Виктор Доценко - След Бешенного
Оценив шутку, Гурьбин радостно захихикал...
Провожала Гурьбина небольшая группа представителей местной элиты, среди которых возвышался Моня Циперович. Когда Гурьбин отбыл, Моня подошел к Позину, направляющемуся к гардеробу.
- А вам, Александр, понравилось?
- Да. Я еще в Москве его слышал. Он одаренный человек.
- Талант у него таки есть, - поддержал Позина Моня, - но прилипчивый, как мент.
- Почему именно мент? - с недоумением спросил Позин.
- Это я так говорю, из-за старых воспоминаний. Наши украинские менты были такие прилипалы - пока им не дашь денег, ни в жисть не отвяжутся. Потому я таки всегда говорю - не как банный лист, а как мент.
- А при чем тут Гурьбин? - ничего не понял в этих воспоминаниях Позин.
- Слушайте меня уже сюда. У нас в Тернополе был Изя-Скрыпач, играл хорошо в ресторане, в кафе. Человек небогатый, но талантливый, не хуже этого, - Моня выразительно кивнул в сторону открытого еще рояля, - но скромный. Мы, деловые, давали ему большие деньги, но он знал свое место: он уже развлекает серьезных людей.
- Ну и?.. - все еще никак не мог въехать Позин.
- Слушай-таки дальше, Шура! Из Америки пошло - те, кто развлекает, получают бешеные бабки, а за что, я вас спрашиваю? Этот Гурьбин просит у меня миллионы гринов, чтобы поставить его музыкл. А что мне с его музыкла? Он думает, что я этот, как его, продюсер. А я всего лишь тихий старый еврей.
Концепция Циперовича о взаимоотношениях людей искусства и деловых людей была несколько старомодной, но явно перекликалась с ленинской - известно, что вождь считал всю интеллигенцию говном. Позин предпочел это не-ожиданное сходство не обсуждать и, простившись с собеседником, на такси отправился к себе в гостиницу...
VIII
Добро не прощается
Семья Лукошниковых не имела дворянских корней, однако каждый в ней гордился своей исконно русской фамилией, происхождение которой последнему ее носителю по мужской линии Лукошникову Кузьме Силантьевичу удалось установить аж до войны тысяча восемьсот двенадцатого года. Его предки занимались плетением корзин, лаптей и туес-ков, любых других изделий из лыка.
Кузьме Силантьевичу, полковнику в отставке, в военных архивах Исторического музея удалось разыскать упоминание о своем прапрадеде, который, оказывается, участвовал в Бородинском сражении, и звали его тоже Кузьмой.
Упоминание его имени в скрижалях того времени было связано с тем, что солдат Кузьма Лукошников, находясь в передовом дозоре, не только первым обнаружил противника и предупредил об этом своего командира, но и в одиночку за-хватил в плен французского офицера, за что и был награжден Георгиевским крестом.
Так что, несмотря на сугубо мирную фамилию и на то, что их далекие предки были скорее всего обычными деревенскими умельцами, последующие отпрыски Лукошниковых по мужской линии стали исключительно военными. Отец Кузьмы, со старинными русскими именем и отчеством Силантий Селиверстович, ушел в отставку в чине капитана незадолго до начала Великой Отечественной войны, но не смог оставаться в тылу, когда на страну напал враг. Двадцать второго июня с утра он отправился в военкомат, получил отказ, но после настойчивых просьб и уговоров настолько надоел военкому, что тот направил его учить ратному делу новобранцев.
У Силантия было трое сыновей, которые служили в армии, и все трое ушли на фронт в первый же день войны. Двое пали смертью храбрых на полях сражений, и домой вернулся только Кузьма. Уходил лейтенантом, вернулся майором, позднее стал подполковником, а незадолго до окончания службы получил полковника и с почетом был отправлен на пенсию.
К тому времени у него народилось тоже трое детей: одна девочка - Катерина и два мальчика - Савелий и Гордей, которые, как и следовало ожидать, решили продолжить семейную традицию и стать военными. Семья была очень дружной, несмотря на тяжелый характер главы семейства, державшего домашних в ежовых рукавицах: слово отца было законом для всех без исключения. В семье царил настоящий домострой, но никто из детей даже в мыслях не обижался или упрекал своего отца: тот никогда не наказывал зря, и всегда суровость наказания соответствовала тяжести проступка.
Как это часто бывает, мир и согласие в семье создавала мать - Серафима Иннокентьевна. Суровый глава семейства, геройски прошедший войну: в праздники его грудь напоминала настоящий иконостас, сверкавший в солнечных лучах от орденов и медалей, к супруге своей относился подчеркнуто уважительно. Он очень ценил ум и доброту своей Серафимы, а потому в самые сложные для семьи минуты жизни, когда нужно было принять трудное решение, глава семьи всегда советовался с женой.
То ли карма их семьи оказалась такая, то ли злые силы в какой-то момент сглазили ее благополучие, но отцу и матери суждено было пережить своих детей, а их ветвям на родовом древе - засохнуть. Сначала утонула дочка. Пошла со своей школьной компанией отмечать получение аттестата зрелости, начали праздновать в кафетерии, а потом кто-то предложил продолжить на Ленинских горах, на берегу и...
Добросердечную и обаятельную Катюшу, любимицу всей школы, хватились только под утро, когда стали собираться по домам и увидели ее платье, специально сшитое к выпускному вечеру. Тело нашли на удивление быстро: его прибило к парапету у причала речных трамваев. Катерина бретелькой бюстгальтера зацепилась за какую-то железку, торчащую из гранитного берега.
В тот же день волосы главы семейства полностью поседели, а он сам навсегда перестал улыбаться. Катерина была любимицей отца, и он никак не мог примириться с ее смертью. Через четыре года в автомобильной катастрофе погиб младший сын Гордей. Ни одной царапины и мгновенная смерть от серьезнейшей травмы головного мозга и разрыва шейных позвонков.
На этот раз, словно предчувствуя судьбу второго сына, наполовину поседела мать - Серафима Иннокентьевна. За одиннадцать месяцев до этой катастрофы Гордей окончил Высшее училище пограничных войск и служил на границе заместителем начальника заставы. Это был его первый отпуск, в котором он успел отдохнуть лишь четыре дня...
Всю любовь, все свои надежды и чаяния отец с матерью перенесли на старшего сына Савелия. К моменту гибели своего брата в семьдесят седьмом году он давно окончил военное училище, но в Рязани - воздушно-десантное, и уже носил погоны капитана. Он был на хорошем счету у своих командиров, и многие поговаривали, что не пройдет и года, как его направят в Академию имени Фрунзе, и недалеко то время, когда Савелий станет генералом. Года действительно не прошло, как его направили, но не в академию, а в Афганистан!
Савелий был хорошим командиром и по-отечески относился к своим солдатам, стараясь без особой нужды не подвергать опасностям их жизни. Именно в его батальоне были самые низкие потери по армии, воевавшей в Афганистане, а по количеству награжденных орденами и медалями его батальон был на хорошем счету и входил в первую пятерку. Скорее всего к выводу войск из Афганистана Савелий, как ему и предрекали, действительно дослужился бы и до генеральских погон, но, видимо, на Небе явно ощущался недостаток в хороших людях: он погиб на пятом году афганской войны, за год до начала горбачевской перестройки.
С первого взгляда может показаться, что комбат Лукошников погиб нелепо, но автор считает, что так должен был поступить любой родитель, беззаветно любящий своих детей, в данном случае детьми Лукошникова были его солдаты...
В тот трагический день комбат Лукошников по приказу комдива менял дислокацию своего батальона, чтобы отрезать части противника от основных сил. Перебазироваться требовалось скрытно, не привлекая внимание душманов. Исходя из почти пятилетнего опыта войны, комбат приказал подчиненным разбиться на небольшие группы по восемь-десять человек и держать между группами дистанцию: одна - двигается, другая - прикрывает и так далее.
Все шло как по маслу: помогал даже месяц, надолго спрятавшийся за тучу. Комбат шел в замыкающей десятке, и вдруг в звенящей тишине раздался характерный металлический щелчок. Вероятно, саперы, шедшие в авангарде, не углядели противопехотной мины, на которую и наступил один молодой солдат. Столько человек перед этим прошло, и затаившаяся смерть их миновала. А шли при этом достаточно кучно, и зловещий щелчок услышал каждый. Щелчок прозвучал громко, страшно и безысходно, все остановились, словно услышали команду: "Замри!"
Комбат был в двух шагах от бедного солдата и в первое мгновение тоже растерялся. Ему захотелось выкрикнуть "Ложись!", а самому отпрыгнуть в сторону. Он успел даже подумать о том, что в Москве его ждет невеста Людмила и свадьба должна состояться ровно через два месяца... Но тут Савелий взглянул на небо и заметил, что через несколько секунд тучка откроет месяц, и в его свете они окажутся как на ладони под прицелами душманов, и вряд ли кто из отряда останется в живых. И тогда комбат сделал то, что подсказало ему сердце.
