Александра Маринина - Фантом памяти
Слезинка выскользнула из глаза и медленно поползла по гладкой упругой щеке. Алюминиевая ложка с влажным чмоком плюхнулась в миску с кашей.
- Не верите? Я вам покажу сейчас... Подождите. - Анюта выскочила из палаты и через минуту вернулась, держа в руках газету.
- Вот, читайте. Это наша талдомская газета, здесь все написано.
Да, здесь действительно было все написано. И про то, что двадцать седьмого апреля, в пятницу, в Доме культуры состоится встреча с "нашим любимым писателем, автором многочисленных бестселлеров Андреем Кориным". И даже про то, что эта самая пятница, двадцать седьмого апреля, имеет место быть в две тысячи первом году. Если это розыгрыш, то он зашел слишком далеко, ведь такую газету, пусть и в единственном экземпляре, надо было придумать, сверстать и напечатать. Меня хотят свести с ума. Но кто? Зачем? О чем-то подобном я читал у Себастьена Жапризо, кажется, книга называлась "Дама в очках, с ружьем и в автомобиле". Меня хотят заставить поверить, что я свихнулся вследствие аварии, не помню, что происходило в моей жизни, путаю даты. Меня хотят выбить из колеи, сделать нетрудоспособным, помешать мне писать книги. Кто? Кому это может быть нужно? Черт возьми, почему до сих пор здесь нет Муси? Я же еще утром дал все ее телефоны и просил сообщить ей, где я нахожусь. Видно, дисциплина персонала в этом провинциальном лазарете еще хуже, чем медицинская подготовка.
Я аккуратно (насколько сумел плохо слушающимися руками) сложил газету и сунул ее под подушку. Глубоко вдохнул и задержал дыхание, чтобы не дать прорваться клокочущей во мне ярости, смешанной со страхом.
- Я больше не хочу есть. Позови, пожалуйста, врача.
- Вы плохо себя чувствуете? - переполошилась сестричка.
- Я сказал: позови врача, - холодно повторил я. Анютка молча собрала на поднос миски и кружку, расставленные на тумбочке возле кровати, и, не глядя на меня, вышла.
* * *Через два часа, после разговора с врачом и безуспешной борьбы с действительностью, мне пришлось констатировать факт, приведший меня в ужас: у меня украли почти два года жизни. Сегодня тридцатое апреля две тысячи первого года, в аварию я попал двадцать седьмого апреля, и никакими интеллектуальными усилиями сей прискорбный факт отменить не удается. А последнее, что я помню, это поездка на дачу восемнадцатого июля девяносто девятого года. Один год, девять месяцев и десять дней исчезли из моей жизни и из моего сознания, растворились, растаяли. Я пытался слабеньким своим умишком охватить эту истину, но не мог и оттого чувствовал себя растерянным, слабым и беспомощным, как несмышленый малыш, волею случая заброшенный в мир взрослых и вынужденный понимать и принимать их правила жизни, так отличающиеся от его собственных. Я не мог и не хотел смириться со страшными словами "посттравматическая амнезия", несмотря на уверения доктора по имени Василий Григорьевич, что все не так страшно и что если амнезия действительно является следствием травмы черепа и шока, то она очень скоро пройдет, буквально за несколько дней.
Мне нужно было пережить это новое понимание действительности, и пережить в одиночестве. Единственный человек, которого я хотел видеть, была Муся - мой литературный агент Мария Беловцева. Перед ней мне не стыдно выглядеть растерянным и слабым - она меня и не таким видала, знавали мы и худшие времена. По крайней мере, когда хоронили мою сестру Веру, я был, что называется, "в грязь", плакал, бился в истерике, жить не хотел, а ведь мне было почти сорок. Так что Мусю я не стесняюсь. А вот всех остальных, включая жену Лину и закадычного друга Борьку Викулова, видеть мне пока не хочется.
Однако доктор Василий Григорьевич внес коррективы в мои эгоистические желания. Муси нет в Москве и вообще в России, она уехала с ребенком на десять дней на море, в Египет. Так сказала ее мама, ответившая на телефонный звонок. Лины тоже нет, она, оказывается, уже две недели как находится в Шотландии и предполагает пробыть там еще почти месяц: решила довести до полного совершенства разговорный английский, который просто необходим ей в бизнесе. Наш десятилетний (хотя нет, теперь ему уже двенадцать) сын Женька остался на попечении бабушки, моей мамы, которая ввиду длинных майских праздников тут же радостно схватила любимого внучка и отправилась в Самару пообщаться с подругами юности. После того, как доктор по моей просьбе отработал все номера телефонов, которые я ему дал, выяснилось, что в Москве в данный момент находится только моя дочь от первого брака Светка, которая, услышав о том, что я попал в больницу, тут же вызвалась немедленно приехать. И как выяснилось, добрый дядя доктор такое разрешение ей уже дал, меня не спросив. Надо отдать должное Василию Григорьевичу, он и в самом деле сделал все, что мог: оказалось, что за последние два года многие номера телефонов изменились, в том числе и номер Мусиного мобильного, но я их уже не помнил...
Справедливости ради следует отметить, что Светкино рвение навестить попавшего в аварию папеньку меня немало удивило. Когда мы с ее матерью развелись, ей было семь лет, и ее жизнепонимания оказалось более чем достаточным, чтобы расставить все точки над i: папа плохой, потому что бросает маму с дочкой, а мама святая. То обстоятельство, что папа ушел от мамы, потому что ему надоело терпеть ее бесконечные любовные похождения на стороне, ребенка никак не смутило, ибо было ему неизвестно. У мамы хватило ума, а у папы совести не афишировать сей нелицеприятный факт. Светка все последующие пятнадцать лет относилась ко мне холодно, с презрительным снисхождением принимая деньги, которые я им привозил, и отказывая мне в нормальном общении. И вдруг такой порыв... Повзрослела, что ли? Или мать наконец-то соизволила поведать ей правду о причинах нашего развода?
Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны как хорошо было бы, пользуясь ситуацией, наладить отношения с дочерью! Но с другой - ни один нормальный отец не захочет, чтобы ребенок увидел его в подобном состоянии - подавленным, расстроенным, напуганным. Да-да, вот это и есть самое главное: я был напуган. Я боялся неизвестности, я не знал и, как ни силился, не мог вспомнить ничего из того, что произошло после поворота с Садового кольца к Комсомольской площади. Может быть, мы со Светкой за это время нашли общий язык и подружились, а я не помню? Может быть, мы напрочь рассорились с Мусей и она больше не является моим агентом, а я, как дурак, жду ее помощи и надеюсь только на нее? Может быть, Лина развелась со мной и уехала в Шотландию с новым мужем? Или это я с ней развелся? Может, я уже и жениться на ком-нибудь успел? Хорошо бы выяснить, на ком... Может быть, я уже перестал быть самым известным и самым издаваемым писателем России? Я все еще мню себя героем, а на самом деле я давно уже никто. Я не мог понять, чего хочу больше: узнать правду, даже если она убийственно неприятна, или еще какое-то время пребывать в счастливом неведении. И узнать страшно, и не знать страшно. Кажется, в психологии это называется когнитивным диссонансом. Или я что-то путаю? В психологии я не особенно силен, так, кое-чего нахватался по верхушкам, когда писал книгу о ребятах из службы спасения. Она называлась "Последний шанс" и до сих пор устойчиво сидит в десятке бестселлеров, несмотря на то что первое издание было четыре года назад, а суммарный тираж перевалил за три миллиона экземпляров. Впрочем, почему четыре года назад? Не четыре, а шесть, я все еще продолжаю мыслить категориями девяносто девятого года. И находится ли "Последний шанс" до сих пор в списке бестселлеров, мне неизвестно. Черт возьми, как трудно привыкать к этому новому мышлению!
Наверное, это все-таки хорошо, что все случилось накануне Длинных праздников и никого из моих близких нет в Москве. К тому времени, когда они вернутся, я справлюсь с ужасом и растерянностью, преодолею слабость и наберусь сил для того, чтобы узнать... А может быть, мне повезет и слова доктора окажутся пророческими. Пройдет несколько дней, и я все вспомню. Сам.
* * *Светка ворвалась в палату как ураган. Несмотря на то что мне все еще был противопоказан яркий свет и зашторенные окна поддерживали полумрак, появление дочери оказалось для меня сродни карнавалу - так много красок и блесток было на ее одежде и на ней самой. Блеклая больничная палата тут же расцветилась яркими пятнами оранжевых апельсинов, бордовых гранатов, красочных пакетов с соками и пестрых фантиков шоколадных конфет. И среди всего этого тропического многоцветья махал крылышками и летал по сумрачной палате яркий веселый попугайчик - моя дочь Светлана. Интересно, какой у нее сейчас цвет волос? Когда-то был радикальный зеленый, потом розовый, потом бордовый, а в последний раз ее головка напоминала яичный желток. Но последний раз, как я теперь понимаю, был два года назад. Изменилось ли что-нибудь? Да нет, не похоже, света недостаточно, чтобы точно определить, во что теперь выкрашен мой попугайчик, но то, что волосы у нее не русые, каковыми наградила ее природа, это точно. Ну, почти точно. И блестящие точки - это, несомненно, те самые металлические шарики, которые торчали и раньше у нее в ушах и на крыльях носа.
