Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж
— Старая песня, — прервал Ноэль, которым опять начал овладевать гнев, — без конца одни и те же беспричинные оскорбления. Будто вы не знаете, почему все так.
— Мне прекрасно известно, — гнула свое молодая женщина, — что вы стыдитесь меня. Однако я знаю людей и познатнее вас, которые не стесняются своих любовниц. Вы изволите бояться, что я запятнаю прекрасное имя Жерди, а между тем отпрыски самых знатных фамилий не боятся показаться в ложе в обществе кокоток.
На этот раз к большому удовольствию г-жи Шаффур Ноэль взбесился.
— Хватит упреков! — воскликнул он, вскочив. — Если я скрываю наши отношения, то лишь потому, что это необходимо. На что вы жалуетесь? Я предоставил вам свободу, и вы пользуетесь ею столь широко, что я понятия не имею о вашем времяпрепровождении. Вы мне пеняете на пустоту, которую я создал вокруг вас? А кто виноват? Разве это мне наскучила покойная и скромная жизнь? Мои друзья могли бы прийти в пристойную зажиточную квартиру, но как я приглашу их сюда? Увидев вашу роскошь, это бесстыдное свидетельство моего безрассудства, они тут же зададут себе вопрос, откуда у меня столько денег?
Я могу содержать любовницу, но у меня нет права швырять на ветер состояние, которое мне не принадлежит. Если завтра станет известно, что вас содержу я, мне конец. Какой клиент доверит свои дела дураку, разорившемуся ради женщины, о которой говорит весь Париж? Я — не аристократ, я не рискую ни прославленным в веках именем, ни громадным состоянием. Я Ноэль Жерди, адвокат, все, что у меня есть, это моя репутация. Она ложна — пусть так. Но какова бы она ни была, я должен ее беречь, и я ее сберегу.
Жюльетта, знавшая Ноэля как облупленного, решила, что зашла слишком далеко, и принялась его успокаивать.
— Хорошо, хорошо, мой друг. Я не хотела причинить вам боль, — сказала она ласково. — Имейте снисхождение, просто сегодня я что-то очень раздражительна.
Такая перемена пришлась адвокату по душе, и он почти успокоился.
— Своею несправедливостью вы меня просто с ума сводите, — вздохнул он. — Я из сил выбиваюсь, чтобы хоть чем-то порадовать вас! Вы все упрекаете меня за серьезность, а ведь и двух дней не прошло, как мы с вами так повеселились на карнавале. В тот вторник я резвился, точно студент. Мы ходили в театр, на бал в Оперу, я нарядился в домино, пригласил двух друзей отужинать с нами.
— Да уж, то-то было весело! — произнесла молодая женщина, надув губы.
— По-моему, было.
— Вы так считаете? Не слишком-то вы разборчивы! Мы были на водевиле, верно, но только, как всегда, по отдельности: я одна на галерке, вы в партере. На балу у вас был такой вид, словно вы на похоронах. За ужином ваши друзья сидели с кислыми физиономиями. Вы велели, чтобы я притворилась, будто едва с вами знакома. Сами же пили как лошадь, а я даже не могла понять, под хмельком вы или нет.
— Это доказывает, — прервал Ноэль, — что никогда нельзя себя принуждать. Поговорим о чем-нибудь другом. — Он прошелся по комнате и вытащил часы. — Через час, друг мой, я вас покину.
— Разве вы не останетесь?
— Нет. К величайшему сожалению, моя мать серьезно заболела.
Ноэль выложил на стол и пересчитал деньги, взятые у папаши Табаре.
— Маленькая моя Жюльетта, — произнес он, — здесь не восемь тысяч, а десять. Вы не увидите меня несколько дней.
— Вы уезжаете из Парижа?
— Нет, но я буду занят делом, которое имеет для меня первостепенную важность. Первостепенную! Если оно удастся, моя милая, наше будущее обеспечено, и ты узнаешь, как я тебя люблю.
— Ох, Ноэль, дорогой, расскажи!
— Не могу.
— Ну, прошу тебя! — воскликнула молодая женщина и, обняв любовника за шею, приподнялась на цыпочки так, что губы их сблизились.
Адвокат поцеловал ее, решимость его пошатнулась.
— Нет! — выговорил он наконец. — В самом деле, не могу. Не стану радовать тебя раньше времени. А теперь, дорогая, слушай меня внимательно. Что бы ни произошло — понимаешь? — ни в коем случае не приходи ко мне, как ты имела неосторожность это делать, даже не пиши. Если не послушаешься, сильно навредишь мне. Если вдруг с тобой что-нибудь случится, отправь мне записку с этим старым чудаком Клержо. Я увижусь с ним послезавтра, у него мои векселя.
Жюльетта отступила и шаловливо погрозила Ноэлю пальчиком.
— Значит, ты так-таки ничего мне не скажешь?
— Сегодня нет. Скоро, — отвечал адвокат, смешавшись под взглядом любовницы.
— Вечно какие-то тайны! — воскликнула Жюльетта, раздосадованная, что ее нежность оказалась бессильна.
— Клянусь, это в последний раз.
— Ноэль, голубчик, — снова, уже серьезно, принялась убеждать молодая женщина, — ты что-то от меня скрываешь. Ты же знаешь, я тебя насквозь вижу, последнее время ты сам не свой. Ты очень переменился.
— Клянусь тебе…
— Не нужно клясться, все равно не поверю. Только предупреждаю: никаких фокусов, я сумею за себя постоять.
Адвокат явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Да ведь дело может и не выгореть, — пробормотал он.
— Хватит! — прервала его Жюльетта. — Все будет по-твоему, обещаю. А теперь, сударь, поцелуйте меня, я собираюсь лечь.
Не успел Ноэль уйти, как Шарлотта уже сидела на диване подле хозяйки. Останься адвокат за дверью, он услышал бы, как Жюльетта говорит:
— Нет, я решительно не намерена больше его терпеть. До чего несносен! Ах, если бы он не нагонял на меня такого страху, я бросила бы его. Но он способен меня убить!
Горничная пыталась защищать Ноэля, но тщетно: молодая женщина, ничего не слушая, продолжала:
— Почему я так редко его вижу, что он затевает? С какой стати он исчез на целую неделю? Это подозрительно. Уж не собрался ли он случаем жениться? Ах, если бы знать! Ты опостылел мне, мой милый, и в одно прекрасное утро я тебя брошу, но не потерплю, чтобы ты оставил меня первый. Неужели он женится? Этого я не вынесу. Нужно бы разведать…
Однако Ноэль не подслушивал за дверью. Он выскочил на Провансальскую улицу, добрался до дому и вошел тем же путем, что и выходил, — через бывший каретный сарай. Не пробыл он у себя в кабинете и пяти минут, как в дверь постучали.
— Сударь, — послышался голос прислуги, — сударь, отзовитесь, во имя неба!
Ноэль открыл дверь и раздраженно воскликнул:
— Ну что там еще?
— Сударь, — проговорила служанка, заливаясь слезами, — я стучалась уже три раза, а вы все не отвечаете. Пойдемте, умоляю вас. Боюсь, госпожа умирает.
Адвокат поспешил вслед за служанкой в комнату г-жи Жерди. Больная так страшно переменилась, что он содрогнулся.
Накрытая одеялами, она тряслась в лихорадке, лицо ее сделалось таким бледным, словно в жилах у нее не осталось ни капли крови; глаза, горевшие мрачным огнем, казалось, подернулись тонкою пленкой. Распущенные волосы обрамляли лицо и спускались на плечи, отчего г-жа Жерди выглядела еще ужасней. Из груди у нее порой вырывался слабый стон, иногда она что-то неразборчиво бормотала. Временами при сильных приступах боли она вскрикивала: «Больно! Больно!» Ноэля она не узнала.
— Видите, сударь, — сказала служанка.
— Кто же мог предположить, что болезнь будет развиваться столь стремительно? Быстрее бегите к доктору Эрве: пусть встает и немедленно идет сюда. Скажите, я просил.
Распорядившись, Ноэль сел в кресло лицом к больной.
Доктор Эрве был старым другом Ноэля, его соучеником и товарищем по Латинскому кварталу. История доктора Эрве — это история одного из тех молодых людей, которые без денег, без связей, без протекции осмеливаются посвятить себя самой трудной, самой сомнительной профессии, какая существует в Париже. Увы, нередко случается, что молодые талантливые врачи ради пропитания вступают в сговор с самыми бесчестными аптекарями.
Человек поистине замечательный и знавший себе цену, Эрве, закончив учение, сказал себе: «Нет, я не стану прозябать в деревенской глуши, я останусь в Париже, стану знаменит, сделаюсь главным врачом больницы и кавалером ордена Почетного легиона».
Чтобы вступить на этот путь, в конце которого маячила ослепительная триумфальная арка, будущий академик залез в долги на двадцать тысяч франков. Нужно было снять и обставить помещение, а это стоит недешево.
Затем, вооружившись долготерпением и неукротимой волей, он стал бороться и ждать. Но кто может себе представить, что значит ждать в таких условиях? Чтобы понять, нужно пройти через все это. Умирать от голода — во фраке, свежевыбритым и с улыбкой на губах! Современная утонченная цивилизация придумала эту муку, и перед ней бледнеют самые жестокие пытки дикарей. Начинающий врач пользует бедняков, которым нечем платить. А больные — народ неблагодарный. Выздоравливая, они прижимают врача к груди и называют своим спасителем. Выздоровев, они смеются над медиками и с легкостью забывают о гонораре.
