Владимиp Югов - Одиночество волка
- Сейчас и там соревнование. Тут надо быть справедливым.
- Все равно, не такое соревнование там.
- Он на войне был.
- И что? Многие воевали. Не орут же на каждом шагу.
- У кого только почерк особый? Вот в чем вопрос!
- Организуем. Тут один десятки рисовал в свободное от службы время. Мой кореш с ним знаком. Только что-то запропастился маненько. - Это находил выход из положения Витька. - Кому хочется, чтобы ты пахал, а бригадир мудик, ни шурупа, ни болта.
Бригадир в это время заглянул к Мамокову - чтобы там разные разрешения оформить: как-никак, будут в лесу долго, кто его знает, что может произойти? Да еще этот беглец, которого так и не поймали!
Мамоков сидел в одних подштанниках и готовил лыжи.
- На охоту собираешься? - поинтересовался Волов, присаживаясь на свободную табуретку.
- Мне б заботы твои. На охоту! Возьмет вот такой, пырнет тебя, и дровишки твои некому будет оплатить.
- Затем и пришел. Документы оформишь? И с собой огнестрельное разрешишь?
- Ты гляди лучше на другое, под носом тоже у тебя... Директор тебя недаром предупреждал! В прошлом году Витька с Валеркой ездили с одним тут таким пришлым. Член партии. Бывший разведчик. Быстренько приехал тот назад. И убрался восвояси. Пожаловаться даже побоялся...
- И ты считаешь это делом нормальным?
- Жалоб нету, вот в чем вопрос. И Валеева отутюжил. А возьмись за Валеева... Умрет - не скажет.
Мамоков натянул штаны, оглядывал валенки.
- Идем к директору. У него и печати поставим. Да с этими шаромыжниками поговорим, коль поедут. Хоть припугнем...
Мамоков зашел к директору без стука. Но тут Прошин, начальник почты и большой общественный деятель. С ним, бочком-бочком - четверо незнакомых. Один пожилой, с орденом Ленина и Золотой Звездой Героя. Директор почтительно встал. Он подумал, что это новая проверка, которую ожидает Кусев. Лихорадочно теперь думал, почему они назначили комиссию из нефтяников или геологов? Не иначе, вмешался Лохов. Тот везде свой нос сует. Все ему надо. В прошлом году он за рубку леса в прибрежье оштрафовал совхоз на пять с половиной тысяч рублей.
Прошин сразу сказал: дело тут житейское и очень даже необычное приехали земляки кузнеца-покойника Вакулы и вот хотят забрать его тело.
- Как?! Забрать?
- Так просто. Вакула оставил деньги на школу, а захотел переехать к себе, на Украину.
Вот оно что! Фу ты, напугали-то! Ха-ха-ха! Чтоб вас разодрало на части! Так человека можно и заикой сделать.
Сели в дружеский кружочек. Стали говорить, в первую очередь, насчет транспорта. Вопрос в это упирается. Выкопать-то да оформить... это пустяки. Вот и Мамоков тут. А везти как? Директор наконец выдавил мыслю: сказал, что на тракторе можно подкинуть до района, - все равно рыбу везти, а там...
- На аэродроме вам бы надо было договориться, - вмешался Валерка Мехов, который пришел к директору жаловаться на бригадира - не хочет платить за погрузку продуктов. - Пару бутылок цветной водяры, и вам бы три гроба уволокли. Тут спецрейсы, гляди, порожняком бегают. Водяру надо тут. Тут деньги не суйте.
- На севере, конечно, бутылка, - машинально повторил и директор, и тут же спохватился: - Эх, Валерий, Валерий! Водяра! Что о нас люди подумают? Северяне, скажут, освоители несметных богатств, а водяра!
Человек со звездой одними губами улыбнулся.
- Вот, Валерий, как надо прожить, чтобы и похорониться на своей земле! - сказал директор.
- Я твердый атеист, - засмеялся Валерка Мехов, - какая разница, где в ящик сыграешь? А где лежать будешь - и подавно. Лишь бы тебя бабы при жизни не нашли по алиментам!
Мужики в кабинете, на которых смотрит Россия, засмеялись.
- Вы на него не обижайтесь, - примирительно сказал директор, - мы не только здесь новые города закладываем под нефть, не только проблема клуба у нас нового, а еще таких людей вот имеем! Иди, Валерий, иди! Я ему скажу, чтобы оплатил. А как же! Носили же!
В отличие от дяди Коли покойник Вакула считал Сурка человеком горькой судьбы. Имея здравый ум, Вакула, многого наслушавшись, понял сердцем, как страдал бедолага и до приезда сюда, и уже закрепившись тут постоянно. В Сибирь Вакула приехал добровольно, после какого-то слета их сагитировали помогать бедным малым народам, вымирающим и угасающим, как зыбкие звезды на небе. И повидал потом доброволец! Сколько было безрассудства, глупости, пустоты, неразберихи! С 1920 года по семидесятый, покедова старый директор Гариффулин оформил Вакуле добрую пенсию - с продолжением работы на прежнем месте, повидал он и артель тудыт твою маму, где по рельсам жрать садились, по рельсам запрягали, а ночью с плачем кормил каждый свой обобществленный скот. Потом загоняли в колхоз, потом резали скот... Не помнит Вакула того времени, как отец дяди Коли тут кооператив ставил: приехал-то позднее, тогда, когда уже, пожалуй, все было сделано новой властью, чтобы не только вывозить отсюда сибирское-то масличко, а и днем с огнем кусочка его не найти. Вакуле первое-то время - что? Вранье все, пропаганда. Такого не могло быть! "Было, было, - шептали ему, оглядываясь. - Было"... Сурок, попавший сюда не по своей воле, про масло не рассказывал. Он говорил, как сюда привезли, как бросили на произвол судьбы, как записали во вражеские элементы, как глаз положили на всех - не лишь на Сурка. Страшные вещи выявлял Сурок. Вакула бил молотом в кузнице и думал: "До чего враг! Враг, он врагом завсегда и будет!"
С большими страданиями читал уже перед смертью Вакула об издевательствах над крестьянином, про голод на родной Украине, который, как бы понарошку создали. Но хоть и был он сердцем мягче, ложиться рядом с Сурком не хотел. И перед самой смертью решил он все тут заработанное отдать земле, откуда пришел добровольцем. На его счастье в том селе правил бывший его дружок, ставший теперь председателем колхоза. Надо сказать, колхоз он вывел в лучшие. И школа в нем есть, и клуб. Так что вроде денег на школу не надо Вакулиных. Но пришла председателю идея: создать в колхозе свой музей. И начать с перечислений Вакулиных. Сам председатель и приехал за телом Вакулы.
Когда лопата Волова стукнулась о доски гроба, он откопал его уже сам, не доверяя ни выпившему Васе-разведчику, ни трезвому, как стеклышко, Мише Покою. Трое земляков Вакулы помогли вынуть заиндевелый, весь в морозе гроб.
- Открыть надо, - сказал самый старший.
Вакула при свете фонарей лежал в гробу, как живой. Бабы завыли. И сразу же припустился снег. Пока Волов снова закрывал крышку, на серьезное, сморщенное в обиде лицо старого кузнеца упали крупные снежинки.
Гроб под непрерывное падание снега понесли к почте, куда директор вызвал из района (за счет почты) вертолет по спецзаказу. Андрюха-молдаванин, которому пришлось ехать на вездеходе, - взятому в долг у геологоразведчиков, испуганно косился на гроб.
- Живых надо бояться, - промолвила Маша-хозяйка, поправляя на деревянных, плохо оструганных досках, снежинки.
Невдалеке от почты стоял вертолет. Пришел Прошин и принес в папке общую тетрадку, исписанную мелким почерком: он не спал всю ночь, шаг за шагом описывая жизнь Вакулы с того самого дня, как узнал его. Было это двадцать лет назад. Тогда не хватало здесь квартир, не хватало тушонки, муки, не хватало порой керосина, один всего магазин. Не магазин, можно сказать, - лавчонка, где орудовала приезжая Клавка-продавщица, сделавшая на Большой земле растрату в тыщу сто рублей. А хлеб выпекали порой сырым, потому что пекарни как таковой не было.
Он меньше говорил, кузнец Вакула, - делал свое да делал.
Старший из земляков поблагодарил Прошина за такое жизнеописание и за такое уважение к деталям.
Все шел снег, когда гроб подвозили к вертолету и когда вертолет уплывал к дальней украинской земле, к ветлам и тополям, к каштанам и вишням, к селу в яблоневых садах, к дому, где родился Вакула. В войну дом снесло фашистским снарядом.
Дядя Коля семенил за своим бывшим другом по топкому снегу, и только темнота скрывала его слезы, плакал он молча, похлипывания уносил ветер, летящий туда, куда отправился вертолет.
Рядом плакал Миша Покой, вяло помахивая рукой вслед вертолету, давно потонувшему в стуже и ветрах. Миша очень завидовал кузнецу Вакуле и хотел вот так хотя бы ехать отсюда. Миша был чист сегодня, как небо, застекленное первым потеплением, угадывающимся по чистым, кричащим краям небосвода. Все, что происходило сегодня, поразило его своей необычностью и удивительной простотой. Даже мертвые мы нужны, даже мертвые мы не принадлежим себе! Как же надо жить, чтобы при жизни быть понятым и чтобы к тебе приходили как к нужному и достойному! Они везут тебя в тишине, а здесь остается память - и в бане - скобы, забитые твоей рукой, выкованные твоими руками... Тебя везут, но в сущности, вся земля твоя и нет, пожалуй, на ней делений, если ты ее украшал. Ты умер, но ты идешь, тебя везут и, значит, ты нужен. "А я живу и иду сплошняком весь день, а вечером нет воспоминаний, все - мертвечина. Жена плачет на Большой земле, дети плачут, оставаясь у бабушки. Памяти нет. Ни после окончания школы нет памяти, ты занял чужое место в институте. Поехал куда-то после назначения. А люди что-то делали, люди состарились, и их везут к себе на родину. А тебя даже в лес не берут!"
