Фридрих Незнанский - Клуб неверных мужчин
Она умчалась в ванную, сверкая обтрепанными штрипками. Турецкий посмотрел ей вслед, начал смущенно осматриваться — раз уж предложили.
Обычная «сталинская» квартира со всеми ее достоинствами и недостатками. Огромная прихожая, устланная паркетом, скромная по габаритам кухня, увешанная шкафчиками и уставленная приборами, облегчающими жизнь домохозяйке. В сталинские времена почему-то считалось, что советские люди должны мало времени проводить на кухне, а питаться в просторных залах. Он сунул нос в такой зал. Действительно, комната внушала, диванчики вдоль стен, посреди помещения огромный овальный стол, сверкающий полировкой, резные стульчики. Абстрактные, ни к чему не обязывающие картинки на стенах. Удачный симбиоз столовой и гостиной.
В кабинете были книжные шкафы со стеклянными дверцами, забитые печатной продукцией, массивный чиппендейловский стол, кожаные кресла, компьютер, соседствующий со старомодным папье-маше. Интересно, чей это кабинет, отца или матери?
Второго кабинета в квартире не было. Всего четыре комнаты. В третьей — родительская спальня, выполненная в умеренных песочных тонах. В последней — прибежище незамужней Евгении Геннадьевны. Он заглянул в нее, но постеснялся заходить, обнаружив в комнате совершенный разгром, столь не характерный для остальных помещений. Покрывало на кровать было наброшено кое-как, валялись какие-то предметы туалета, гора дисков с фильмами у компьютера, козетка, заваленная тряпками. Интерес привлек компактный мольберт, приставленный к Окну. Под ним был сущий хаос — свернутые рулоны бумаги, краски, разлохмаченные кисти, какие-то дощечки в цветастых разводах. Турецкий замялся на пороге.
— Что же я творю-то, бестолковая? — пробормотала Евгения, протискиваясь между сыщиком и косяком. — Предлагаю человеку быть как дома, а у самой такие авгиевы конюшни. Ради бога, Александр Борисович, подождите, я хоть сгребу это куда-нибудь в сторонку…
— Не спешите, — пробормотал Турецкий. — Я еще немножко погуляю по вашим владениям…
Он вернулся в прихожую, постоял в раздумьях, заглянул на кухню, в ванную комнату, отделанную под мрамор. Евгения Геннадьевна плохо закрыла кран — капли монотонно падали, разбиваясь с дребезжащим звуком об акриловое покрытие. Что-то было не так. Вернее… все было так, он не видел необычных вещей, однако с ним происходило что-то странное. Он застыл, включил погромче интуицию, которая прорывалась из подсознания, тщась сообщить что-то важное. Состояние в данную минуту было такое, словно он принял легкий наркотик, отворивший заслонки в мозгу, но далеко не все и не настежь. В этой квартире было что-то не ладное. Что-то такое, чего он не мог понять. Это, несомненно, было важно…
Интуиция, видя, что он не реагирует, плюнула и удалилась на место постоянной дислокации. Он недоуменно повертел головой. Подошел к открытой двери, прислушался. Затем вернулся, отворил навесной ящичек над раковиной. Обозрел флаконы с лекарствами, упаковки ваты, бинтов, куски хозяйственного и туалетного мыла, три зубные щетки в граненом стакане. Закрыл шкаф, закрыл глаза. Странное состояние не возвращалось. А что это, интересно, было? Нет, это не просто ляп из подсознания или какая-нибудь «системная ошибка». Он слишком долго проработал на своей работе, чтобы доверять подобным импульсам. Было в квартире что-то странное. А он пропустил, и теперь не мог к этому вернуться.
Он вышел из ванной комнаты, втянул носом воздух. По квартире плавали едва уловимые ароматы. Тонкий запах обувного крема, оттенки дерева видно, от паркета, — с кухни тянуло кисленьким, — возможно, мусор из ведра давно не выносили. А с квартирой ли что-то странное? — задал он себе прелюбопытный вопрос. Или с обитательницей квартиры?
— Проходите, Александр Борисович, — донесся голос из глубины коридора. — И простите меня, безалаберную…
Он шел, как по углям. Но в Комнату вошел с легкой улыбкой, изображая смущение, застенчивость, полное дружеское расположение к хозяйке. Свою «коронную» зеленую кепку в домашней обстановке Евгения Геннадьевна почему-то не использовала. Поверх потертых трико она натянула зеленые джинсы, ноги втиснула в лохматые домашние тапочки, как могла, причесалась. Когда он входил, она завершала последние штрихи: запихивала за кровать распадающиеся рулоны ватмана. Села на расправленное покрывало, отдышалась, вытерла пот со лба тыльной стороной ладошки.
— Право слово, Александр Борисович, вы так неожиданно…
«День такой», — подумал Турецкий.
— Простите, Евгения Геннадьевна, мимо проезжал, решил зайти. Давайте уточним некоторые моменты. Вы по-прежнему хотите, чтобы я расследовал дело об убийстве вашего жениха Кошкина Романа Владимировича?
— И по-прежнему согласна расстаться с десятью тысячами долларов, — кивнула женщина. — Я выплачу их вам, если не возражаете завтра или послезавтра.
— Но если я возьмусь за расследование, не факт, что доведу его до логического конца. Я не бог и могу припомнить в своей карьере не один случай, когда расследование вязло, а загадка осталась загадкой…
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — женщина смотрела на него большими зелеными глазами. — Что ж, Александр Борисович, все мы не боги. При любом исходе я заплачу вам полную сумму и не буду требовать возврата.
Как-то не по себе ему делалось от этого цепляющего взгляда. В голове образовалась пугающая мысль: а если выяснится, что Евгения Геннадьевна избавила от тягот земного бремени своего жениха, уместно ли будет брать с нее плату?
— Можно взглянуть на ваш паспорт, Евгения Геннадьевна? — мягко попросил Турецкий. — Не обижайтесь, это обычная формальность, но нам всегда рекомендуют записывать паспортные данные клиентов…
Что за чушь он понес? Женщина недоуменно пожала плечами.
— Да, конечно, не вопрос. Осталось только вспомнить, куда я его сунула… A-а, я, кажется, знаю. Минуточку, Александр Борисович, он в сумочке… — она вышла из комнаты, а Турецкий подобрался к мольберту. В подрамнике был укреплен плотный лист белой бумаги, на котором красовался набросок, изображающий, если не подводило воображение, взволнованное море. Женщина рисовала размашисто, широкими щедрыми мазками и, на первый взгляд, казалось, не уделяла внимания мелочам. Возможно, она спешила, создавая рисунок. Но стоило всмотреться… Она оригинально дробила изображение, превращая его в мозаичный узор, членила формы, как бы выворачивая наизнанку материю, из которой состояла волна. Он чувствовал запах йода, в ушах зарокотал прибой… Вероятно, он попятился — почувствовал спиной кромку подоконника.
— Вот, пожалуйста, — подошедшая женщина протянула ему книжицу в сиреневой обложке.
— А вы занятно рисуете, — похвалил Турецкий. — Нет, серьезно, Евгения Геннадьевна, я не льщу вам, в этом определенно что-то есть. Если море на картине художника навевает ассоциации с морем, это многое говорит об авторе. Что вас подвигло взяться за изобразительное искусство? Вас настолько впечатлило творчество Романа Кошкина, что вы не пожелали остаться в стороне?
— Мне с детства говорили, что я неплохо рисую и обладаю острым воображением, — она скромно улыбнулась, — знакомство с Романом здесь не при чем. Я всегда интересовалась живописью, делала наброски, однажды в молодости даже выиграла какой-то районный конкурс. На выставку в Ипатьевском переулке я пришла из любопытства ее с размахом разрекламировали. Мне понравилось видение художника… оно несколько отличалось от моего, все-таки я склонна к более реалистичным картинкам… но все равно понравилось. Он так удачно сочетал цвета, что его картины буквально оживали вне зависимости от того, что они изображали. Он подошел ко мне сам… впрочем, об этом я, кажется, уже говорила. Когда мы стали ближе, и я показывала ему свои рисунки, он говорил, что они напоминают ему творчество безвременно усопшей Нади Рушевой, которая вдруг стала интересоваться кубизмом…
Он быстро пролистал документ. Все верно: прописка, семейное положение. Что же в этом не так?
— Вы говорили, что не работаете, Евгения Геннадьевна?
— Не работаю, — вздохнула она, — в прошлый месяц заработала десять тысяч рублей на частном заказе: переводила с испанского научную работу для одного жуликоватого аспиранта. Но, уверяю вас, моя платежеспособность этой суммой не ограничивается.
«Москва, — подумал Турецкий, — люди избалованы большими зарплатами и малой степенью эксплуатации. Предпочитают не работать, чем работать просто так». Он посмотрел на часы.
— В котором часу приходят ваши родители?
Она посмотрела на него как-то странно.
— Я вам говорила, что в семь. Можете подождать, поговорить с ними, если хотите…
— Простите, запамятовал. Скажите, в тот день… когда произошло это трагическое событие, где вы находились? Сразу попрошу без обид, таков порядок при любом расследовании. Заплати вы мне хоть сто тысяч долларов, будь вы самой королевой Швеции, я обязан задать этот вопрос.
