Александра Маринина - Иллюзия греха
Миша Доценко по опыту знал, что с такими двумя свидетелями каши не сваришь. Под кашей в данном случае подразумевался субъективный портрет разыскиваемого мужчины. Так оно и вышло.
Поскольку всех жильцов дома Доценко уже знал, то решил воспользоваться услугами художника, жившего прямо над квартирой Анисковец. Федор подрабатывал «быстрыми» портретами возле Выставочного центра, много пил, но глаз у него был по-прежнему острым, а рука пока еще не дрожала даже с похмелья.
Начал Доценко с той свидетельницы, которая была постарше. Анисья Лукинична уверенно руководила работой Федора и была страшно довольна, проникнувшись важностью выполняемой задачи.
— Круче, круче бери, — командовала она. — Вот так. Нет, брови не такие, гуще рисуй... Губы-то, губы чего сморщил, они у него такие были красивые, большие...
Федор покорно исправлял рисунок, полагаясь на слова женщины.
— Да чего-то он у тебя старый-то какой получился, — неодобрительно изрекла Анисья Лукинична, окидывая взглядом законченный рисунок. — И не такой он вовсе был.
Начали сначала. Овал лица. Прическа. Нос. Губы. Брови. Глаза. Подбородок. Морщины.
— Ну а теперь как? — с надеждой спросил Доценко.
— Теперь хорошо, — удовлетворенно сказала свидетельница, которой скоро должно было исполниться девяносто четыре года.
С полученным портретом они пришли к другой соседке, той, что видела «дядю Сашу» незадолго до смерти Анисковец.
— Что вы, — удивилась она, едва бросив взгляд на рисунок, — это совершенно не он.
— Так, — устало вздохнул Доценко, — приехали. Давайте все сначала. Что вы вкладываете в понятие «совершенно не он»?
— Ну как что, — растерялась женщина. — Не похож.
— Это не одно и то же, — терпеливо начал объяснять Михаил. — Вы актера Пьера Ришара хорошо себе представляете?
— Это которого? Высокого блондина в ботинке?
— Да, его самого.
— Конечно, — улыбнулась женщина. — У него такая внешность — ни с кем не перепутаешь.
— Теперь посмотрите, — он вытащил из бумажника несколько фотографий и одну из них показал свидетельнице. — Это он?
— Совершенно не он, — тут же ответила она. — Какой же это Ришар? Это же Михаил Ульянов.
— А этот?
Он протянул ей другую фотографию. На снимке был запечатлен человек, тщательно и умело загримированный под Ришара, но все-таки было видно, что это не французский киноактер. Доценко, работая со свидетелями, всегда носил с собой несколько специально подготовленных комплектов фотографий, потому что давно усвоил: наглядный пример всегда срабатывает лучше, чем самые подробные словесные объяснения.
— Этот? Женщина задумалась, внимательно вглядываясь в изображенное на снимке лицо.
— Вообще-то похож на Ришара. Но, по-моему, это все-таки не он.
— Отлично. Теперь посмотрите вот этот снимок.
На третьем снимке был тот же мужчина, только без грима, но в парике, точно имитирующем прическу Ришара.
— Нет, — она покачала головой, — этот не похож.
— Почему? — быстро спросил Доценко. — Смотрите, прическа совсем одинаковая.
— Но лицо другое.
— И нос такой же длинный, — настаивал Михаил.
— Нос длинный, а лицо другое, — не уступала женщина.
— Теперь поняли разницу между «совершенно не он» и «не похож»?
Свидетельница рассмеялась.
— И правда... Надо же, как интересно. Я и не задумывалась никогда. Дайте-ка мне рисунок.
Она снова, но уже более пристально, вгляделась в творение Федора.
— Да, вы правы, нельзя сказать, что это «совершенно не он». Что-то общее есть. Но губы у того мужчины были тоньше, суше. И глаза не такие большие...
Федор снова принялся за работу. В результате из-под его карандаша вышло лицо, не имеющее почти ничего общего с лицом, которое было «изготовлено» под руководством Анисьи Лукиничны.
Миша знал заранее, что так и получится. Анисья Лукинична видела этого мужчину много раз, но с тех пор прошли годы. Он уже шесть лет не появлялся. Когда она видела его в последний раз, ей было под девяносто, и совершенно естественно, что он казался ей неоперившимся юнцом, ведь он был лет на сорок моложе, если не больше. Другая же соседка видела его сейчас, когда он стал на шесть лет старше, и ей, двадцатисемилетней, он казался, наверное, глубоким стариком. Отсюда и различия в восприятии его лица и в описании черт. Нет, с этой парочкой ничего не выйдет.
Поблагодарив молодую женщину, Доценко стал на лестничной площадке прощаться с Федором.
— Может, зайдете? — гостеприимно предложил художник. — По пять грамм, а?
Пить Мише не хотелось, на улице стояла жара, и нужно было бы вернуться на работу, дел накопилось много. Но он твердо соблюдал заповедь: со свидетелями надо дружить. А с добровольными помощниками — тем более. Федор, конечно, вряд ли обидится, если Миша не пойдет к нему пить водку, но в другой раз понимания и помощи с его стороны уже не дождешься. А этот самый пресловутый другой раз может случиться уже завтра. Доценко всегда с белой завистью наблюдал за работой своих коллег, которые проработали в розыске намного дольше него самого и которые частенько произносили заветные слова: «Мой человечек шепнул». Казалось, у них на каждой улице, в каждом учреждении были такие «человечки». А у самого Миши их было пока очень мало. Как знать, вдруг Федор пригодится...
— По пять грамм — это мысль продуктивная, — весело ответил он. — Спасибо за приглашение. Давай-ка я за закуской сбегаю.
— У меня есть, — засуетился художник. — Не надо ничего. Они поднялись двумя этажами выше. В квартире, где жил Федор, обитало пять семей, и длинный узкий коридор был, как водится, загроможден всяческой утварью от тазов и ведер до велосипедов и лыж.
— Сюда проходи, осторожно только, не испачкайся, — предупредил художник, — здесь дверь красили, еще не высохла.
Комната у Федора была большая и светлая, с высокими потолками. И присутствие женщины здесь угадывалось с первого взгляда. Свежевыстиранные занавески на чисто вымытых окнах, отсутствие пыли и нарядные баночки с кремами на тумбочке возле дивана.
— Мы хозяйке твоей не помешаем? — на всякий случай спросил Михаил. А то вернется и скандал устроит, если увидит, что мы себе позволяем остограммиться.
— Не вернется, — беззаботно ответил Федор. — Она сегодня сутки работает, только завтра утром явится.
— Ну тогда ладно.
Пока Федор накрывал на стол, таская продукты из стоящего в углу комнаты холодильника, Доценко рассматривал висящие на всех стенах рисунки.
— Твои работы?
— Угу, — промычал художник. — Нравится?
— Нравится. Я думал, ты только на улице рисуешь и рисунки сразу заказчикам отдаешь.
— Не, не всегда. Бывает, заказчик отказывается брать, ему не нравится. Тогда рисунок у меня остается. И вообще, для тренировки, чтобы рука навык не теряла.
— А для тренировки кого рисуешь?
— Да кого придется, соседей, знакомых, а то и просто из головы. Знаешь, зимой работы мало, светает поздно, темнеет рано, на морозе стоять никому неохота, ни мне, ни клиентам. Так что зимой я все больше в издательствах подрабатываю, не в крупных, конечно, там свои мастера есть, а по мелочи, ну там обложку сделать или плакатик рекламный. А чтобы навык не терять, приходится рисовать всех подряд. Карандашный портрет — статья особая, а уж быстрый — тем более. Постоянно приходится тренироваться, чтобы выделять те черты лица, которые наиболее легко узнаются, иначе клиент скажет, что не похоже получилось. Ты садись, сыщик, все налито.
Миша присел к столу, поднял рюмку, с сомнением оглядев приготовленную хозяином закуску.
— Ну, за знакомство, — предложил он.
— Давай, — согласно кивнул Федор.
Они выпили по первой, закусили шпротами из банки и нарезанными помидорами Художник тут же налил по второй.
— Куда ты частишь? — засопротивлялся Доценко.
— Так полагается. Чтоб пуля пролететь не успела, — деловито пояснил Федор. — Давай за тебя, за твою удачу. Тебе без удачи никак нельзя.
— Это точно, — подтвердил Доценко, с ужасом думая о том, что пуля-то, может, и не пролетит в перерывах между тостами, но результат от такого питья будет ничем не лучше огнестрельного ранения. Утрата подвижности и полная потеря сознания. Нет, уж пусть лучше пули летают, от них хоть увернуться можно, а от проникающего в организм алкоголя фиг увернешься. Он снова встал и подошел к висящим на стене рисункам.
— Это кто? — спросил он, указывая на портрет хорошенькой девушки с голыми плечами.
— Подружка мужика из соседней квартиры. Она его давно бросила, а портрет висит. Красивая, да? Хотел соседу толкнуть, на память, а он не взял. Глаза б мои, говорит, ее не видели, стерву.
— Я бы взял, — рассмеялся Доценко. — Я всех своих подружек люблю, даже тех, которые меня бросали. Они ж меня бросали не потому, что стервы, а потому, что я недостаточно хорош. Зачем же их винить?
