Фридрих Незнанский - Ошибка президента
— Пожалуй, это даже кстати, — кивнул Василий Васильевич. — Не будет вопросов — к кому пришел милиционер да зачем.
— Вот именно.
Через десять минут по коридору хирургического отделения прошествовал новый доктор. Никто не обратил на него никакого внимания. А еще через минуту в третью палату вошла процедурная медсестра и гаркнула:
— Шевченко! В процедурный!
— Уже кололи сегодня! — заворчал Шевченко. — Да вы просто садисты.
— Без разговоров у меня! — одернула его сестра. — На консультацию.
Шевченко с трудом поднялся на ноги и, как был в синей больничной пижаме, медленно поковылял по коридору в процедурный кабинет.
Незнакомый врач не понравился ему с первого взгляда — было в нем что-то сугубо неврачебное. Первые же слова заведующего отделением подтвердили его самые худшие подозрения.
— Вот капитан милиции Сивыч хотел бы с вами поговорить. Сидеть вам трудно, так что прилягте на кушетку, — сказал он и вышел из процедурной.
Шевченко остался один на один с милиционером.
— И тут нашли, — проворчал он. — Вы и из-под земли вытащите, если вам понадобится. Ну чего там у вас, спрашивайте.
— Александр Юрьевич, — начал Сивыч, — что вы знаете о Гамлете Карапетяне?
Шевченко растянулся на жестком топчане и закрыл глаза. Василий Васильевич терпеливо ждал.
— Ну, в общем, дело было так. Мы с Витькой — Станиславским — обезденежели совсем. Витька предлагал с шапкой в переходе сесть, да, знаете, по первости как-то трудно... Думаешь, вдруг знакомый кто пройдет, да и вообще... А выпить охота. В общем, стоим мы у Курского вокзала, холодные, голодные. А тут этот подваливает: «Привет, мужики». Сказать по правде, не больно-то он мне понравился, но угостил — что тут скажешь. Денег, правда, не дал. И говорит: «Дело есть». Мы спрашиваем: «Какое такое дело?» Если уголовщина какая — не-е, это не для нас.
Он, Гамик то есть, повел нас к ларьку, пива взял, сосисок и объяснил, что к чему. В общем, должны мы с Витькой поселиться в квартире и мешать соседями — кричать, шуметь в общем. А он нам обеспечивает и выпивку, и закусон.
— И вы согласились? — спросил Сивыч.
Шевченко почувствовал в его словах неодобрение и стал оправдываться:
— Так Гамик все это эдак расписал — мол, такие склочные люди, он им чуть ли не дворцы предлагает, а они все воротят нос. Так что надо им показать, что коммунальная квартира — это тебе не фунт изюму. Чтобы стали посговорчивее. Ну мы подумали-подумали и согласились. Деваться-то все равно некуда.
На самом деле думали они тогда не более минуты, но об этом Шевченко не стал распространяться.
Но вышло так, что роль квартирных дебоширов и хулиганов оказалась им не по плечу. Стыдно бывало по утрам, да так, что бежишь по коридору в туалет и не знаешь, куда и глаза спрятать. Да и Гамик на поверку оказался вовсе не таким щедрым, как они рассчитывали сначала. Они думали, каждый день будет водка и пиво, колбаса, сосиски, а вышло — пара бутылок какой-нибудь гадости вроде напитка «Оригинальный» по тыще двести, а на закусь в лучшем случае колбасный сыр, а то и просто пачка китайской быстрорастворимой лапши. Но Гамику казалось, что и этого для друзей-дебоширов многовато. Он, что ни день, пилил их за то, что они не создают соседям невыносимую жизнь.
— Ты водка хочишь? — спрашивал Гамик Шуру Шевченко, который ходил к нему чаще. — А ты заработал водка?
В конце концов Гамик поставил их перед фактом — или они выбирают новую, более эффективную тактику мучения соседей, или он выставляет их из квартиры и селит там других, более подходящих ему людей.
Это было как раз накануне той ночи, которая так плачевно закончилась.
— Я-то что, — сказал капитану Шевченко, — а вот Витьке теперь плохо придется. Я-то выпишусь — и гуляй Вася, а его в кутузку увезли. Оттуда так просто не выберешься.
— Судить его будут, — сказал Сивыч.
— Ох ты Господи! Товарищ капитан, а может, мне написать заявление, что, мол, ничего не имею против, что сам виноват? Если по чести сказать, так ведь Витька-то прав был, наверно. Не знаю. Но уж очень я вашего брата мента, милиционера то есть, прошу прощения, побаиваюсь.
— За что же вас Станиславский ножом пырнул? Требовал, чтобы вы милицию уважали? — сыронизировал Василий Васильевич.
— Не-е, — протянул Шевченко. — Хотел, чтобы я рассказал про одно дельце. Я-то видел, а он — нет. Он ведь, знаете, в детстве как начитался книжек про пионеров-героев, так и верит во всю эту романтическую хренотень.
— И что же вы видели? — спросил капитан Сивыч.
— Да я и так слишком много рассказал, хватит.
Шевченко демонстративно перевернулся на другой бок — лицом к стенке, показывая, что разговор окончен.
— Послушайте, Шевченко, — нашелся капитан, — я вижу, вам не безразлична судьба вашего друга, я имею в виду Станиславского. Я обещаю вам, что сделаю все возможное, чтобы ему уменьшили срок наказания, если все расскажете.
— Уменьшили! — проворчал Шевченко. — С пяти лет до четырех с половиной. Знаю я вас. Выпустите совсем! Вот и все. Вот он придет ко мне — своими ногами, без охраны, Тогда, может, и скажу.
— Но... — начал капитан Сивыч.
— И чего вы так гоношитесь из-за этого Гамика. Подумаешь, одной падалью меньше, — проворчал Шевченко.
Василий Васильевич уже хотел было встать, но последнее замечание Шевченко заставило его сесть на место. По его представлениям, Шевченко не знал и ниоткуда не мог узнать о смерти Карапетяна. Взрыв прогремел в ту самую ночь, когда произошла его драка со Станиславским. После этого Шевченко не выходил из больницы, а первые два дня и вовсе провел в реанимации.
— Откуда вы знаете, что Карапетян погиб? — спросил капитан Сивыч.
— Откуда-откуда... — проворчал Шевченко и повернулся к нему лицом. — От верблюда! Мы с Витькой видели, как он в машину садился. Только я хотел к нему подойти, поговорить по душам, объяснить, что и как... А тут и рвануло.
— Так вы это видели оба?
— Ну да, — подтвердил Шевченко.
— Но вы же говорили, что Станиславский этого не видел.
— Нет, товарищ капитан, — Шевченко заговорщицки подмигнул, — я-то туда чуть раньше приходил — один.
— И что же вы видели? — Сивыч даже удивился, почувствовав, как у него, опытного работника милиции, вдруг забилось сердце.
— Что видел, про то скажу, когда Витек придет, — твердо стоял на своем упрямый Шевченко, и, сколько ни старался Василий Васильевич, больше он ничего не смог из него выжать.
Глава тринадцатая ШЕВЧЕНКО И СТАНИСЛАВСКИЙ
1
— Ну и дела, Александра Иванна! — с порога начал капитан Сивыч.
— Погоди, Василь Василич, отдышись, — остановила его Романова. — У нас для тебя тоже есть хорошие новости. Люба, — позвала она секретаршу, — сделай, пожалуйста, чаю. Чашек-то хватит на всех?
— Мне бы сейчас чего покрепче. — Висилий Васильевич обвел взглядом собравшихся в кабинете Романовой на очередную оперативку. — Ну, обойдемся и чаем.
— Нашли убийцу Карапетяна, — сообщила Романова, — в Калуге среди своих земляков скрывался. И вот сейчас Анатолий Федорович с ним разбирается.
— Молчит гад, — заметил Шведов.
— Сашок, надо бы и тебе его допросить, — обратилась Романова к Турецкому, — все-таки банкир.
— Да какой он банкир! — вступил в разговор начальник 2-го отдела МУРа подполковник Нелюбин. — Если он банкир, то я президент США! Так, вывеска одна. А реально — шантаж. Тут дело ясное.
— Если догадки не подтверждаются фактами, дело не может быть ясным, — заметил Моисеев, который, как криминалист и законник, не мог согласиться с такими заявлениями.
— Не знаю, — покачал головой Сивыч, — у меня складывается совершенно другое впечатление.
2
Сразу же после разговора с Шевченко в больнице капитан Сивыч отправился в СИЗО к Станиславскому. Тот полностью подтвердил показания Шевченко. В тот день Гамик не дал им ни копейки, да еще и припугнул, чтобы дебоширили покруче, а то выгонит их ко всем чертям. Уходить из теплой квартиры не хотелось. Но и дебош что-то не получался — не было настроения. И ночью, где-то уже после полуночи, Шурка Шевченко пошел к Гамику просить на водку.
Подходя к подъезду, он увидел, что рядом с припаркованной у дома машиной возится какой-то мужик. Шурка еще удивился про себя — нашел время ремонтом заниматься — не видать же ничего, хоть выколи глаз. А впрочем, кому какое дело...
