Пьер Леметр - Тщательная работа
Его честолюбие, конечно, непомерно, но оно опирается на один непреложный факт: Камиль Верховен — великолепный профессионал. И в профессию он пришел нетипичным путем.
Сын художницы Мод Верховен, Камиль тоже когда-то баловался гуашью. Его отец, бывший фармацевт, ныне на покое, просто замечает: «Это было совсем неплохо…» То, что осталось от этого раннего призвания (несколько пейзажей в японском духе, тщательно выписанные, немного тяжеловесные портреты), сложено в картонной папке, которую его отец до сих пор с благоговением хранит. Трезвая оценка своих способностей или же сложности, связанные с известной фамилией, тому причиной, но Камиль решает поступать на юридический.
В то время отец мечтал увидеть сына врачом, но юный Камиль не спешит радовать родителей. Не художник и не медик, он предпочитает юридический диплом, который и получает с оценкой «очень хорошо». Без сомнения, студент он блестящий: перед ним открывается и университетская карьера, и адвокатская, выбор зависел от него. Но он пожелал поступить в Высшую национальную школу полиции. Семья недоумевала.
— Это был необычный выбор, — задумчиво говорит отец. — Да и сам Камиль очень необычный мальчик…
И действительно, юный Камиль был странным субъектом, который обманывает все ожидания и преуспевает против всех правил. Просто он любит оказываться там, где его никто не ждет. Можно себе представить, с каким трудом приемная комиссия, предвидя последствия его физического недостатка, согласилась допустить к конкурсу в полицию мужчину ростом 1 м 45 см, вынужденного использовать специально оборудованную машину и слишком зависимого от окружающих в массе повседневных бытовых мелочей. Невзирая ни на что, Камиль, который знает, чего хочет, выходит на первое место во вступительном конкурсе. Дальше больше, он становится лучшим в выпуске. Ему светит блистательная карьера. Уже тогда озабоченный своей репутацией, Камиль Верховен не желает никаких поблажек и, не колеблясь, выбирает самые сложные назначения в парижских предместьях, уверенный в том, что рано или поздно они приведут его в обетованный порт, куда он стремится: в бригаду уголовной полиции.
Случается так, что его друг, комиссар Ле-Гуэн, с которым он работал несколькими годами раньше, занимает там ответственный пост. После нескольких лет практики в беспокойных предместьях, где он оставил о себе приятные, но не слишком яркие воспоминания, наш герой получает направление во вторую группу той самой бригады, где он наконец-то сможет показать все, на что способен, и в полной мере проявить свои дарования. Мы говорим «герой», потому что это слово уже мелькает то тут, то там. Кто пустил его в ход? Неизвестно. Но Камиль Верховен его не оспаривает. Он поддерживает свой образ прилежного и трудолюбивого полицейского, но раскрывает несколько дел, привлекших внимание прессы. Он говорит мало, полагая, что за него говорят его таланты.
Если Камиль Верховен и держит весь мир на почтительной дистанции, сам он не без удовольствия полагает себя незаменимым и со сдержанным наслаждением насаждает вокруг себя атмосферу таинственности. В бригаде уголовной полиции, как и вне ее, о нем знают только то, что он находит нужным сделать известным. За личиной скромности скрывается человек ловкий и умелый: на самом деле этот одиночка выставляет напоказ свою пресловутую сдержанность и охотно демонстрирует свою скрытность на телеэкране.
Сейчас ему поручено скверное и довольно странное дело. Он сам говорит о нем как о «необычайно кровавом». Больше мы ничего не узнаем. Но слово уже вылетело, и слово мощное, краткое, действенное, вполне соответствующее образу героя. Хватило одного слова, чтобы дать понять, что он не занимается рутиной, а только серьезными преступлениями. Майор Верховен, который отлично представляет себе цену и вес каждого сказанного слова, с отточенным искусством использует литоты[23] и делает вид, что с изумлением обнаруживает медийные бомбы замедленного действия, которые сам же по рассеянности обронил по дороге. Через месяц он станет отцом, но это не единственный его способ работать на грядущие поколения: уже сейчас он является одним из тех, кого в любом контексте называют «большим профессионалом», — из тех, кто с бесконечным терпением творит свою собственную мифологию.
3
Камиль аккуратно сложил газету. Ле-Гуэну не понравилось внезапное спокойствие друга.
— Камиль, плюнь, слышишь? — И поскольку Камиль хранил молчание, добавил: — Ты знаешь этого типа?
— Он подходил ко мне вчера, да, — процедил Камиль. — Я его особо не знаю, а вот он, по-моему, знает меня очень неплохо…
— А главное, он, похоже, не очень тебя любит.
— Это как раз мне до лампочки. Нет, что меня тревожит, так это эффект снежного кома. Другие газеты подхватят и…
— И судья вряд ли оценила вчерашнюю вечернюю телепередачу… Дело только началось, а ты уже в центре внимания прессы, понимаешь? Вчера телевидение, и ты во весь экран. Знаю, ты тут ни при чем… а тут еще эта статья…
Ле-Гуэн взял газету и теперь держал ее кончиками пальцев, как икону. Или как кусок дерьма.
— Целая полоса, и какая! С фотографией и прочей мутью…
Камиль посмотрел на Ле-Гуэна.
— Выход один, Камиль, и ты это знаешь не хуже меня: действовать быстро. Очень быстро. В принципе, то, что дело объединили с тем убийством в Трамбле, должно тебе помочь и…
— Ты, вообще-то, его просмотрел, это дело в Трамбле?
Ле-Гуэн почесал обвислую щеку:
— Да, знаю, там все непросто.
— Непросто — это эвфемизм. У нас ничего нет. Просто-таки ничего. Или какая-то малость, и та только еще больше все запутывает. Очевидно, что мы имеем дело с одним и тем же типом, если он действительно один, что тоже не вполне достоверно. В Курбевуа он их насилует вдоль и поперек. В Трамбле не обнаружено никаких признаков изнасилования, ты какое-нибудь сходство улавливаешь, а? В одном случае он разрезает девиц ножом и электродрелью, в другом дает себе труд вымыть внутренности, по крайней мере те, которые оставляет на месте. Ты меня останови, когда обнаружишь аналогии, идет? В Курбевуа…
— Ладно, — сдался Ле-Гуэн. — Сопоставление двух дел, вероятно, напрямую и не поможет.
— Вероятно, не поможет, как ты точно подметил.
— И все же это не означает, что твоя история с книжкой, — Ле-Гуэн перевернул обложкой кверху книгу, название которой решительно не мог запомнить, — этой твоей «Черной Далией»…[24]
— Что ж, у тебя наверняка есть теория получше, — прервал его Камиль. — Сейчас ты мне все разъяснишь, — добавил он, роясь во внутреннем кармане пиджака, — это, должно быть, настоящая бомба. Если не возражаешь, я лучше запишу…
— Кончай свои штучки, Камиль, — сказал Ле-Гуэн.
Оба на несколько секунд замолчали; Ле-Гуэн разглядывал обложку книги, Камиль уставился в наморщенный лоб старого приятеля.
У Ле-Гуэна хватало недостатков, в чем единодушно сходились все его бывшие жены, но глупость в этот список не входила. В свое время он даже считался сыщиком высшего разряда и отличался блистательным интеллектом. Он был примером функционера, которого, согласно принципу Питера,[25] администрация продвигала вверх по служебной лестнице, пока он не достиг точки некомпетентности. Они с Камилем дружили уже много лет. Камиль мучился, глядя, как его старому товарищу навязывают роль руководителя, в которой его талант хиреет. А сам Ле-Гуэн сопротивлялся желанию всплакнуть о былых временах, когда был так увлечен своим делом, что это стоило ему трех браков. Он стал своего рода чемпионом по выплате алиментов. Камиль приписывал рефлексам самозащиты те бесчисленные килограммы, которые Ле-Гуэн набрал за последние годы. С его точки зрения, приятель таким образом пытался уберечься от нового брака и довольствовался тем, что разбирался с прежними, то есть наблюдал, как его зарплата ухает в провалы его бытия.
Протокол их общения был установлен раз и навсегда. Ле-Гуэн, в некотором смысле оставаясь верным тому положению, которое он занимал в служебной иерархии, сопротивлялся до последнего, пока аргументы Камиля не убеждали его окончательно. С этого самого момента он из ярых противников переходил в сообщники. И в той и в другой позиции он был способен почти на все.
Сейчас он колебался, что для Камиля было дурным знаком.
— Послушай, — проговорил наконец Ле-Гуэн, глядя ему в лицо, — нет у меня гипотезы получше. Но это не придает веса твоей. А что, собственно, такого? Ну, нашел ты книжку, в которой описывается похожее преступление. С начала времен, когда мужчины придумали убивать женщин, они мало-помалу исчерпали все возможные варианты. Они их насилуют, режут на куски, и покажи мне хоть одного мужика, которого ни разу не посещало подобное желание. Возьми, например, меня, хотя что там обо мне… сам видишь… И поэтому волей-неволей с какого-то времени все начинает повторяться. И незачем рыться в твоей библиотеке, Камиль, картинки мира у тебя и так перед глазами. — И, глядя на Камиля, продолжил чуть более грустным тоном: — Этого недостаточно, Камиль. Я поддержу тебя. Сделаю все, что смогу. Но предупреждаю прямо сейчас. Для судьи Дешам этого недостаточно.
