Марина Крамер - Судьбу не изменить, или Дамы выбирают кавалеров
— Выбирай. Если ты скажешь — мы сейчас уйдем отсюда и больше никогда не увидим Женю. Но если ты не хочешь этого — запомни, что с этой минуты ты не смеешь больше рта открыть на тему, что он тебе не родной.
Не на шутку испуганный Грегори посмотрел в глаза матери и понял, что та говорит серьезно и от его слова сейчас зависят три жизни. Представить себе, что по утрам к нему в комнату не будет приходить Хохол, Грегори не мог. Он не был жестокосердным, он был обычным мальчишкой, которому иной раз не хотелось делить внимание матери с кем-то еще, но зла Хохлу он не желал никогда. Представив, что случится с Женькой, находившимся в тот момент в довольно тяжелом состоянии, если вдруг они с матерью уйдут и больше никогда не вернутся, Грегори испугался. И в этот момент он сделал окончательный выбор и больше уже не произносил вслух фразу «ты мне не отец». Со временем эта ситуация немного сгладилась в его памяти, но обещание свое Грегори выполнил — самым страшным для него было выглядеть в материнских глазах человеком, не умеющим держать слово. Он прекрасно знал, что таких она не уважала и ни во что не ставила. Хохол не держал на него зла, наоборот — старался и Марине объяснить, что мальчик просто запутался, но упрямая Коваль все равно сделала все, чтобы сын не смел больше заикаться на тему кровного родства с Женькой. Ей было очень обидно за мужа, который, имея на руках совершенно неподвижную после тяжелого ранения, ничего не соображающую женщину, не избавился от чужого ребенка, хотя вполне мог бы облегчить себе жизнь. Наоборот — вывезя в Англию и Марину, и Грега, Женька сделал все, чтобы мальчик научился говорить по-английски, чтобы смог быстрее адаптироваться в новых условиях. Сам Женька так и не выучил языка, разве что несколько бытовых фраз, произносимых с ломовым акцентом, но для маленького Грега нашел девушку-студентку, проводившую с мальчиком время до того момента, пока Коваль не пришла в себя и не встала на ноги. Марина постоянно напоминала об этом сыну, не желая, чтобы тот вырос неблагодарным, но Хохол в такие моменты страшно злился на жену:
— Ты выставляешь все так, словно я подвиг совершил. А ведь это нормально. Будь я его родным отцом — ты не стала бы так уж расписывать то, что я сделал, потому что считала бы это моей отцовской обязанностью. Так почему же ты думаешь, что у меня хоть раз мысль закралась о том, что он мне не свой и я могу от него избавиться? Ты кем меня считаешь-то?
— Я считаю тебя самым надежным, верным и порядочным человеком из всех, кого я знала, — просто отвечала она, приникая к мужу и понимая, что он прав.
В какой-то момент к Коваль вдруг пришло осознание того, что Женька — единственный мужчина, ни разу не предавший ее, не отступивший, не бросивший в тяжелых ситуациях, вытерпевший столько, что страшно даже подумать. Он любил безусловно, безоглядно, бездумно, ему важно было просто ее присутствие в его жизни. Во время последней поездки в Россию Марина вдруг взглянула на мужа совершенно другими глазами и поняла, что никого другого ей и не нужно, а все мимолетные романы, что она заводила, не имеют никакого значения — легкая связь, чтобы держать Хохла в тонусе. Но на самом деле никто, кроме Женьки, ей и не нужен. Она до сих пор сходила с ума, прикасаясь к его испещренной татуировками и шрамами груди, чувствуя его огромные ручищи, покрытые рубцами с тыльной стороны. Эти рубцы и шрамы Коваль могла целовать часами, что до сих пор страшно удивляло Хохла — по его мнению, выглядели его руки и грудь отвратительно, но у жены было свое мнение.
Марина любила собственное ощущение от этой близости — ощущение покорности и чужой власти. В последнее время Хохол перестал забываться и рукоприкладствовать, как бывало раньше, но, возможно, это просто она сама перестала давать ему поводы для этого? Женька бил ее от бессилия, от невозможности контролировать, сам потом очень жестоко страдал и мучился как от физической боли, хотя никогда не позволял себе больше одного удара — боялся не рассчитать силу и убить. К собственному удивлению, Марина никогда не держала на него зла или обиды за это. Никому она не позволила бы подобного и не простила бы, но Женька… Между ними было что-то большее, чем просто связь. Она доверяла ему слепо, не проверяя и не оглядываясь, потому что знала — он отгрызет себе руку, но защитит ее в любой ситуации.
К счастью, за последний год в их жизни ничего не происходило. Как шутила иной раз Марина — перестало взрываться и гореть все, к чему она прикасается. Хохол был очень доволен этим обстоятельством — Марина стала спокойно спать ночами, даже, кажется, курила меньше, с удовольствием занималась делами ресторана, ездила с Грегори на соревнования по единоборствам, которыми тот занимался с большим успехом. И вот сегодня сын вдруг обратил его внимание на то, что мать снова стала нервной и усталой, жалуется на жизнь живущей в далекой Сибири подруге. Это не предвещало ничего хорошего. Женька подумал, что, возможно, есть что-то, о чем жена не говорит ему, и это тоже нехорошо. После появления таких тайн она обычно срывалась в Россию, где непременно происходило что-то, требовавшее ее непременного участия. Там остался Мишка Ворон — человек, с которым у Марины было общее прошлое и чуть-чуть — в настоящем. Он знал, что Наковальня не погибла, хотя на кладбище уже много лет есть ее могила, как и знал, где и как ее найти в случае надобности. В прошлом году Марина помогла ему выпутаться из довольно неприятной истории, и Хохол очень надеялся, что на этом все и закончится. И вроде так и было весь этот год. Так почему вдруг сейчас Марина снова стала нервной? Нужно непременно это выяснить. Выяснить — и принять меры, пока все не стало сложно.
Глава 2
Урал
В разговоре с инакомыслящим человеком можно высказываться лишь о пустяках.
Ёсида Кэнко, монах— Мы зря все-таки решили лезть в эту предвыборную кампанию.
— Мы бы зря решили, если бы я сам избирался, — в голосе сидевшего за столом мужчины звучали нотки снисходительности, и его помощник, молодой высокий парень лет тридцати с небольшим, недовольно поморщился — в снисхождении он не нуждался, а мнение свое привык высказывать прямо и четко.
— Это я понимаю. Но вы ведь вкладываете деньги, а это риск.
— Любое дело, сопряженное с деньгами, всегда риск. Но можно всю жизнь просидеть, трясясь над пятью рублями, а можно однажды рискнуть и поднять пять миллионов, Вова. — Хозяин кабинета дотянулся до большого проигрывателя дисков и щелкнул кнопкой, наполняя помещение звуками джаза и голосом Нэта Кинга Коула.
Вова снова поморщился, но так, чтобы не заметил хозяин — джаз тот любил едва ли не больше всего на свете и не терпел критических замечаний по поводу собственного вкуса в музыке. Но Коул… Как будто нет ничего посвежее!
Владимир Суриков стал работать у предпринимателя Воронцова, владевшего большой сетью автосалонов и автосервисов в области, около двух лет назад. Автомагнат, как его здесь принято было называть, искал себе в помощники человека с юридическим образованием, чтобы мог контролировать некоторые проекты, а Вова как раз оказался на улице после банкротства небольшого заводика, выпускавшего всякую хозяйственную мелочь. Познакомила их Ксюша — тогдашняя любовница Воронцова и давняя соседка Вовы по лестничной площадке. Буквально через год эта самая Ксюша внезапно «сошла с катушек», как это определял сам хозяин, и решила во что бы то ни стало выйти за Воронцова замуж. Но если он не женился на ней в те годы, когда Ксюша была намного моложе и свежее, то с какой радости должен был сделать это сейчас? Вова хорошо это понимал, а вот Ксюша, видно, думала иначе. Когда она поняла, что вожделенная фата и штамп в паспорте ей, увы, не светят, она устроила вообще невообразимое, наняв киллера из бывших охранников Воронцова. Нет, она не собиралась убивать его — к чему, когда у нее была совершенно иная цель. Ксюша рассчитывала сидеть возле раненого Воронцова и всячески изображать верную подругу и надежную сиделку, чтобы таким образом вынудить упрямого автомагната все-таки сделать ей предложение. Но в такой, казалось бы, стройной схеме неожиданно возникла брешь, и Ксюшу перехватили вместе с исполнителями. С тех пор Вова больше никогда ее не видел, хотя слышал краем уха разговоры о том, что бывшая королева красоты и телеведущая с изуродованным до неузнаваемости лицом поселилась в Магадане, выезжать откуда совершенно не собирается.
Это происшествие заставило Вову Сурикова напрячься и поднять кое-какие связи в правоохранительных структурах, и вот тут-то он и выяснил, что респектабельный любитель джазовой музыки и хорошего виски Михаил Георгиевич Воронцов на самом деле является криминальным авторитетом Мишей Вороном, чья преступная карьера началась задолго до того, как Вова появился на свет. Сперва его охватила паника — меньше всего на свете Вове хотелось каким-то образом связываться с криминалом, пусть даже отошедшим далеко в прошлое. Но потом, взвесив все, он понял, что второго такого места в городе ему не найти, а чтобы уехать куда-то, нужен хоть небольшой, но капитал, которого у Вовы не было. Насколько он понял, ведя юридические дела фирмы Воронцова, в настоящий момент бизнес его был вполне легальным, хотя люди вокруг хозяина крутились разные. И ночной клуб, которым он владел еще с девяностых годов, казался вовсе не клубом, а местом сходок всякого мутного народа. У Воронцова не было никакого отдельного офиса — только большой кабинет на втором этаже в этой самой «Матросской тишине», и там он решал любые деловые вопросы. Вова не возражал — ну, кто он такой, в конце концов, — но в клуб все-таки приезжал с опаской.
