Дмитрий Стрешнев - Чертовка
--Ты славная, Джарус. Ты милая, потому что ты думаешь, что жизнь, как песня: в саду гуляла, цветы збирала, кого любила - причарувала...
-Че?.. че?.. {Что? Что? (курд.)}
Впервые она хотела понять, что именно он говорит.
--Ничего особенного. Это из одной песни... Послушай теперь ты, теперь я буду рассказывать.
И она действительно поняла этот болезненный шепот (хотя Андрей толком не соображал, где он говорил по-арабски, а где по-русски) и затихла.
--Я сам писал себе песни, Джарус. Но жизнь сложнее песен, и чем больше живешь, тем больше запутываешься. Сильнее всего запутываешься в себе, Джарус. И даже в собственных песнях, и даже не знаешь уже, что с ними делать... А еще работа, машина, знакомые, деньги, дети, родственники... Столько нитей, и они всё время сплетаются, как сеть. Всё больше обязательств, всё меньше времени... И страшно жалко тех, кто в Союзе, особенно - у кого малыши. А друзья - такие здоровые, крепкие ребята - вдруг начинают, как назло, умирать, Джарус, и оставляют этих самых малышей с их мамами... И посылаешь туда, в страну вечного дефицита и бардака, что можно и когда можно. Вертишься, суетишься, врешь. Иногда уже сам не понимаешь, что лепишь: "Это я в карты проиграл, отвезите, пожалуйста, вы ведь не хотите, чтобы обо мне думали дурно?.. А это - моим родственникам, им врачи прописали кукурузные хлопья... Исключительно кукурузные хлопья! Вы ведь не хотите, чтобы люди остались инвалидами, да?.." А с тобой хорошо оттого, Джарус, что у тебя в глазах отражается это небо и эти вот холмы, и в тебе ничего, кроме этого, нет. И еще я. Я тоже отражаюсь. С тобой поэтому просто и хорошо. И легко. Наверное, потому, что тебя ничто не держит в этой жизни.
К концу этой длинной и сбивчивой речи Андрей почувствовал, что ужасно устал, что все слова кончились, и что даже коньяк как будто выдохся, и время, прежде наполненное бетховенским нетерпением, теперь еле журчало сладенькой водичкой какого-нибудь Форе.
--Вот так. Поняла? -сказал он нарочно по-русски.
Джарус встряхнула волосами. Глаза ее потеряли Андрея, и она снова стала непонятной, неразгаданной езидкой из далекого мира, где небо не балует лишней роскошью, где на всех хватает только пыли и бурой земли, и тем пронзительнее напоминания о рае в виде крошечных цветущих долин, полных таких диковин, о которых Замурцев не имел ни малейшего понятия. Какое-нибудь терпентинное дерево, например...
В авто, лишившемся горячего дыхания мотора, начинал пробирать холод. Андрей достал куртку - добротную теплую финскую куртку из Москвы - и потрогал Джарус за плечо.
--Холодно. Надень.
Девушка не пошевелилась. Она опять смотрела куда-то мимо, может быть - на восток, где прятались за темнотой Синджар, Лалиш и другие знакомые ей названия. Но Замурцев все-таки заставил ее продеть руки в рукава.
--Вот теперь гляди куда хочешь.
Он сунул ей еще и теплые носки ("Надень, если замерзнешь"), а сам облачился в свитер и уютно натянул на самые уши кепку.
--Утром...-сказал он езидке, сам тоже улетая взглядом неведомо куда и не в силах возвратиться,- утром будет видно... Всё путём. Со мной не бойся, я тебя понимаю, Джарус... очень грустно жить на свете, когда никто... не видит мир...
Он хотел сказать: "таким же, каким его видишь ты", но так и не сказал, потому что кто-то вдруг наступил ему на веки, и под ними разлилась пустая темнота.
...Сначала было слышно, как где-то тихо журчит вода. Потом серый туман начал раздвигаться, и за ним оказался сумрачный... ах нет, это не сумрак, просто тень закоптила вымостившие двор неровные камни, на которые срываются с нависающих веток и об которые раскалываются спелые гранаты. А дальше - тесный свод, лестница, падающая спиралью в уже настоящую темноту, и совсем близко в этой темноте - тот же зовущий голос воды - податливого, таинственного существа, всё время лепечущего что-то, но не проговаривающегося.
Когда глаза немного привыкли к сырому прохладному подземелью, Андрею показалось, что в глубине кто-то шевелится, вроде бы даже ходит, и иногда что-то поблескивает там тусклым блеском бутафорского серебра.
Потом это что-то или кто-то остановилось, и Андрей услышал будто бы вздох.
--Кто здесь? А?
Смутная тень, похожая на груду перьев, двинулось ближе, еле слышно шурша; в случайном пятне света мелькнул сначала удлиненный, почти человечий глаз, потом бирюзово-золотые разводы широкого хвоста... Ах вот что так странно блестело в темноте! Значит... вот кто это! Тихий голос Фильштинского, недочитанные в институте книги...
--Невероятно!
Павлин тихо засмеялся, и вода тоже засмеялась вместе с ним.
--Почему же - невероятно, Андрей Сергеевич? -раздался ровный, мягкий голос.- Кто же вам сказал, что должны обязательно быть языки пламени, мерзкие запахи... какие еще там навороты?.. Ну, скажем, скачки на черных конях под музыку Берлиоза и все эти бессмысленные "мерондор, традиун, марексиль...".
Неясная в сумраке фигура снова двинулась, прошумев слабым ветром.
--До чего же вы любите дешевый драматизм, просто удивительно! Да если угодно знать, когда я вижу, как меня в таком виде представляют... весь в черном... тут тебе и сера, и молнии... хохот адский... а то бывает - даже с хвостом и рогами! - я себя чувствую просто смешным, эдаким...
--Павлином, -подсказал вдруг сбоку развязный голос, и Замурцев вздрогнул, потому что голос этот, во-первых, не принадлежал никакому видимому существу и, кроме того, был ужасно похож на петрунин.
Андреев собеседник, однако, не обратил никакого внимания на хамоватый выпад из ниоткуда. Немного помолчав, он сказал:
--Обидно, ей-богу, когда из тебя лепят оперное пугало. Вот он я (опять прошуршало в темноте). Ну, разве страшен?.. Неужели никому мысли такой не приходит: если я так ужасен, каков же тогда должен быть ОН, сделавший своего ангела чудовищем только за то, что тот отказался его послушаться? Я имею в виду известную историю с Люцифером, которую про меня рассказывают... Вы-то как полагаете, Андрей Сергеевич?- вдруг услышал Замурцев вопрос в свой адрес.
--Я?.. -Андрей подумал.- Жалко, наверное, как-то...
--Что - жалко?
--Как бы это сказать... Жалко, если нет такого - с рогами и молнией.
-М-да?
--Извиняюсь, но мне кажется, что так, -сказал Андрей уже решительней.- Колоритный он такой, привычный... жестокий и коварный. Всемогущий опять же...
--Жестокий, коварный, всемогущий...-повторил Павлин.- А как же тогда я не смог защитить своих подданных от всех этих Вехби-Бекир-пашей и Асем-беев?.. Правда, порох у солдат как-то оказался подменен пылью, но подобное случилось только лишь раз...
--Я не совсем понял, о чем вы, -сказал Андрей.- Но всё-таки странно... Как же, например, со сказками? с романами? с Гуно? с Берлиозом упомянутым?
Послышался долгий вздох.
--Эх, Андрей Сергеевич! Нравятся вам всё-таки эти дешевые прибамбасы! Не скрою: ОН решил, что действительно должен быть на всякий случай кто-то, заставляющий вас, людей, задуматься. Исключительно, чтобы заставить задуматься, а не пугать. Вы ведь дети ЕГО, а разве вы сами не снисходительны к детям вашим? Поэтому ада нет. Нет серы и молний. И не было. Разве можно жечь своих детей, резать их на куски?
--А как же история с первородным грехом, с чего всё и началось?
По хмыканью Андрей понял, что Павлин развеселился.
--Ну, между нами говоря, это вообще смешно считать грехом. Разве мыслимо сотворить разумное существо и ожидать, что его можно будет удержать от причастности к добру и злу?.. Так что змея напрасно оклеветали. Позволю себе скаламбурить: змей оказался козлом отпущения, хм... Между нами говоря, пора бы пересмотреть кое-какие факты, и я бы, пожалуй, взял на себя смелость кое-где быть адвокатом. Невзирая даже на то, что историческая репутация - вещь упрямая... Кстати, рассказывают, что змея заткнула хвостом дырку в ковчеге у Ноя во время потопа.
Андрей в изумлении хотел спросить: кто же эти самые, которые "рассказывают"? но Павлин заговорил снова:
--Если уж пошел такой доверительный разговор, Андрей Сергеевич, то скажу откровенно: мы с НИМ уже сами не очень понимаем, что вы там у себя считаете добром, а что злом. Вы оказались шустрыми ребятами и ухитрились так всё запутать... так всё...
--...обгадили, -снова подсказал отвратительный голос со стороны, подладившись, будто это сказал тоже Павлин.
--Да, -согласился тот, словно рассуждая сам с собой,- Может быть даже так. Вот здесь, например, извольте видеть, -он захрустел бледнеющим в сумраке газетным листом, развернул, и Замурцев, напрягая глаза, разобрал знакомые контуры клише вверху первой страницы.
-Так вы и "Независимую газету" читаете?
Павлин, судя по всему, смутился, свернул лист и спрятал, а достал другой, не показывая уже названия.
--Вот, к примеру. Певцы ваши поют: "Я пригласил своих друзей на этот праздничный расстрел...", а общественности нравится... (процитировал) "Изящное интеллектуальное кощунство эпохи постгуманизма". (зашуршал опять бумагой) Всемогущий номенклатурщик, вот, фирмочку свою организовал за госсчет, тещу на казенном самолете за границу катает... Старушку убили за пять рублей... Уж о доносах, о сплетнях газетных и не говорю... (лист смутно мелькнул и пропал) Позвольте, господа-товарищи! Должна же быть какая-то, если хотите, культура зла! Зло требует мук и восторга, его надо выстрадать!.. Черный плащ, скрежет зубов... магический шар, мандрагора в полночь!.. О!.. Великую идею Зла вы опорочили пошлостью и уголовщиной!.. Помните, как у Гегеля?
