Инна Бачинская - Мужчины любят грешниц
Он протягивает мне маленькую черную коробочку. Там кольцо – тонкое, изящное золотое колечко с бриллиантом в высокой оправе, похожей на тюльпан. Вспыхивает маленькая радуга. Мама ахает.
– Горько! – кричит тетя Слава.
Я неловко поднимаюсь…
Глава 12
В театре
Пьеса не просто глупая, она утомительно глупая. Какой-то престарелый рефлексирующий англичанин начала прошлого века рассказал миру о своей любви к молоденькой девочке. Он – отец семейства, вес, седины, благородный профиль, должность – не то министр, не то член парламента. И вдруг такая напасть! Жена – породистая англичанка с зубами, ногами, руками, всего этого в избытке, и пронзительный голос в придачу. Взрослые дети – нахальные бездельники; жених дочери – тоже бездельник, но денежный, которого все обхаживают. В общем, скучная дрянь. Хотя допускаю – я отвык от условного мира театра. Единственное светлое пятно – малолетняя «лолита», племянница старшего дворецкого. Невинное дитя, соблазняющее старого придурка. Зовут ее Кэти. И мысль произведения – эти малолетние невинные девочки на самом деле демоны разврата. Она его соблазняет, действие балансирует на острие приличного и неприличного, этакое скрытое педофильское порно. Как я потом узнал, пьеса была запрещена чуть не полвека – свет, как заявила критика, узнал себя будто в зеркале и ужаснулся. Зато сейчас уже никто не ужасается, а просто скучает.
Кэти-Лолита – актриса Ананко. Солнечный зайчик лет тринадцати, прыгающий со скакалкой, усаживающийся старому джентльмену на колени, дергающий его за бакенбарды. Диалоги, допускаю, в прошлом веке казались острыми и забавными. Или в позапрошлом.
Актриса Ананко хороша, но немного чересчур. Чересчур кокетничает, чересчур надувает губы, не забывает нагнуться, от чего старый джентльмен хватается за сердце, закатывает глаза и впадает в ступор. Но хороша. Я испытываю невольную гордость оттого, что она моя женщина. Мы встречаемся глазами, и эта чертовка подмигивает мне!
Четыре акта, один перерыв. Два кресла рядом свободны, и я им завидую. Не креслам, разумеется, а отсутствующим зрителям. Билет мне подарила Рената и приказала быть по случаю премьеры. Я подозреваю, что этот спектакль навсегда останется премьерой.
Публики полно – аншлаг! Вечерние платья, шуршание программок, шепоток, некоторые даже смеются в избранных местах.
Ко второму акту к пустым креслам проталкиваются опоздавшие. К моему изумлению – это Казимир и прекрасная Елена. Казимир вытаращился на меня, Елена мило улыбнулась и кивнула. Ни тени смущения, ни краски на ланитах – с того самого вечера, когда она сделала роковое признание, мы не виделись. Казимир застыл столбом, и на него тут же зашикали. Он упал в кресло, задергал себя за галстук, завертел головой. Он любит театр еще меньше, чем я. Ему бы комиков, да с шуточками из «Комеди-клаба», а не эту тягомотину. Со мной он не поздоровался. Дуется. Я не пустил его на день рождения. Анечка, красная от смущения, стояла на тротуаре у своего дома с букетами, мы топтались рядом, я извинялся, говоря, что вечер у нас занят и мы никак не можем. Я до сих пор не понимаю, почему брат послушался. Может, понял, что я не шучу. Я готов был стоять насмерть и драться, что сейчас мне кажется просто нелепым. А тогда у меня было такое настроение, что я не задумываясь вполне мог ему врезать. Анечка ушла, нерешительно оглядываясь, а этот паршивец нырнул в машину и удрал, оставив меня на улице. Это было так по-детски, что я засмеялся, и меня отпустило. Маленький пакостный Казя! Люди не меняются, подумал я. Они не меняются, они просто стареют…
Минут через пятнадцать Казимир толкнул меня локтем и предложил принять по пивку, пока не набежал народ.
– Идиот! Что я тут забыл? В этом гребаном театре! – произнес он с отвращением, постучав себя по лбу кулаком.
Билеты, как я понимаю, им подарила мама, а ей – актриса Ананко.
Пиво было хорошее. Мы зашли по второму кругу.
– У тебя что, серьезно с ней? – спросил брат, глядя на меня круглыми совиными глазами.
– С кем?
Я с досадой подумал, что матушка прокололась насчет актрисы, но ошибся. Мама – кремень, разведчик, у которого под пыткой не вырвешь признания. Брат говорил об Анечке.
– Ну, с этой… – Он сделал вид, что забыл, как ее зовут. – Малолеткой.
– Анечка! О господи, нет! – Я рассмеялся.
– Откуда ты ее знаешь?
– Случайно познакомились.
– Кто она?
– Воспитательница в детском саду.
– Молодая… – протянул он с тоской.
– У нее есть жених, – зачем-то сказал я. Он не ответил и вытянул губы трубочкой, что служит у него знаком затеваемой каверзы.
– Может, свалим? Обстановка тут… – Он обвел глазами скромный театральный буфет с неразличимыми эскизами под стеклом и громко цыкнул зубом.
– Не могу, я должен досидеть, – ответил я с сожалением.
Он уставился подозрительно.
– Билеты! – догадался. – Маме ты дал? Откуда?
– Не я. Подарила знакомая актриса… – неубедительно соврал я.
– Не свисти! – разоблачил он меня. – Кто? Молодая?
Он имел в виду Кэти-Лолиту. Я кивнул. Брат оживился, заблестели глаза.
– Может, поужинаем потом? А? – Он умоляюще смотрел на меня.
– А Лена?
– Ленка? Ленка тоже…
Он бы с удовольствием сплавил жену домой, но не знал как.
Ужин, можно сказать, удался. Казимир размахнулся на «Английский клуб». Актриса Ананко была приятно удивлена – на людях мы с ней еще не бывали. Лена с ее акварельной красотой поблекла, разговоры за столом никогда не являлись ее коньком. Она из рода молчаливых красавиц. Рената щебетала, Казимир острил, сыпал рискованными анекдотами, как бы случайно касался ладонью руки актрисы, заглядывал в глаза. Эти двое спелись мгновенно. Мы с Леной оказались в одном лагере.
Она нагнулась ко мне:
– Где ты ее откопал?
– Друзья познакомили. – Я не собирался посвящать ее в детали знакомства с Ренатой.
– Вы встречаетесь?
– Да.
– Интересная женщина!
– Интересная, – согласился я. – Как у вас дома? Порядок?
Она кивнула, не глядя на меня.
– Как Костик?
– Вернулся в институт. Ты извини меня за тот вечер…
– Мы еще поговорим об этом.
Лена не ответила.
Рената подмигнула мне. После шампанского она «раздухарилась», как говаривал дед, хотя, казалось, куда уж больше. Поминутно запрокидывала голову и хохотала, Казимир, открыв рот, глаз с нее не сводил, начисто позабыв обо мне и супруге.
Лена вдруг поднялась и сказала:
– Я хочу домой!
Казимир запнулся на середине фразы, раздул ноздри, повел бешеным взглядом на жену. Актриса Ананко посмотрела на меня и (я в который раз подивился ее умению схватывать обстановку!) мягко произнесла:
– Да, да, пора, я тоже устала как… собака! – Она рассмеялась, шуткой сглаживая напряженность, возникшую за столом, и зевнула.
Бедный Казимир! Я невольно посочувствовал брату – ему так не хотелось домой.
Всю дорогу мы молчали. У их дома мы постояли немного, прощаясь. Казимир поцеловал Ренате руку. Я ткнулся носом Лене в щеку, ощутив приторный запах ее духов, и шепнул: «Привет Костику!» Она на секунду приникла ко мне, тут же выпрямилась, с достоинством пожелала нам спокойной ночи и ушла первой. Казимир был не прочь покалякать еще, но Рената, тяжело опиравшаяся на мою руку, снова зевнула. И мы распрощались.
В почтовом ящике белел конверт, и я вздрогнул от неприятного предчувствия.
Рената упорхнула в душ, а я вскрыл конверт. Меня обдало жаром, я впился глазами в неровные, бегущие книзу строчки, с трудом вникая в их смысл. Я знал этот почерк, помнил эти летящие вкривь и вкось строчки, в моем письменном столе до сих пор лежит целая пачка набросков и отдельных фраз, выхваченных Лиской из воздуха, из космоса и в уличной толчее и наспех записанных на первом попавшемся клочке. Это была ее рука!
Я опустился на диван. Листок, косо вырванный из блокнота, дрожал в моей руке, строчки расплывались. Я поднес его к глазам. Написанные шариковой ручкой фразы были слегка размыты и нечетки.
«Тимочка, дорогой мой! Я так много не успела тебе сказать! Но ты и сам все знаешь – я люблю тебя, родной мой, люблю, как никогда и никого… Я никого не виню, я понимаю…
Прости меня.
Будь счастлив, Тим, и до свидания! Твой Красный Лис…»
Не может быть! Этого просто не может быть. Мелькнула мысль, что письмо подделка, но… Красный Лис! Об этом не знал никто! Да и я сам едва помнил. Я назвал ее так, когда она купила себе костюм ядовито-красного цвета… Я помню, как закрыл лицо руками и сказал:
– Твой народ ослеплен, о Красный Лис, и не может прийти в себя от восторга!
Лиска содрала с себя обнову, и больше я ее не видел. Никто не мог об этом знать! Или, вернее, знали только двое – она и я.
Рената появилась на пороге, как Афродита из пены. Я совершенно забыл о ней. Она осторожно потянула листок из моих пальцев, прочитала. Присела рядом. Не знаю, сколько мы просидели так.
