Виталий Гладкий - Последняя жертва "Магистра"
Одна только Басалыго из всей этой компании сохраняла присутствие духа; она причесалась, напудрилась, накрасила губы и теперь сидела с независимым видом, вызывающе постреливая глазами в сторону одного из понятых, рослого мужчины лет тридцати с крепко сбитой спортивной фигурой…
Допросы проводил следователь прокуратуры, молодой парень в очках с очень толстыми линзами. Это оказалось задачей многотрудной: Хробак вообще не отвечал на вопросы – он будто онемел; Басалыго поначалу несла околесицу, хихикала и строила следователю глазки; а Семка хитрил: заикался так, что разобрать его слова было почти невозможно. Но улики были чересчур серьезными, и задержанным все же пришлось в конце концов дать правдивые показания.
Как и предполагали Дубравин с Белейко, тихий и незаметный, но пронырливый, как вьюн, Иона Хробак действительно был долгие годы наводчиком Чугунова. При этом и ему немало перепадало от щедрот удачливого Семки, который в конце допроса опять посетовал на свою судьбу: надо же, денежки Ионы были и впрямь под боком…
Кроме всего прочего, оказалось, что Хробак был посредником между директором магазина готового платья и Басалыго, которая сбывала полученные им дефицитные товары по спекулятивным ценам. Естественно, и Хробак не оставался внакладе от этих операций.
Квартиру Ольховской Чугунов обворовал тоже по указке Ионы Лукича. Из-за нее у них вышел большой скандал: Семка едва не избил его за то, что на этот раз он дал маху – разжиться там было практически нечем, за исключением побрякушек из ларца. А Хробак так и не поверил Заике, что у известной, всеми уважаемой актрисы не оказалось ничего стоящего.
На перстень с "Магистром" они вообще не обратили особого внимания, даже намеревались выбросить камень, посчитав за простую стекляшку; им и в голову не могло прийти, что это бриллиант таких размеров. А оправу хотели продать как серебряный лом, не зная, что это белое золото. Узнав про их намерения, Дубравин только переглянулся с Белейко. И оба облегченно вздохнули…
Верным оказалось и умозаключение Дубравина, что поход Басалыго в скупку явился неожиданностью для осторожного Семки и был проделан втайне от него: прижимистой Алине Кошачий Глаз надоело обихаживать за свой счет такого ненадежного хахаля, как она выразилась, который того и гляди сбежит, оставив ее при своих интересах. Паспорт у Моторной она позаимствовала втихомолку, когда приносила ей очередную дефицитную обновку, а операцию с подменой фотографии проделал все тот же Иона Лукич.
Но когда зашел разговор о Новосад, Семка вначале удивился, затем стал бить себя в грудь и божиться, что впервые о ней слышит, а потом, разозлившись от обиды на настойчивого следователя, и вовсе отказался отвечать на вопросы.
Он и впрямь вряд ли мог ее знать, по здравому рассуждению решил майор Дубравин. А это означало то, что версия об убийстве актрисы Чугуновым оказалась несостоятельной…
В этот же день, после допросов, Дубравин вызвал всех, у кого воровал Чугунов, для опознания найденных при обыске ценностей. Среди владельцев похищенного была и Ольховская, а также Крутских, которого майор пригласил в качестве эксперта по "Магистру" – уникальный камень вполне заслуживал такого уважительного отношения.
Ольховская, не колеблясь, сразу указала на свои вещи. А Модест Савватиевич при виде драгоценного камня первым делом горячо пожал руки оперативникам.
– Молодые люди, вы совершили благородное дело! История вам не забудет… Да-с…
Затем старый ювелир благоговейно взял двумя пальцами перстень и, прищелкивая языком от восхищения, поднес его ближе к свету.
– Великолепно, велико…
Модест Савватиевич вдруг запнулся. Дубравин в недоумении увидел, как Крутских зашарил по карманам, не сводя глаз с перстня: потом стремительно обернулся, протянул в их сторону свободную руку, и, нетерпеливо сжимая-разжимая пальцы, потребовал:
Лупу! Ну что же вы стоите! Быстрее!
Модест Савватиевич, схватив сильную лупу в медной оправе, гордость Дубравина (он отыскал ее в антикварном магазине), уставился на камень. Крутских поворачивал перстень и так, и эдак; при этом его добродушное лицо грозно хмурилось.
Наконец Модест Савватиевич подошел к столу, сел, бережно положил лупу и сказал изменившимся голосом:
– Нехорошо, молодые люди… Нехорошо… Да-с…
– Что – нехорошо? – спросил Дубравин, встревоженный не на шутку: таким расстроенным он видел Крутских впервые.
– Обманывать нехорошо. Что вы мне подсунули? Или вы думаете, что меня, опытного ювелира, можно провести, как мальчишку?
– О чем вы говорите, Модест Савватиевич?
– Это же не "Магистр". А то вы не знали… – Крутских окинул уничтожающим взглядом ближе стоящего Дубравина с ног до головы.
– Как – не "Магистр"?! – в один голос воскликнули Дубравин и Белейко.
– Очень просто. Не "Магистр". Да-с…
– Послушайте… – подступил к нему совершенно сбитый с толку Дубравин. – Вы ведь сами недавно определили, что это "Магистр", уникальный бриллиант. Наконец, перстень по описанию – и вашему, кстати, – тот самый…
– Вы что, и впрямь ничего не знаете? – недоверчиво спросил Крутских.
– Чего не знаем?
– Ну да, тогда понятно… Прошу меня извинить… Да-с… Крутских повертел перстень в руках и небрежно бросил на стол.
– Это подделка. Красивая, чистая, выполненная талантливым мастером, но подделка. Страз.
– Но, Модест Савватиевич, ответьте: это тот перстень, который вам приносила Ариадна Эрнестовна? Или нет?
– Нет. Все выполнено искусно и настолько точно, что я диву даюсь. Схожесть поразительная. И все же – страз. А где подлинник?
Дубравин вопросительно посмотрел на побледневшую Ольховскую, которая не отрывала испуганных глаз от перстня. Актриса заметила его взгляд – сложив лодочкой руки на груди, она жалобно сказала:
– Честное слово… Честное слово… я об этом не имею ни малейшего понятия…
– Если бы я знал, где этот подлинник… – нечеловеческая усталость вдруг охватила Дубравина, и он тяжело опустился на стул. – Страз…
– Я догадываюсь, чья это работа, – Модест Савватиевич снова принялся рассматривать подделку через лупу. – Я даже знаю наверняка. Да-с…
– Чья? – встрепенулся в надежде Дубравин.
– Короля ювелиров Содомского.
– Где живет, адрес?
– Ах, молодой человек, знать бы, есть ли там адреса… Содомский – мой учитель, – с гордостью вскинул голову Крутских. – В двадцать первом году… бандиты… саблями… – У Модеста Савватиевича подозрительно заблестели глаза. – Великий был мастер, несравненный…
– А-а… – разочарованно протянул майор. – Дела давно минувших дней… Содомский… Но куда же девался подлинник?!
– Если вы позволите, я вам расскажу кое-что. Возможно, это вам пригодится. – Крутских с участием посмотрел на Дубравина. – Случилось сие в марте семнадцатого года в Гловске…
Спустя некоторое время Дубравин и Белейко остались в кабинете одни. Оба сидели молча, подавленные и вялые.
– И все-таки, куда подевался "Магистр"? – наконец нарушил молчание майор.
– Спроси что-нибудь полегче…
– Ольховская? Но зачем, зачем? – Дубравин обхватил голову руками. – Все перепуталось, тупею на глазах… Мистика… И какое отношение к этой истории имела Новосад?
– Слушай, Женя, а что ты думаешь по поводу рассказа Крутских?
– Не могу сосредоточиться… Нужно подумать.
– А что думать? Ехать туда нужно. Покопаться в архивах.
– Идея неплохая. Если, конечно, там что-нибудь сохранилось.
– Можно рискнуть. Шанс мизерный, но…
– Ладно, считай, что почти решено. Посоветуемся еще с Драчом. Но поедешь ты. И не больше, чем на двое суток.
– Не возражаю…
Отступление 3. КУПЕЦ ВИЛЮЙСКИЙ
Купец Вилюйский был трезв и хмур. Положив здоровенные кулаки на стол, он сидел, уставившись своими лупатыми глазищами на полный штоф, о чем-то сосредоточенно думал. В горницу сквозь подтаявшее оконце сеялся неяркий серый свет; на сундуке, укрытом полосатым домотканым ковриком, разлегся огромный рыжий кот, мурлыкая, потягиваясь; перед внушительных размеров иконой Георгия Победоносца в серебряном окладе чадила лампадка; под полом шебуршились мыши, пробуя на зуб дубовые доски.
В дверь осторожно постучали. Вилюйский медленно поднял лохматую голову, потер виски и хриплым басом спросил:
– Чавой там?
– Батюшка, к тебе ить… – в образовавшуюся щель просунула голову худая старушонка в черной косынке с пергаментно-желтым сморщенным личиком – какая-то дальняя родственница жены купца, приживалка.
Таких в доме Вилюйского кормилось с добрый десяток – до очередного запоя хозяина. Тогда он скалкой вышибал всех вон, на улицу, и спускал злющих кобелей, которые с неохотой, похоже, больше для виду, чтобы потешить хозяина, покусывали эту черноюбочную рать за худые мослы, гнали до мостиков через речку.
