Фридрих Незнанский - Провинциальный детектив
Мальчик поднял голову, и эстет-Панюшкин вздрогнул. «Красиво. Очень красиво», – так думают о произведении искусства, а не о нашкодившем подростке. А он и был произведением искусства. И, что самое интересное, прекрасно об этом знал. Благородное высокомерие было в посадке головы, во взгляде, в жесте, которым он взъерошил волосы у себя на затылке. Толстяк-папаша им гордится. Он гордится своим домом, своей машиной, часами. Дизайнерскими костюмами, в которых появляется на публике, наверное, уже нет, – это как-то мелковато для его положения. А вот мальчик, он, безусловно, подпадает под категорию дорогих, изысканных аксессуаров.
Вовка прошел вперед.
– Мы скорее не к тебе, а к твоему компьютеру. Позволь, я кое-что посмотрю?
Мальчик еще раз вопросительно взглянул на отца, тот кивнул. Вовке хватило двух минут.
– Ошибки нет никакой. IP совпадает.
Панюшкин похолодел. Вот, значит, как. Кравцов нахмурился.
– И что вы хотите этим сказать?
– Только то, что с вашего компьютера незадолго до совершения убийств у водохранилища кто-то действительно заходил на сайт «Темный чертог» и задавал на форуме вопросы о ритуальных жертвоприношениях.
– И что, собственно, из этого следует?
– А ничего! – Мальчик в первый раз заговорил. – Абсолютно ничего. Вы что, всерьез полагаете, что это что-то значит? Да, я заходил на этот форум. Ну, так мало ли куда я заходил. Вы посмотрите по журналу – там много чего интересного. Вчера, например, был на гей-форуме. А сегодня с большим интересом сидел на сайте любителей швейцарских овчарок. Но у меня собака другой породы, и мне нравятся девушки. Я просто интересуюсь жизнью во всех ее проявлениях.
«Да уж, за словом в карман не полезет!» – Панюшкин улыбнулся.
– Хорошо. Извини, что мы тебя оторвали от изучения жизни. Можешь продолжать. Да, я думаю, ты уже стал специалистом в этих сферах. Если у меня возникнут вопросы, я к тебе обращусь.
– Нет проблем, – мальчишка снова уткнулся в экран.
Отец удовлетворенно хмыкнул и захлопнул дверь. По его лицу не было понятно, какое впечатление оставил этот разговор. Не может быть, чтобы он совсем, ну, совсем не рассердился на маленького бездельника, который черт знает где в Интернете шарит. Тем не менее, Кравцов и бровью не повел.
– Вы удовлетворены?
– Пожалуй, да. Задача была простая – выяснить, с какого компьютера было отправлено сообщение. Мы это сделали. Спасибо.
По лестнице спускались молча. Панюшкин еще раз извинился за беспокойство – уже перед Кравцовым. Вовка не сказал ни слова. Заговорили они уже на улице.
– Знаешь, перефразируя мой любимый анекдот, и ложки не нашлись, и осадок остался.
– Не то слово – осадок. – Вовка поежился от внезапного холода. Впрочем, почему внезапного – было полдесятого. – Не знаю, есть ли какая-то связь между этим сообщением и девчонками, но что-то тут неладно. Уж больно языкастый этот мальчишка. Тебе не показалось?Глава 19
Все-таки она позвонила. Наступил тот момент, когда стало ясно, что самостоятельные «телодвижения» будут не к месту. И вообще, она чувствовала себя обиженной. Алевтина, конечно, догадывалась, что и без того раздраженный Турецкий вряд ли ее пожалеет и по головке погладит, но все же… Хотелось понять, как реагировать на всю эту историю.
А какими, собственно, словами все это можно описать? На что жаловаться? Во-первых, по-хорошему, жаловаться вообще не надо. Сашенька этого не любит. Во-вторых, что конкретно произошло? Ну, нахамил ей слегка старик Подгурский, но ведь это все, что называется, «лирика». Дальше… Не взяли ее к Кравцову. Но ведь правда: баба с возу… да и вообще, какое отношение она, объективно говоря, имеет к этому делу? Обрушилась не далее как сегодня утром: «Здравствуйте! Меня зовут Алевтина, я сотрудник агентства «Глория». – Чего-чего?» Ладно, разобрались, спасибо Сашеньке и его ангельскому терпению. К делу подключили. Но права-то, как ни крути, птичьи… А все равно обидно!
Турецкий встретил ее в фойе гостиницы и буквально не дал раскрыть рта.
– Аля, через полчаса Панюшкин принесет камеру. У них там есть какая-то, они на нее следственные эксперименты снимают.
– А зачем тебе камера? При чем тут вообще камера?
– У Смородского был, скажем так, бордель личного пользования за городом. Я там сегодня побывал. Обнаружил довольно много отснятых кассет. Не думаю, что там какой-то компромат. Иначе бы он их прятал, по крайней мере. Но есть у меня ощущение, что надо очень внимательно просмотреть эти записи. Там может быть что-то. Значит, сейчас приедет Сережа, ты сядешь в номере – там есть телевизор. Подключим к нему камеру, и ты будешь смотреть во все глаза и отмечать все, что тебе покажется подозрительным. А я поговорю с Сережей, он сказал, что у него что-то новое по тем убийствам на водохранилище.
– Вот и я об этом! – Буквально захлебываясь от переизбытка эмоций, она все-таки поведала, не стесняясь в выражениях, всю хронику прошедшего дня, закончив отвратительной, по ее мнению, сценой в кабинете Подгурского. – И что ты на это скажешь? Как все это называется?
– Да никак не называется! Он прав на все сто!
Это звучало, как чистой воды предательство.
– Как это – прав?! Да ты сам сказал…
– А что я должен был сказать, по-твоему? Милая моя, Алечка! Я очень рад тебя здесь видеть, пойми! И ты можешь принести реальную пользу. Но от твоей активности мне иногда хочется спрятаться куда-нибудь подальше!
Вот тебе на! Она молча уставилась на свои ногти, разглядывая уже облупившиеся кое-где узоры. Маникюр надо бы обновить. В Москву, в Москву! И чем быстрее, тем лучше! Она уже видела, как, вежливо и сдержанно, – а как же иначе? – дослушав его ироничный спич, встанет и спокойно выйдет. И поедет на вокзал, и уедет, и в «Глорию» не вернется! Потому что так нельзя!
– Нет, ну, правда. Я тебя приезжать не просил, будем уж откровенны. Но раз уж ты здесь, я решил извлечь из этого максимальную пользу. Но ты мне мешаешь это сделать – своими девичьими амбициями. Именно так. У меня другого названия этому нет.
Заплакать – не заплакать? Нет, плакать нельзя. Хотя очень хочется. Обидно очень. Она поджала губы и с ногтей переключилась на скатерть. Узоры на ней были аляповатые, можно сказать, пошлые. Но какое все это имеет значение?!
– К Смородской мне нельзя было ехать с тобой. Она и так не в себе. А на тебя может быть вообще непредсказуемая реакция. И не смотри на меня так! А то ты сама не понимаешь! Она и так напряжена и никому не доверяет, а уж женщинам – и подавно. Женщины женщинам, как я заметил, вообще не доверяют.
– А я заметила, что женщинам никто не доверяет, – выдавила из себя Алевтина.
– Это ты про Подгурского? Там вообще своя история. Нужно быть деликатнее и хоть чуть-чуть видеть людей вокруг. У них тяжелое дело, которое грозит превратиться в «висяк». В это время появляюсь я с вариацией на тему «богатые тоже плачут». И хорошо еще, что у меня есть Костина рекомендация, потому что в любом другом случае возникла бы вполне логичная ревность и никакой помощи мы бы не увидели. Далее: меня просят чисто по-человечески сходить с молодым парнем и глянуть свежим взглядом на подозреваемого – назовем его так. Я что мог, то сделал, а дальше их нужно оставить в покое и не лезть не в свое дело. Не в свое, Алечка, ты меня понимаешь! Если еще раз попросят о помощи, тогда ладно. И потом, ты что, сама не заметила, что у Сережи ситуация не простая? Отвечает за расследование, между прочим, он.
– Да, конечно! А на ордере я настаивала! Как будто мне больше всех надо!
– Вот именно! Я тебя об этом и хотел спросить: тебе что, больше всех надо? Между прочим, он – Сережа, я имею в виду, – сейчас приедет с камерой и, чует мое сердце, на шею к тебе не кинется. Потому что ты оказалась свидетелем очень неприятной для него сцены. Так что ты будь к этому готова. Не «выступай», спокойно возьми камеру и иди смотреть материал. Очень внимательно! А что дальше – посмотрим.
Алевтина смиренно пожала плечами. Уезжать она уже раздумала.
«Замечательная перспектива! Весь вечер смотреть домашнее видео провинциального толстосума! Докатилась!»
Глава 20
Хитрый серый кардинал Кравцов был не лишен простых человеческих слабостей. Он был падок на лесть – более или менее изобретательную, конечно. Подчас злоупотреблял властью, сосредоточенной в его руках, – значительной в местных масштабах. Но не больше чем кто-либо иной на его месте. Орал на подчиненных и никогда за это не извинялся. Зато быстро отходил. Выпивал иногда, но немного. Он умел держать себя в руках. Изменял жене, но скорее из соображений поддержания своего престижа в собственных глазах. Придумал себе недавно изысканное увлечение – начал коллекционировать земские марки. Но, что называется, без фанатизма. Его единственной прочной и, пожалуй, страстной привязанностью был пятнадцатилетний сын. Шесть лет назад родилась еще дочка, но ее появление не стало большим событием в жизни Кравцова. То есть, он ее любил, конечно, но просто потому, что так положено – любить своих детей, тратить на них деньги, ходить в зоопарк, в цирк… Ну, куда еще? В кукольный театр, например. Так поступают все приличные люди, а Кравцов, как ни крути, был человеком приличным. В свое время, когда родился Илья, Кравцов-старший тоже не особенно впечатлился появлением в своей жизни писклявого детеныша. Но Илья его покорил. Он с самого начала был необыкновенным ребенком. Да-да, и это говорили все – от патронажной сестры и няни до его приятелей, которые – было видно – восхищались искренне, не без зависти. Так восхищаются новым удачным приобретением ближнего своего.
