Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)
— Ну зачем же так мрачно, Михаил Сергеевич, — недовольно возразил Шадричев. — Северотайгинский отдел исполняет службу. Да и мы не собираемся оставлять без догляда поселок Октябрьский.
В дверях кабинета появилась секретарша Шадричева:
— Василий Матвеевич, старший лейтенант Федорин явился по вашему вызову.
— В самое вовремя, как говорится, на ловца и зверь… — Шадричев усмехнулся обрадованно. — Я на контроле держу дело Игумнова. Старший лейтенант меня информирует ежедневно.
— Сегодня новости хорошие, — сказал Федорин весело и стал рассказывать…
Валентин Игумнов сидел у стола Федорина, спрятав под стул ноги, стесняясь своих неотутюженных брюк. Оттягивая начало трудного разговора, смущенно улыбнулся и сказал:
— За тридцать лет жизни обзавелся известными привычками. Например, по утрам бриться, причесываться перед зеркалом, разумеется, утюжить брюки. И вот как-то сразу лишен всего.
— Не страшно. Выйдете на свободу и…
— Свобода! — Игумнов горестно вздохнул. — Вы сделаете все, чтобы упрятать меня надолго.
— Я — не суд, сроки не определяю. Взяли вас с поличным. Дальнейшую вашу судьбу определят ваша искренность, ваше стремление к честной жизни.
Игумнов исподлобья посмотрел на Федорина, но тотчас же его запавшие глаза зажглись злостью.
— С поличным! Я пришел в гостиницу, в парикмахерскую, я туда хожу два раза в месяц. Мастер Володя может подтвердить. А вы подставили мне этого щенка — Светова, под руки — да на Петровку.
— Сколько же вы платите за стрижку? — насмешливо перебил Федорин. — Правильно, Светов — щенок. Но шел он к вам, и не пустым. И ждали вы не его одного. Иначе зачем бы вам иметь с собой пять тысяч рублей. Для карманных денег многовато, а для скромного администратора театра — сенсационно много.
— Я экономный человек.
— Не надо, Игумнов. Не надо. Соберитесь с духом сказать правду, сказать все. Это облегчит вашу участь.
— Чего вы хотите от меня?
— Правды. С кем были связаны в своих валютных махинациях? Кого ожидали в гостинице? Кстати, посмотрите эти фотографии, не сыщете ли на них своих клиентов?
Игумнов внимательно разглядывал фотографии, откидывался назад, склонялся поближе, клал на стол, брал снова. Закончил просмотр, отодвинул от себя пачку, один снимок положил перед Федориным.
— Вот этого вроде бы узнаю.
Это был фоторобот Мамедова.
— И кто же это?
— Джафар, по-моему.
— Фамилия? Адрес? Место работы? — Федорин уже справился с волнением, придвинул к себе бланк допроса.
— Фамилии не знаю и не знал никогда. Адреса — тем более. У нас не принято дружить семьями. — Игумнов криво улыбнулся: — Навещал меня в моем служебном кабинете в театре. Предварительно звонил по телефону. Брал контрамарку. Помногу раз пересматривал у нас все спектакли.
— И только? — Федорин с трудом скрывал разочарование.
Игумнов снова растирал свои щеки, сказал устало:
— Искренность так искренность. Нет, конечно, не только контрамарки. Солидный клиент. Покупал много, за ценой не стоял. Случалось, что и продавал.
— Иностранец он или советский гражданин?
— Откуда-то из Средней Азии, судя по некоторым фразам.
— А его профессия?
— Поминал о скорняцком промысле. — Игумнов хитро сощурился и продолжал: — А ведь я, Эдуард Борисович, оказал вам услугу. Вы мне предъявили не фотографию, а фоторобот. Джафара-то взять надо…
— Загоскина опознала на фотороботе Мамедова своего иностранного друга Закира, — закончил Федорин свой рассказ, — зубной же техник Шпрингфельд — иностранца, который продал ему зубопротезные пластинки. Среди скорняков я начал проверку…
— Ну что же, зоркий, значит, взгляд у свояченицы Никандрова, не ошиблась в приметах «азията», — весело сказал Шадричев. — Ты вот что, товарищ Федорин, собирайся в Сибирь, в поселок Октябрьский. Подробные инструкции получишь у подполковника Орехова. Свои действия координируй и согласовывай с майором Зубцовым, который пока будет в Краснокаменске. Подполковнику Орехову возглавить в Москве розыск Мамедова, в том числе и проверку скорняков, и следствие по делу Игумнова, Шпрингфельда, Светова, Загоскиной. Что еще? Да, о кодовом названии операции. Отдел предлагает «Кладоискатели». Я думаю, лучше восстановить название, которое дал ей когда-то Лукьянов: «Золотая цепочка». Иван Захарович вкладывал в него глубокий смысл…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Поселковый клуб с глухими из кондовой лиственницы стенами напоминал Глебу крепостной бастион из «Капитанской дочки». Сегодня он, если не штурмом, то обходным маневром, должен овладеть этим бастионом и взять в плен его гарнизон, правда, состоящий из одного человека.
Один на одного. Кажется, чего проще! И все-таки силы неравны. Глеб вспоминал свою рыбалку, неожиданно сильные руки Насти, ее прохладную тонкую шею с беспокойно пульсирующей жилкой…
И все откладывал свой поход в клуб. Конечно, то, что случилось на пруду, можно обернуть в шутку. Он не сделал Насте ничего плохого, ничем не обидел ее, и все же было совестно встретиться с нею, ломать комедию, выдавать себя не за того, кем был на самом деле. А где-то далеко живет, тревожится, помнит о нем, корит в письмах за молчание Лиза… И как знать, может быть, и пятидесяти тысяч, обещанных Шиловым, окажется мало, чтобы оплатить прощение.
Позавчера Глеб, по требованию Шилова, выгнал Аркадия из своей комнатки в общежитии. Приглушая захлестнувшую его злость, выволок захмелевшего приятеля в коридор, с трудом удерживался, чтобы не поддать Аркашке, не для зрителей, а от души.
— Ты чего это, Глеб? Или перепил? — суетилась дежурная тетя Паша. — Такие дружки — водой не разольешь и вдруг…
— Алкаш! Крохобор! Побирушка! — клокотал Глеб. — Исчезни! Потеряйся!
— Глебка, друг ты мой ситцевый, — лепетал Шилов. — Ну, чего я тебе сделал? Куда ты меня…
— Мир просторен… — успокоил Глеб и поволок упиравшегося Шилова на крыльцо.
Но уже вчера в опустевшей столовой, которая громко именовалась вечерним кафе, Шилов будто из-под пола вынырнул, подсел к Глебу и сказал:
— Молоток! Изгнание мое оформил что надо. Но помни: я рядом, я всегда с тобой. — И спросил с угрозой: — Долго еще думаешь тянуть резину? Со дня на день явится родовитая бабушка. — Приглушенный голос стал шипящим, будто воздух выходил из проколотого мяча. — В общем, разговор у нас последний.
Глеб, кляня в душе Шилова, свою уступчивость, свой запретный промысел, от которого опасностей куда больше, чем барыша, собрался с духом и поплелся в клуб. Едва поднялся на крыльцо и вступил в просторные сени, как услыхал насмешливый голос Насти:
— Май Севостьянович, здесь нарисованы медведи?
— А кто же по-вашему? — спросил жидкий тенор.
— Не знаю, драные кошки, водовозные клячи, что угодно, только не медведи. А разве деревья это? Картофельная ботва и только…
— Не согласен. — Тенор взмыл решительно. — Поскольку в счет-фактуре записано: «Копия с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу» и «Пушкин у моря» Айвазовского». Исполнены в копировальной мастерской областного художественно-промышленного комбината. Цена в багетовой раме четыреста пятьдесят рублей за каждую. Вот, пожалуйста, документ по всей форме.
— Документ и тем более цена действительно по всей форме. Но все-таки это не «Утро»… У Шишкина солнцем все пронизано, светом. Присмотришься, честное слово, каждая хвоинка звенит. А мишки какие! У них же, Май Севостьянович, у каждого свой характер.
— Товарищ Аксенова! — язвительно хмыкнул Май Севостьянович. — Какой в зверюге может корениться характер? Все они, извиняюсь за выражение, на одну морду. Вы не заноситесь шибко. Я в рабочком пойду, я к отцу вашему… Он не похвалит за такое… Говорю вам как директор: висеть будут «Мишки» с «Пушкиным», поскольку приобретены в пределах сметы и в соответствии с установкой о создании в клубе домашнего уюта.
— Товарищ Оладышкин! — взмолилась Настя. — Ну какой же это «Пушкин у моря»! Пушкин — это порыв, мысль, страсть! Помните, как писал он о море: «Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной ты катишь волны голубые и блещешь гордою красой…» А разве это Айвазовский! Разве это свободная стихия и гордая краса? Это же голубая каша в тарелке! И вовсе не Пушкин, молодой, мятежный, а… нет, я просто не знаю. Призрак! Тень отца Гамлета.
Оладышкин вздохнул, но объявил властно:
— Вывесим обе. Поскольку приобретены, и я, как директор, отвечаю за это самое… за эстетическое воспитание духовной культуры…
— Май Севостьянович, — сказала Настя неожиданно ласково. — Повесим лучше картины наших самодеятельных художников: «Закат в тайге» Кирилла Щеглова или «Драгеры» Максима Маркелова. Устроим выставку, обсуждение…
