Камилла Лэкберг - Ледяная принцесса
Все уже собрались, когда она вошла в кабинет. С постными физиономиями Лукас и Анна разглядывали ее, пока Эрика с несколько принужденной улыбкой жала руку двум адвокатам Лукаса. Лукас кивнул ей в знак приветствия, и Анна осмелилась тоже кивнуть ей из-за его спины. Они расселись и начали переговоры.
В целом это не заняло много времени. Адвокаты сухо, ясно и очень предметно объяснили Эрике то, что она уже знала. Дескать, Анна и Лукас имеют полное право настаивать на продаже дома. Но если Эрика в состоянии выкупить другую половину дома по рыночной цене, она имеет полное право поступить так, а если не в состоянии или не хочет, то дом будет выставлен на продажу, как только оценщик определит его стоимость.
Эрика посмотрела Анне в глаза:
— Ты действительно хочешь это сделать? Неужели дом для тебя ничего не значит? Подумай, что бы сказали папа и мама, если бы увидели, что мы продаем дом, как только они ушли. Ты действительно этого хочешь, Анна?
Она особо подчеркнула «ты» и краешком глаза увидела, как Лукас раздраженно нахмурился. Анна опустила глаза и смахнула несколько несуществующих пылинок со своего элегантного платья. Ее светлые волосы были зачесаны назад и собраны в конский хвост на затылке.
— А что мы будем делать с этим домом? Со старым домом всегда масса хлопот, и ты только представь, какие деньги мы выручим за него. Я думаю, мама и папа наверняка приняли бы то, что кто-то из нас может смотреть на вещи практически. Я имею в виду: а когда мы будем пользоваться домом? Лукас и я покупаем летний дом в стокгольмских шхерах, чтобы у нас было что-то поблизости. А что ты совершенно одна будешь делать с домом?
Лукас посмотрел на Эрику, бездарно изображая, как он расстроен, и похлопал Анну по спине. Она по-прежнему не осмеливалась смотреть Эрике в глаза.
Эрику поразило, насколько усталой выглядит ее младшая сестра. Она еще больше похудела, и черный костюм был заметно велик ей в груди и бедрах. Под глазами обозначились темные круги, и, несмотря на макияж, было видно, насколько она бледная. Злость и чувство беспомощности оттого, что она никак не могла повлиять на ситуацию, одолевали Эрику, и она впилась глазами в Лукаса. Он спокойно выдержал ее взгляд. Он пришел прямо с работы в своей униформе — темно-сером костюме, белой рубашке и блестящем темно-сером галстуке. Он выглядел светским и элегантным. Эрика понимала, что многие женщины наверняка считают его привлекательным. Но Эрика видела его жестокую сущность, наложившую отпечаток на резко очерченное лицо с острыми, выступающими скулами и подбородком. Это было еще заметнее из-за того, что он всегда зачесывал волосы назад, оставляя открытым лоб. Он был похож не на типичного англичанина с красной обветренной кожей, а скорее на настоящего скандинава с очень светлыми волосами и ледяными голубыми глазами. Хорошо очерченная и полная, как у женщины, верхняя губа придавала ему какой-то несколько легкомысленный декадентский облик. Эрика поймала его взгляд, когда он шарил глазами по вырезу ее платья, и инстинктивно запахнула жакет. Он заметил ее движение, что разозлило ее еще больше. Ей очень не хотелось давать Лукасу повод считать, что она обращает на него хоть какое-то внимание.
Когда встреча наконец была закончена, Эрика просто повернулась и пошла к двери. Она решила обойтись без никому не нужных формальных вежливых фраз. С ее точки зрения, все, что могло быть сказано, уже сказали. С ней свяжутся, и приедет кто-то, чтобы оценить дом, потом его выставят на продажу, и притом так скоро, как только возможно. И никакие слова утешения не могли помочь. Она чувствовала потерю. Эрика сдавала свою квартиру в Васастанен одной приятной паре аспирантов, поэтому не могла поехать к себе. Но и садиться сразу же за руль, чтобы долгие пять часов ехать во Фьельбаку, ей сейчас совершенно не хотелось. Поэтому она припарковала автомобиль у универмага возле Стуреплан,[5] вышла и направилась в Хумлегордспарк. Ей надо было посидеть и собраться с мыслями. Этот парк, как оазис тишины и красоты, расположенный в самом центре Стокгольма, давал то, что ей было необходимо: почти медитативную среду. На город, наверное, только что выпал снег, белым слоем покрывший траву. В Стокгольме достаточно дня или двух, чтобы снег превратился в грязно-серое месиво. Эрика села на одну из парковых скамеек, предварительно подложив под себя варежки, чтобы не застудиться. Цистит не такая штука, с которой стоит шутить, и уж самая последняя вещь, которая ей сейчас нужна. Она позволила мыслям свободно течь, разглядывая, как множество людей торопливо проносятся мимо по аллеям. Была самая середина обеденного перерыва. Эрика почти забыла, насколько суетно в Стокгольме. Все постоянно бегут наперегонки и как будто охотятся за чем-то, что они никогда не успевают поймать. Если бы не прошедшие несколько недель, она бы, вероятно, и сама не поняла, сколь многого себя лишает. Конечно, у нее множество проблем, но в то же время она нашла для себя покой и свободу, которых у нее никогда не было в Стокгольме. Если ты живешь в Стокгольме один, то ты совершенно изолирован. Хорошо это или плохо, но во Фьельбаке ты никогда не бываешь один, вокруг всегда люди, которые все время видят своих соседей и близких. Иногда это бывает немного утомительно — сплетни, пересуды, — но, сидя здесь и глядя на городскую колготню, она чувствовала, что не может вернуться сюда.
Уже не в первый раз за последнее время она подумала об Алекс. Почему она одна приезжала во Фьельбаку каждые выходные? Кто был тот, с кем она встречалась? И вопрос на десять тысяч крон: кто был отцом ее ребенка?
Эрика внезапно вспомнила о бумаге, которую запихнула в карман куртки, стоя в темном гардеробе. Она не понимала, как могла забыть посмотреть на свою находку, вернувшись домой позавчера. Она порылась в правом кармане и достала скомканный клочок бумаги. Замерзшими без варежек пальцами она осторожно расправила ее.
Это была заметка из «Бохусландца». Даты на листке не было, но по шрифту и черно-белой фотографии она поняла, что заметка старая. Судя по фотографии — семидесятые годы. И она очень хорошо знала и мужчину на фотографии, и историю, о которой рассказывалось в заметке. Почему Алекс прятала ее в комоде? Эрика встала и опять положила заметку в карман. Здесь ответов не было. Пора ехать домой.
Похороны были красивые, с отпеванием. Не сказать, чтобы в церкви Фьельбаки собралось много людей. Большинство не знали Александру, а заявились просто из любопытства. Семья и друзья сидели на передних скамейках. Кроме родителей Алекс и Хенрика Эрике знакома была только Франсин. Рядом с ней был высокий светловолосый мужчина — возможно, как предположила Эрика, ее муж. Друзей пришло не так много, они легко уместились на двух скамейках, что только укрепило мнение Эрики об Алекс. У нее наверняка было бесчисленное множество знакомых, но едва ли много друзей. На остальных местах то тут, то там сидели просто любопытные.
Сама Эрика примостилась наверху, на галерее. Биргит заметила ее перед церковью и предложила сесть вместе с ними. Эрика вежливо отказалась. Она считала лицемерием находиться вместе с семьей и друзьями, ведь на самом деле Алекс была для нее чужой. Эрика поерзала на неудобной скамейке. Все детские годы их с Анной постоянно таскали в церковь по воскресеньям. Для ребенка это было на редкость тоскливо — сидеть и слушать длинные проповеди и псалмы, мелодии которых совершенно безнадежно даже пытаться выучить. Чтобы развлечь себя, Эрика придумывала истории — сказки о драконах и принцессах, которые никогда не оказывались на бумаге. Когда они подросли, посещения церкви стали значительно реже из-за энергичных протестов Эрики. Но когда они все же оказывались там, то сказки превращались в истории романтического плана. По иронии судьбы, она, по-видимому, должна благодарить или проклинать свои посещения церкви за то, что стала писателем.
Эрика все еще не обрела свою веру, и для нее церковь оставалась красивой постройкой, средоточием традиций, и ничем больше. Проповеди, которые она помнила с детства, не заронили в душу никакого желания обращаться к вере. В них очень часто говорилось об аде и грехе и как-то очень мало о светлой Божьей правде. Эрика знала, что эта правда есть, но ей никогда не доставалось хоть немного. С тех пор многое изменилось. Теперь перед алтарем стояла женщина, одетая в рясу, и вместо того, чтобы напоминать о вечном грехе и проклятии, она говорила о свете, надежде и любви. И Эрике стало жаль, что с таким светлым восприятием Бога она не встретилась в детстве.
Со своего неприметного места на галерее она увидела молодую женщину рядом с Биргит в первом ряду. Биргит крепко вцепилась в ее руку и время от времени клала голову ей на плечо. Эрика смутно припоминала ее и решила, что эта женщина, должно быть, Джулия — младшая сестра Алекс. Они сидели довольно далеко, и Эрика не могла рассмотреть ее лица. Но она заметила, что Джулия старается избегать прикосновений Биргит. Джулия убирала руку каждый раз, когда Биргит дотрагивалась до нее. Но из-за того ли, что считала жесты матери нарочитыми, или из-за того, что обстановка казалась ей неподходящей, — судить трудно.
