был на работе.
– А-а. Ну, значит, на работе и заночевал бы.
Волков лежал и смотрел в потолок, по которому плавали тени. Интересно, откуда тени на потолке?..
Когда он был маленький, на потолке всегда были интересные тени. Пиратский корабль. Еще космонавт в шлеме, он получался почему-то, только если мама неплотно прикрывала дверь. А когда плотно, космонавт исчезал, зато появлялся верблюд, очень грустный. Маленький Волков не любил верблюда. Больше всего он любил корабль, и ему хотелось мчаться на нем по синему морю, и чтобы паруса щелкали от тугого и свежего ветра, и ванты были натянуты, и чтоб капитан командовал: «Поднять брам-стеньги! Поставить аксели!», а храбрый юнга карабкался бы по вантам, как кошка!..
Маленький Волков не знал, кто такой Питер Пенн, и книжки такой не читал, но шхуна и юнга ему очень нравились, и хотелось туда, на корабль, где его не было и быть не могло, да и самого корабля не было тоже!..
Всегда хочется туда, где нас нет и быть не может.
Хорошо там, где нас нет.
Впрочем, этой мудрости маленький Волков тоже не знал.
Он лежал и вяло думал – я не могу, не могу, – а потом оказалось, что он спит, потому что вдруг проснулся.
Он проснулся, открыл глаза – нет никаких теней на потолке, не летит по нему пиратская шхуна, и бравый капитан не кричит: «Травить стаксель-шкоты!» и не кладет швербот в галвинд!
Утро было серенькое, мрачное, но все-таки утро.
«Я опоздал, – понял Волков. – Я проспал работу.»
Впрочем, наверное, ему повезло, что он проспал, и его нет на работе!..
Нехорошо сейчас в офисе, несмотря на то что там его нет!..
К тому времени, как начальник появится, коллектив будет оповещен и хотя бы от созерцания недоумевающих физиономий он будет избавлен. Станет созерцать скорбные.
Он поплелся в ванную, чувствуя вялость и нечистоту, как будто он три недели ехал в общем вагоне.
Когда он вышел, оказалось, что Юля почему-то дома.
– Доброе утро, – издалека сказал Волков.
Она даже не повернулась. Она смотрела телевизор, утреннее шоу «Доброе утро!» – «а сейчас наш опытный дизайнер Александра Скрыпник расскажет, как сделать бусы на елку из раскрашенных гуашью баранок!» и даже по ее спине Волков понял, что ничего хорошего в его жизни больше не будет.
По крайней мере сегодня не будет точно. И завтра. И через месяц тоже.
Как хорошо все было еще так недавно! Или это было давно?
