Ольга Лаврова - Третейский судья
- Не стыдно устраивать подобную слежку? - Коваля передергивает, ему гадко, что за ним подглядывали.
- Есть немножко, - признает Знаменский, и затем они с Томиным молчат, давая понять, что ждут объяснений.
Коваль придумывает, как выкрутиться:
- Да, разумеется, она, - он не смог выговорить "не моя мать", - не мать Янова.
- Чья же?
- Олега Ивановича Коваля. Уважаемый бизнесмен. Перед моим отъездом из Вены просил навестить могилу. На кладбище я назвался сыном просто для удобства.
- Вы там бываете то и дело, - Томин в откровенную пользуется материалами наружного наблюдения.
- Люблю кладбищенскую тишину.
- Есть фотография: вы на коленях перед этой могилой. Посторонний человек?
Коваль оборачивается к Томину и рассматривает его как бы в задумчивости.
- Возможно, я что-то там приводил в порядок и это была удобная поза.
- Ох, Олег Иваныч, - качает головой Знаменский.
- Я не Олег Иваныч.
- А почему вы боитесь оказаться Ковалем? За ним крутые дела?
- Он производит порядочное впечатление.
- Вижу, - усмехается Знаменский. - Что вы делаете в психоневрологическом интернате?
- И это вы называете беседой?! - немножко срывается Коваль, но берет себя в руки: - Опять-таки просьба Коваля - позаботиться о сироте.
- Неплохо, - иронически хвалит его Знаменский за изворотливость. - У Коваля какие-то моральные обязательства перед Любовью Николаевной Хомутовой?
- Возможно, - буркает Коваль.
- Но если обязательства у Коваля, почему опеку над ее сыном вы хотите оформить на себя?
- Я, собственно, только прощупывал почву... как это вообще делается, снова выскальзывает Коваль из сетей.
Зазвонил-таки начальственный аппарат, чтоб его ободрало! Томин аж сморщился.
- Да, - говорит Пал Палыч и некоторое время слушает. - Нет, такого постановления не подпишу... Нет... Нет... Только если вы отстраните меня отдела... Я напишу объяснение, - он кладет трубку и проходится по кабинету. Мы говорили о Хомутовой, - Пал Палыч чуть-чуть упустил не нить, конечно, но ритм разговора. - Она была осуждена за участие в наркобизнесе. Проявила редкостную преданность шефу, который скрылся. По-человечески понятно, что его наконец взяла совесть.
Карты выложены. Коваль пробует отмолчаться, но не выдерживает давления паузы и спрашивает не вполне удачно:
- Думаете, это тот Коваль, которого я видел в Австрии?
- Когда смотрелись в зеркало, - уточняет Томин.
Коваль делает вид, что ему неловко от глупой шутки Томина. Какой упорный мужик. Сильный. Гибкий. Даже приятно - есть с кем потягаться.
Снова телефонный звонок.
Знаменский косится, но трубку не берет. Говорит Томину:
- Саша, нам бы промочить горло.
Томин достает из холодильника две бутылки пива, стаканы. Наливает. Ковалю разрядка нужна особенно, он не протестует. Томин подсаживается поближе к Пал Палычу, все трое оказываются как бы в кружке, и тон разговора на некоторое время становится благодушнее.
- Пивом австрийского подданного, конечно, не удивишь, - говорит Томин.
- Нет, неплохое пиво, - отзывается Коваль.
- Главное, кстати... - подытоживает Знаменский обмен мнениями и закладывает новый вираж в допросе: - Мы заметили, уж извините, что вас привлекает еще одно место: дом, к которому вы проходите по набережной Яузы. И потом долго перед ним стоите.
- Тоже просьба австрийского знакомого? - подсмеивается Томин.
- Всегда любил гулять по набережной.
- А дом, дом?
- Можете не верить, но Ковалю было интересно, сохранился ли он... не знаю почему.
- Я вам объясню, - говорит Знаменский все еще тоном "разговора за пивом". - Там жила Вероника. Девушка, которую он любил. И там же она была убита.
Точное попадание. Коваль ставит стакан, помолчав, произносит:
- У вас жестокая профессия.
- Знаете, нет, - возражает Пал Палыч "по-свойски". - Наоборот, она обращена против жестокости и всякого зла. - Он доливает стакан Коваля. Пейте, Олег Иваныч.
- Я не Олег Иваныч.
- Да ладно вам. Если Олег Иваныч Коваль - который не вы - был другом убитой Вероники, то как вы объясните, что в ее квартире были обнаружены отпечатки ваших пальцев?
При той линии защиты, какую ведет Коваль, вопрос сокрушительный. Он молчит. Знаменский не торопит. Тихо в кабинете. Воздух наэлектризованный.
- Это... доказано? - спрашивает наконец Коваль.
- В номере отеля сняли ваши отпечатки, - говорит Томин, - сравнили с теми, все совпало. Вы запутались. Пора признаться, что вы - Коваль.
Тот внутренне мечется, ища лазейку. И смотрите-ка, находит:
- Что отпечатки совпали - не доказательство, что я Коваль. Я вас гипотетически - спрошу: почему Янов, Янов не мог десять лет назад бывать у этой погибшей девушки? Да, я ее знал. Бывал. Теперь хожу, вспоминаю. Это криминал?
Он понимает, что добыл очко в свою пользу. Понимают это и Знаменский с Томиным.
- Вы упорно защищаетесь, - говорит Пал Палыч. - Изобретательно. Любому адвокату впору. Но мы-то с вами знаем правду.
- Сейчас вы мне еще скажете, как у Достоевского: "Да вы же и убили", Коваль ободрился, идет на обострение.
Пал Палыч длинно улыбается, может быть, предвкушает, как и впрямь скажет, по Достоевскому. Но не сразу, погодя.
- Сначала, - говорит он, - я скажу вам кое-что другое. То дело по наркотикам вел я. Мы оба, - кивает он на Томина.
Новость встряхивает Коваля, новость пугающая.
У него с противниками, оказывается, давние счеты.
- Вы ушли тогда, канули, казалось, безвозвратно. И вот - через десять лет - вы здесь. Вам не кажется, что нас свела судьба? Олег Иваныч?
- Я не Олег Иваныч, - уже машинально.
- Да-да, я говорю о Ковале. Как мы тогда его искали, как добивались от сообщников: имя, адрес, приметы! Вижу их как сейчас - Хомутова, Феликс, Крушанский, другие. Зафлаженная стая без вожака. И все промолчали. В них как бы отраженно виделись его черты. Человек умный, волевой, прекрасный организатор, по-своему справедливый. Возможно, он для них олицетворял даже некое нравственное начало. Теперь я знаю еще и о вашей... работе Коваля на Севере. Он там остался как легенда. И все-таки да, по Достоевскому - он и убил.
Коваля рассказ Знаменского не только занимает, но затрагивает, затягивает. Знаменский на то и рассчитывал.
- Поскольку вам, я вижу, интересно, открою секрет, на чем погорел его бизнес. Смотрим - зелье у наркоманов стало вдруг стандартное. Даже химический состав идентичный. Значит, один источник и массовое производство. И вот вышли мы на пеньковую фабрику. А уже к вечеру и на дачу Хомутовой и на ваш офис под вывеской "КСИБЗ". Все были на месте, всех взяли, кроме главного человека. Почему? Потому что после убийства - как раз в тот день - он был в шоке. В подобных случаях из-за эмоциональной перегрузки убийцы почти всегда несколько часов спят... Выходит, убийство спасло его от ареста.
- Арест, наоборот, мог спасти от убийства, - вставляет Томин. - Ирония судьбы.
- Но за что Коваль убил любимую девушку? Вам не хочется рассказать? вдруг спрашивает Пал Палыч.
Пал Палыч не напрасно допытывается. На самом деле Ковалю хочется рассказать. Если человек десять лет молчит, а потом его доводят до кондиции, ему, конечно, хочется выплеснуть правду. Правда - странная вещь, она всегда наружу просится. Но не всегда ее наружу пускают. Коваль не пустит.
Коваль глухо молчит, лицо безжизненное.
- Неужели не хочется?.. Ладно, попробую я, - решает Пал Палыч.
Он делает знак, и Томин достает еще пива. Но теперь оно уже не производит расслабляющего действия, все слишком напряжены.
- Я думал о вас, перечитывал дела о наркотиках и убийстве. Ходил с вами по набережной. Я влез в вашу шкуру и - мне кажется - понял. Коваль занимался наркоторговлей, но терпеть не мог наркоманов. Лучше других он знал, что это погибшие люди. Среди его соратников наркоманов не было.
- Паша, был один, но как-то странно помер, - напоминает Томин, имея в виду скоропостижно скончавшегося Снегирева.
- Верно. Это подтверждает мою мысль. Вероника кололась. У меня тут есть запись протокола осмотра с места убийства. "Положение тела", "трупные пятна", "окоченение". Включим?
- Прошу вас, - задушенно говорит Коваль, делая протестующий жест.
Пал Палыч смотрит на него, страдающего, и отказывается от жестокого эксперимента, который обычно дает эффект. Томин, взявшийся было за кнопку магнитофона, досадливо отходит: вечно Паша со своим благородством.
- По словам подруги, она принимала таблетки, а колоться стала незадолго до смерти. Представим себе, что испытал Коваль, узнав, что Вероника наркоманка. Это было потрясение. Мне кажется, он убил в состоянии аффекта. А попросту - от отчаяния. А?
Коваль как-то подается назад, словно подальше от Пал Палыча, который обнажает его темные душевные глубины.
- У наркодельца любимую женщину отняла наркота. Это разве не судьба?
Томин доливает стакан Коваля, тот жадно пьет.
- Вы были знакомы с ее подругой, Аней Марголиной? - спрашивает Томин. Она без вины отбыла восемь лет лагерей.
