Дик Фрэнсис - Перелом
Он ничего мне не ответил, но тут же принялся за работу. Я пробежал глазами по списку и решил не согласиться лишь в одном случае.
— Не продавай Ланкета, — сказал я. Отец вспыхнул.
— Я знаю, что делаю.
— Этот жеребец-трехлетка выиграет не один приз, — сказал я. — Из его карточки видно, что он никак не проявил себя в прошлом году, так что если продать его сейчас, не выручить даже того, что заплачено. Поверь мне, Ланкет выглядит совсем неплохо.
— Ерунда. Ты не знаешь, о чем говоришь.
— Хорошо... сколько ты хочешь за свою долю? Отец в задумчивости поджал губы.
— Четыре тысячи. С его родословной это недорого. Годовалым он стоил нам двенадцать тысяч.
— Лучше проставь цены против каждой лошади, — предложил я. — Если не возражаешь.
Он не возражал.
Я сложил список, положил его в карман, взял составленные им заявки и приготовился уходить. Отец протянул мне пустой бокал из-под шампанского.
— Выпей... мне слишком много.
Я взял бокал, наполнил его до краев и отпил глоток. Пузыри лопались на зубах. Отец внимательно наблюдал за мной. Его лицо все еще оставалось таким же суровым, однако он дважды кивнул головой. Не столь выразительный жест, как трубка мира, но все же своего рода признание.
* * *В понедельник утром, не отрывая взгляда от пишущей машинки, Маргарет сказала:
— Мама подруги Сузи говорит, что случайно видела паспорт Алессандро.
— Который, — сухо ответил я, — совершенно случайно был надежно спрятан в спальне Алессандро.
— Давайте не будем смотреть дареному коню в зубы.
— Давайте не будем, — согласился я.
— Мама подруги Сузи говорит, что адрес в паспорте не итальянский, а швейцарский.
— Я надеюсь, что маму подруги Сузи не выгонят с работы.
— Сомневаюсь, — сказала Маргарет. — Ее слишком любит управляющий.
— Откуда вы знаете? Глаза Маргарет смеялись.
— Мне сказала об этом подруга Сузи.
Я позвонил импортеру фототоваров, которому когда-то оказал услугу, и спросил, нет ли у него связей в городе Бастаньола.
— Лично у меня нет. Но если надо, могу узнать.
— Мне необходимо выяснить все, что только возможно, об Энсо Ривера. Чем больше, тем лучше. Он записал имя и прочитал мне его по буквам.
— Посмотрим, что можно сделать, — пообещал он.
* * *Ответный телефонный звонок раздался через два дня. Голос абонента звучал довольно подавленно:
— Я пришлю вам астрономический счет за переговоры с Европой.
— Само собой разумеется.
— Слишком много людей умолкали при одном упоминании имени Энсо Ривера. Было очень трудно.
— Он что, мафиози? — спросил я.
— Нет. Мафия не смогла найти с ним общего языка. Они иногда сталкиваются лбами, но, насколько я понял, сейчас заключили нечто вроде перемирия. — Абонент умолк.
— Продолжайте, — попросил я.
— Видите ли... мне сказали... но я не могу быть твердо уверен... он — скупщик краденого. В основном скупает валюту, но не гнушается золотом, серебром и драгоценными камнями, вынутыми из переплавленных оправ. Я слышал... правда, из третьих уст, от одного высокопоставленного чиновника полиции... Ривера скупает краденое, продает или обменивает его, берет за это огромные комиссионные, а оставшиеся суммы кладет в швейцарские банки на различные счета, которые открывает на имена своих людей. Они могут забрать деньги в любое время... к тому же говорят, что у него связи по всему миру. А проделывает Ривера свои махинации под вполне легальной вывеской торговца часами. Полиции ни разу не удалось поймать его с поличным и привлечь к суду. Им просто не найти свидетелей, готовых давать показания.
— Вы просто волшебник, — сказал я.
— Еще одна деталь. — Он откашлялся. — У него есть сын, с которым никто не хочет связываться. Известны случаи, когда Ривера разорял людей, которые мешкали с выполнением прихотей его отпрыска. У Энсо один-единственный ребенок. Говорят, он бросил жену... впрочем, так поступают многие итальянцы...
— Значит, он итальянец?
— По рождению. Он живет в Швейцарии уже около пятнадцати лет. Послушайте, я не знаю, собираетесь ли вы иметь с ним какие-нибудь дела, но несколько моих добрых знакомых очень серьезно предупредили меня держаться подальше от этого человека. Они говорят, что он опасен. Они говорят, что, если ему не понравится какой-то человек, этот человек может заснуть и не проснуться. Либо... я, конечно, понимаю, что вы будете смеяться, но существует поверье... Если Ривера на тебя посмотрит, ты сломаешь ногу.
Я не засмеялся. Даже не улыбнулся.
* * *Не успел я повесить трубку, телефон опять зазвонил. Это был Дейнси.
— Передо мной лежат рентгеновские снимки, — сказал он. — Боюсь, они недоказательны. Похоже на самый обычный перелом. Очень много продольных трещин, но так часто бывает при переломах берцовых костей.
— Если задаться целью сломать себе ногу, — спросил я, — как проще всего это сделать?
— Вывернуть ее, — не мешкая ни секунды, ответил Дейнси. — При этом кость оказывается под повышенной нагрузкой. Кость в неестественном положении ломается от легкого удара. Спросите у любого футболиста или конькобежца.
— Да, на рентгене этого не увидишь.
— Боюсь, что так. Не могу подтвердить вашего предположения — не могу и опровергнуть. Жаль.
— Ничего не поделаешь.
— Но зато анализ крови... — сказал Дейнси. — Мне передали результаты, и тут вы попали в точку.
— Наркоз?
— Да. Одна из разновидностей промазина. Скорее всего — спария.
— Это ни о чем мне не говорит, — ответил я. — Каким образом можно дать его лошади?
— Инъекция, — тут же ответил Дейнси. — Самая простая внутримышечная инъекция — ничего сложного. Можно ткнуть иглой практически куда угодно. Лекарство часто используется в психиатрических клиниках при лечении маниакальных психозов, когда больные впадают в буйство. После укола маньяки спят как убитые в течение нескольких часов.
Разговор о промазине вызвал во мне смутные неприятные воспоминания.
— Скажите, а как быстро он действует? — спросил я.
— Если ввести внутривенно — практически в ту же секунду. Но внутримышечно... наверное, тоже недолго. У человека — минут десять-пятнадцать, у лошади — точно не знаю.
— А можно сделать укол через одежду?
— Ну, естественно. Я ведь уже говорил, что лекарство используется в психиатрии. Маньяк не будет спокойно сидеть и ждать, пока ему закатают рукав рубашки.
Глава 9
В течение примерно трех недель в Роули Лодж сохранялся относительный порядок.
Я здорово подправил заявочные списки отца, отослал их и продал шесть половинных совладельческих долей отцовских лошадей различным своим знакомым, придержал только за Ланкета.
Маргарп перешла на зеленую тушь для ресниц, а подруга Сузи доложила, что Алессандро не носит пиджак мы и что он заказал телефонный разговор со Швейцарией. И еще: за все услуги оплатит шофер, потому что у Алессандро нет своих денег.
С приближением сезона скачек Этти начала заметно нервничать; на лбу ее часто появлялись глубокие морщины. Слишком многие решения я оставил на ее личное усмотрение, и от этого она чувствовала себя крайне неуверенно. Этти уже не скрывала, что с нетерпением ждет того дня, когда вернется мой отец.
Лошади постепенно набирали форму. Никаких неприятностей в конюшнях больше не произошло, если не считать небольшого шума в сердце, обнаруженного у кобылы-трехлетки; и насколько я мог судить, наблюдая за тренировками в остальных сорока пяти конюшнях, Роули Лодж был подготовлен не хуже других.
Алессандро появлялся каждый день и молчаливо выполнял распоряжения Этти, хотя всем своим видом выражал протест по поводу такого положения вещей. Он больше не сказал ни слова о своем нежелании подчиняться женщине и, видимо, понял, что Этти действительно готовит будущих победителей на скачках. Она тоже перестала жаловаться на его поведение и начала судить об Алессандро куда более объективно: не вызывало сомнений, что за месяц упорных тренировок он превзошел остальных наших учеников.
К тому же Алессандро заметно похудел и выглядел теперь просто плохо. Несмотря на то что у него была узкая кость, его намерение весить шесть стонов семь фунтов было просто безумием при росте пять футов четыре дюйма[3].
Фанатизм Алессандро был фактором непредвиденным. Если прежде я втайне надеялся, что создание крайне тяжелых условий (на какие я мог осмелиться) заставит его отказаться от глупого каприза и оставить нас в покое, то я глубоко ошибался. Это не было глупым капризом. Желание стать жокеем слишком ясно проявлялось в поглощающем его честолюбии, настолько сильном, что он голодал, подчинялся женщине и проявлял чудеса самоконтроля, — видимо, первый раз в своей жизни.
Наперекор мнению Этти, однажды утром я посадил Алессандро на Архангела.
— Рано, — запротестовала она, узнав о моем намерении.
