Яна Розова - Темная полоса
А вот это было правдой. Вчера мне позвонила знакомая, у которой была знакомая, чья дочь искала работу тренера по фитнесу. Я назначила девочке встречу на среду. Ну а будет новый тренер – будет и новая программа. Для тех, кто хочет похудеть и поработать над мышцами.
Глава 11
Прямо из Центра я отправилась позировать.
День сегодня был особенно теплый, настоящий летний день. Такие вот денечки осень дарит нам, как неожиданные подарки, напоминающие о лете. В студии было даже жарковато, поэтому Шельдешов нарядился в черную борцовку и полосатые шорты до колен, как продавец арбузов на рынке.
– Женя, это в последний раз, – заявила я, как только опустилась на стул напротив его мольберта.
– Нет, не в п-последний.
Он говорил так, будто мог что-то поделать. Я просто не приеду и все! Под конвоем он, что ли, меня приведет?
– Я начал новую картину. Твой новый портрет. Но ты должна раздеться.
– Ха. Ха. Ха. – отчетливо произнесла я. – Какой неожиданный поворот сюжета! Все. Сеанс закончен. Я ухожу.
– Нет. – Женька подошел ко мне вплотную и начал расстегивать пуговицы на моем строгом директорском платье. Когда он оказался так близко, я вспомнила, что он выше ростом, чем это кажется со стороны. Во мне – сто шестьдесят пять сантиметров живого роста плюс пятисантиметровый каблук, а моя голова доходит ему только до плеча…
Вблизи на его лице были различимы красивые тонкие морщинки вокруг глаз и седые волоски в удивительно ровной линии бровей. Седина по явилась и в висках, только она была не очень заметна – волосы Женьки всегда были светлее бровей.
Мне так хотелось подчиниться его рукам, что это даже раздражало. Я только сегодня разговаривала с его женой, а теперь готова раздеться перед ним и… и вообще сделать все, о чем бы он ни попросил. Даже сначала раздеться и сделать все, а потом бы только спросить его – чего бы вам хотелось, блин?!
– Убери руки, – сказала я. – Сегодня у меня была Инна. Она сказала…
Женькины глаза похолодели. Он послушно сунул руки в карманы своих дурацких шорт, а потом грубо перебил меня:
– И на хрен м-мне знать, что она сказала? Да пусть говорит, что ей хочется. Сейчас я покажу тебе кое-что. Не хотел я этого д-делать. А надо было – еще восемь лет назад.
Он грубо схватил меня за руку и поволок к стеллажам. Там усадил на синее креслице и полез в дебри своего бардака. Он довольно долго доставал какие-то картины, отставлял их, доставал другие, рылся снова, пока не возник передо мной с несколькими полотнами. Развернул их ко мне, поставил в рядок у стеллажа и стал рядом со мной, любуясь, видимо, обнаруженным искусством.
И я увидела три лица Женьки, только если бы ему было около шестидесяти лет. Из-за возраста человек на портрете был еще больше похож на Роберта Редфорда, чем Женька. Сходство нарушалось только некоторой болезненностью лица, любовно прописанной автором. Да здесь все было прописано любовно – и глаза, и губы, и осанка, и возраст.
– И что т-ты видишь?
– Портрет твоего отца.
– Н-нет. Тогда т-так: что ты чувствуешь?
– Ну… любовь.
– Да! – заорал Женька торжествующе. – Да! Ты т-тоже это в-видишь! Любовь!
– И что? Твой отец был учителем Инны, он… Она и должна была его любить.
Женька насмешливо покивал мне, будто бы я была ребенком или сумасшедшей. Или и тем и другим…
Потом он снова полез в свои завалы, но добычу вытащил намного быстрее, чем раньше. Теперь к портретам пожилого мужчины присоединился холст с изумительным изображением обнаженной женщины. Инны. Подписана работа была «Ст. Шельдешов».
– Тебе еще неп-понятно?
Я обернулась к Женьке. История, иллюстрации к которой он мне сейчас показал, была настолько банальной, что я и сама могла бы ее рассказать. Мастер влюбился в ученицу. Ученица полюбила мастера. Они не удержались в рамках, продиктованных обществом, они были счастливы.
– Ты знал, когда женился?
– Нет. И м-мама не знала. Всплыло только позже. Вот п-почти точно так же, как сейчас. Я увидел эти к-картины и все понял. Пошел к отцу. Он все признал. Инка – тоже. В принципе я тогда решил р-развестись, но папа был болен. Делать что-то, что бы его огорчило, мне не хотелось, и я отложил развод до… Ну, мы знали, что он умрет. Это была немецкая пуля, с войны. Доктора говорили, что, как только она сдвинется с места, он умрет. Папа п-прожил еще пять лет. А я просто привык к нашему образу жизни. Какая р-разница, как жить? Матримониальные вопросы меня не занимали. Все, что я хотел, – доказать, что я не только сын знаменитого художника, а еще и сам что-то значу.
Он замолчал и отошел к своему холсту. Закинул руки за голову, потянулся и затем небрежно плюхнулся на табуретку. Зная Женьку, я понимала – он уверен, что его конница уже ворвалась в город. Но он ошибался.
– Вы с отцом очень похожи внешне, – сказала я.
Женька обернулся ко мне с удивленным видом. Но тут же выражение его лица изменилось. Я опрометчиво не отреагировала.
– Вы оба талантливы, вы же отец и сын! Инна любит тебя, хотя бы как сына любимого человека. Это можно понять. Ты разобьешь ее мир, если мы снова начнем встречаться. Я не могу. Мне и так все время стыдно за себя и за наши отношения.
Недобрая усмешка на губах художника Шельдешова отразила такую бездну чувств, что я поежилась.
– Ты трусливая, неуверенная в себе маленькая девочка. Видно, любовь – это и впрямь безумие, потому что мне трудно было бы специально выбрать менее подходящий объект для нежных чувств, чем ты. Жаль, что я не могу выбросить тебя с твоим хорошеньким личиком, с твоей миленькой фигуркой и всем твоим ханжеством, которое ты выдаешь за доброту, гордость и порядочность, из моей головы прямо сию минуту. Но я забуду о тебе, как только у меня хватит на это сил. Спасибо, что приехала сегодня. Это был последний раз.
Глава 12
У Дольче на плече есть небольшой шрам. Я прекрасно помню, как он его получил. Дело было зимой, снежной яркой зимой, в разгар каникул, которые, как лучший подарок, прилагаются к Новому году. Нам было в ту зиму, наверное, лет по десять.
Все случилось в заброшенном доме. Он стоял рядом с домом нашего детства, на бульваре. Построенный еще при царе, бедный старый дом не отвечал советским требованиям к комфорту и безопасности и подлежал сносу. Людей оттуда выселили еще осенью, возможно, этой же осенью планировалось и разобрать строение, но что-то пошло не так. В результате чьей-то расхлябанности всю зиму мы развлекались в заброшенном доме.
Это был такой особый род приключений. Нам было интересно бродить по пустым комнатам, где оставались следы чьей-то жизни, и придумывать, кто жил в этой комнате, а кто – в той. Конечно, в лицо мы знали жильцов этого дома, своих бывших соседей по улице, только раньше мы здесь никогда не бывали.
Иногда мы находили в комнатах забытые и брошенные вещи – старую одежду, сломанные детские игрушки, дешевые и тоже сломанные женские украшения, книги, вроде разрозненных томов из полного собрания сочинений Иосифа Сталина. Мы брали в руки эти вещи с чувством исследователей далеких планет, словно в наших собственных квартирах не было ничего подобного.
Дом, оставленный нам на исследование, сохранился почти целым. Не было только стекол в окнах, а сами деревянные рамы оказались разломаны и торчали из окон острыми обломками. Однажды, уж и не знаю зачем, нас понесло на крышу этого дома. Сонька и Борянка очень ловко забрались на крытую металлическим листом кровлю, хоть она и была скошена под углом в сорок пять градусов. А я закопалась, потому что мои сапоги скользили на влажном металле. Дольче немного обогнал меня и протянул руку. Я вцепилась в нее, но сапог соскользнул, я шлепнулась на скат, рискуя соскользнуть с крыши вниз. Дольче удерживал меня, но ему и самому было не за что держаться. Пока я барахталась на краю, он сполз вниз и подтолкнул меня вверх. И только я спокойно уселась на коньке, как он сорвался вниз.
Дольче повезло и не повезло одновременно. Он напоролся плечом на острый обломок деревянной рамы, которая пропорола его толстую куртку и вонзилась в плечо возле ключицы. Но эта же рама остановила его падение, и, когда она обломилась под тяжестью мальчишеского тела, он упал на землю не с четырех, а с полутора метров.
Крови он тогда потерял немало, да и каникулы себе попортил, провалявшись в больнице добрых три недели. Зато теперь на его шкуре красовался экзотический рваный шрам. «Шрамы украшают мужчину, даже такого, как я», – говорил Дольче по этому поводу.
Вот этот самый шрам я и поливала слезами этим вечером. Друг мой только что вернулся откуда-то и до моего вторжения еле успел принять душ, а я не давала ему толком даже одеться, принявшись рыдать у него на плече как белуга.
На бритой башке Дольче блестели капли, он должен был вытереться как следует и одеться, но я не отпускала его. Он один у меня остался! Сейчас я должна была бы быть у Сони или у Борянки. Мы бы плакали, пили, ругали мужиков. Но теперь у меня не было подруг.
![Аллэин Флаер - Веревки и цепи. Часть вторая - Цепи.[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
