Анна Данилова - Нирвана с привкусом яда (сборник)
Послышался характерный звук — на телефон Аллы пришло сообщение. «Со мной все в порядке, не волнуйтесь. Буду утром. Целую».
— А вот и Женя объявилась, — успокоилась она. — Теперь можем с чистой совестью ложиться спать…
Сказала и вдруг поняла, что сморозила что-то не то, что Диденко, и без того неравнодушный к ней, может понять это со свойственным ему мужским эгоизмом и прямотой.
— Сережа, я не об этом… Ты сейчас поедешь к себе, тебе нельзя здесь оставаться… — Она соскользнула с его коленей и пересела на диван. — Ты ешь, а потом скажешь мне, что думаешь обо всех этих катастрофах и однофамилицах… Может, забыть все это и ограничиться тем, что я отвезу на кладбище цветы, помяну своих подружек и вернусь домой?
— Ты действуй так, как тебе подсказывает твое сердце, — неожиданно сентиментально проговорил Диденко, намазывая на хлеб домашний печеночный паштет, приготовленный Аллой.
— Сама не знаю… Надо бы, конечно, встретиться с хозяйкой этой багетной мастерской, узнать подробнее о последних днях жизни девчонок, тем более что она отнеслась к ним по-человечески, и на работу взяла, и схоронила их на собственные средства. Любопытно взглянуть на нее, а заодно узнать адрес их последней квартиры. Правда, что нового она может нам рассказать — не представляю. Вот увидим завтра Женю, расспросим про Вилли…
Своими разговорами о погибших подругах она, конечно, остудила пыл Сергея. Да и квартира, где он проводил время с Женей, не располагала к любви.
— Я понимаю твои чувства и уважаю их, — сказал Диденко Алле после ужина. — Но все равно прошу тебя оставить меня здесь ночевать. Во-первых, поздно уже, да и тебе спокойнее будет…
— Хорошо, тогда будешь спать на Жениной кровати, думаю, она, когда узнает, не будет возражать…
Так ночь, обещавшая быть приятной, превратилась в пресную и скучную. Алла, вспомнив свои турецкие похождения, испытала чувство, похожее на сожаление, что рядом с ней сейчас оказался не щедрый на ласки и решительный Али, а не в меру серьезный и совестливый Диденко.
Они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.
Глава 20
Саратов, декабрь 1997 г
Страх пригнал их в Саратов, большой запутанный город, где можно было затеряться хотя бы на время, исчезнуть и заставить окружающих забыть о них. Хотя кто о них мог помнить, кроме родителей да Гончаровой, поднявшей уже, наверное, на ноги всю милицию?.. Как же, пропал ее сыночек… Еще Наташа и Эрик… Теперь эти имена они постараются вообще не вспоминать, а увидев картины других художников, их будет колотить от жутких воспоминаний…
…Роман принес на мельницу почти двадцать тысяч рублей, которых должно было хватить на то, чтобы снять квартиру, оплатить аборты и просто на жизнь, пока они не устроятся на какую-нибудь работу.
Сроки беременности были маленькие, сначала аборт сделала Вика, затем — в другой клинике — Марина. И всякий раз они делали это в неофициальном порядке, чтобы ни на одном клочке бумаги не значились их фамилии. Гончарова не такая дура, она уже давно наведалась и в медицинское, и в музыкальное училище и поняла, что они скрылись… Но если первое время она еще будет думать, что Вика сбежала с Романом, потому что мысль об убийстве не может вот так сразу прийти на ум, то уже через неделю она начнет бить во все колокола…
Квартиру они сняли в Заводском районе, на самой окраине, в тихом панельном доме с булочной внизу и небольшим рынком поблизости. Почти все время сидели дома, смотрели хозяйский телевизор и приходили в себя после операций.
— Скоро Новый год, — говорила Вика, лежа на диване под теплым одеялом и с ужасом прислушиваясь к завыванию ветра за стенами дома. — Мне дурно становится от этих звуков, думаю, я так долго не выдержу, сойду с ума…
— Думаешь, мне легко? — прошептала ее подружка, прижимая к животу грелку, набитую льдом. Она лежала на кровати, стоящей в дальнем углу комнаты, и лицо ее было освещено мягким электрическим светом, льющимся из-под оранжевого шелкового колпака старого торшера.
— Вот стараюсь не думать об этом, отгоняю от себя мысли и те ужасные сцены, что словно прилипли к глазам, как переводные картинки, но они возвращаются. Знаешь что немного утешает?
— Что? — прошептала Марина, поглаживая себя по животу и чувствуя, как боль хоть и не так быстро, как хотелось бы, но все равно отпускает ее. Разорванные кровоточащие внутренности рисовали в ее мозгу больничную палату и каталку, с которой снимали и укладывали на соседнюю койку бесчувственную, находящуюся под действием наркоза соседку… Она была как кукла из ваты — белая, вялая, словно неживая…
— Меня утешает, что я все-таки не одна, что мы с тобой вдвоем, это не так страшно…
Сказала, но потом, вдумавшись, вдруг поняла, что, быть может, именно этот факт и делает ее душевную боль невыносимой… Если бы она одна оказалась в тот вечер на мельнице, то никто, ни одна душа не узнала бы о том, как она отравила Романа крысиным ядом. И никто бы не видел, как она на санках везет завернутое в простыни безжизненное тело в сторону Графского озера. А так с ней постоянно теперь будет, как сиамский близнец, ее соучастница, еще одна убийца, которая каждый день, каждую минуту станет напоминать ей об этом страшном дне, когда они обе вдруг вывернулись наизнанку и показали себя во всей своей беспощадности и жестокости. Но если Вика отыгрывалась лишь за себя и, глядя в глаза испуганного до смерти Романа, испытывала ни с чем не сравнимое удовлетворение, зная, какую боль она причиняет своему еще вчерашнему жениху, бросившему и предавшему ее, то Марина мстила через Романа всем мужчинам, но больше всего мерзкому джазисту Воропаеву, изнасиловавшему ее.
…Узнав о том, что Роман должен прийти и принести деньги, Марина поняла, что он таким образом откупается от Вики.
— Он условие поставил, сказал, что тебя здесь не должно быть, — сказала Вика, и лицо ее при этом приняло страдальческое выражение. Марина подумала, что та искренне сочувствует ей. А как же иначе, если у нее после того, как ее бросил Роман, не осталось ни одного близкого человека.
— Да куда ж я пойду, у меня и денег-то нет, сама знаешь. — Марина от такой новости совсем раскисла. — Может, спрячусь где-нибудь здесь, мельница большая, он и не заметит… Не станет же он проверять, заходить во все комнаты!
— Понимаешь, он сказал, чтобы я собрала вещи, что он даст мне деньги, и мы уходим сразу… Он обещал проводить меня до той квартиры… Между прочим, я не уверена, что эта времянка еще ждет меня, что хозяйка не сдала ее кому-нибудь другому, тем более что я за нее не платила…
— Вот и смотри: он, твой жених, теперь будет в Европе жить, на всем готовом, и эта сучка с ним, а ты останешься в этой вонючей времянке, беременная, обманутая…
— Все зло от мужчин, — процедила сквозь зубы Вика. — Мою мать знаешь сколько раз мужики обманывали? Сколько она слез пролила, а как здоровье подорвала?! Я уж не говорю о тебе, о том, как с тобой этот музыкант, сволочь, поступил…
Они какое-то время смотрели друг на друга, словно спрашивая, так ли они поняли друг друга, о том ли обе подумали… Марина показала взглядом на кухонную полку, где цвел розовыми цветами глиняный горшок для соли. Китайский ширпотреб. Соли там никогда не было.
Вика, удивленно вскинув брови, подошла и сняла горшок с полки, поставила на стол.
— Этой штукой крыс морят и мышей… — тихо произнесла Марина, ужасаясь при мысли, что она ошиблась, что Вика думала о другом, о своем будущем без Романа, о том, как ей дальше строить свою жизнь, куда устраиваться, оставлять ли ребенка…
Вика молча открыла буфет и достала другую банку — золотую с черным, жестяную, с остатками растворимого кофе. Подняла глаза и тоже с вопросом во взгляде посмотрела на Марину.
— Он может отказаться, — прошептала та, словно ее мог услышать кто-то посторонний.
— Он постоянно пьет кофе, банками, столько денег уходило на этот кофе, ему же подавай самый лучший… — сказала Вика тоном женщины, хорошо знающей привычки и слабости своего мужчины. Но сказала это с презрением, с ненавистью. Их чувства совпали, мысли наложились одна на другую и пустили друг в друга мощные, налитые ядом корни… Тем самым ядом, крысиным, что спал, дремал пока еще в глиняном горшке с обманчивой надписью «Соль».
— Приготовишь кофе, крепкий, с сахаром, — говорила Марина, оживляясь, пьянея от задуманного, как начинающий убийца.
— Давай выпьем для храбрости, у меня ноги дрожат… — призналась Вика. — У него есть хороший коньяк…
— А веревки у тебя есть? — неожиданно спросила Марина.
— Думаешь, откажется пить?
— Конечно, когда почувствует горечь… Вообще-то я не знаю, каков этот яд на вкус, но уж точно не сахар… — У нее от возбуждения затрепетали ноздри. — Я хочу выпить…
