Игорь Заседа - Без названия (2)
- Ты имеешь в виду бойкот?
- Отчасти. Тебе уже известно, что на сессию МОК прибывает государственный секретарь Соединенных Штатов господин Вэнс?
- Нет, но что в том особенного?! Давно известно, что сессии МОК открывают государственные деятели страны, где она проводится. Роль его формальна, как я понимаю, он выйдет на трибуну и провозгласит: "Объявляю сессию МОК открытой!"
- Так вот! Вэнс заявится сюда с личным заданием президента, и роль его меньше всего будет напоминать роль свадебного генерала, - голос Дика Грегори был жесток. - Он привезет специальное послание Картера, а в этом послании - мне доподлинно известно - обещано 500 миллионов долларов любому городу мира за согласие провести, точнее - взять на себя заботу о летних Играх-80.
- Это уже новость, - растерялся я.
- Дело тут посложнее, чем простое желание сорвать Московские игры, которые, скорее всего, не принесут желанных лавров сборной команде США. По подсчетам, их можно найти в некоторых наших спортивных изданиях, борьба за командное первое место вновь развернется между СССР и ГДР, а Штатам отводится роль статиста.
- Ну, спорт есть спорт, кто возьмется заранее разложить все по полочкам? - сказал я уклончиво, хотя не сомневался, что так оно и будет.
- В Америке существуют силы, которые хотят превратить олимпийское движение в своеобразного "заложника" и с его помощью решать сложнейшие политические вопросы. За призывом бойкота Игр последуют нажим и шантаж западных союзников и Японии. Тем, поверь мне, ничего другого не останется, как последовать за Вашингтоном. Что это будет означать, недолго объяснять: ухудшение отношений между Западом и Востоком и, как следствие, - желанное, конечно, для организаторов этой далекоидущей акции! - новые расходы на оборону. Да еще какие! Я скоро опубликую статью, где расскажу, что уже в следующем финансовом году Пентагон намерен закрутить спираль расходов на вооружение до фантастических высот!
- Погоди, погоди, Дик. Как-то не вяжется все это с Олимпийскими играми... Ну, понимаешь, масштабы несопоставимы... А потом, извини меня, я не верю, что МОК проголосует за бойкот.
- Тут-то и зарыта собака! Наши деятели тоже не слишком полагаются на сговорчивость МОК. Вот потому-то задача представляется в том, чтобы заставить Советский Союз, поставив его в безвыходное положение, сделать такой шаг, который был бы расценен как нарушение олимпийской хартии, как невыполнение международных обязательств, а уж наша пресса мгновенно обвинит СССР во всех грехах!
- Ну, ну, не перегибай! Ничего из этого не выйдет! Ставили палки в колеса и раньше! Мы уже в Лейк-Плэсиде, и советские спортсмены будут выступать на Играх. Разве у кого-нибудь существует сомнение на сей счет?
- У меня, например.
Я смотрел на Дика Грегори, стараясь проникнуть в его потаенные мысли. Он недоговаривал, я это видел, он как бы разрывался между желанием выложить все без обиняков и опасением, что это может привести к противоположным результатам. Ведь, как ни крути, я был для Дика человеком из другого мира, и наши пути, сходясь, никогда не сливались. Он этого не забывал ни на минуту. Но что тогда толкало Грегори ко мне? Ведь не впустую велись эти разговоры, не впустую хотел как-то подготовить меня - и боялся, опасался открыться до конца. Стало грустно, настроение готово было испортиться окончательно: между нами все явственнее раздвигалась пропасть... Пропасть недоверия...
Некоторое время мы сидели молча, углубившись в собственные мысли. Пиво нагрелось, его можно было пить большими глотками, и я никак не мог утолить жажду, преследовавшую меня весь день. Голова была легкой и светлой. Поленья в камине почти догорели, я поднялся, подбросил свежих из поленницы, что высилась рядом с металлической оградкой. Помешал уголья длинными медными щипцами, совсем новыми - у них даже кончики не обгорели.
- Мне сегодня позвонили из Лондона; - вдруг сказал Дик Грегори. Зотова больше нет...
Его слова поразили меня.
- Ты помнишь, я говорил, когда ты прилетел в Нью-Йорк, что Дима находился в больнице. Вчера получил телеграмму от Юли. Зотов погиб, выбросившись из окна клиники с седьмого этажа. Официальная версия - рак печени, узнав об этом, он покончил с собой. Почуял - это идут по моим следам... Не спрашивай у меня ничего, Олег! - вскричал Грегори. - Пойми, я ничего не могу сказать тебе! Пока! Это просто-таки убивает меня, ибо как раз тебе, и никому другому, мне нужно рассказать все! Но... потерпи еще день-другой, и ты оправдаешь мои действия!
Грегори вскочил на ноги и достал бутылку из бара. Налил и поставил ее на стол. Потом снова встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с трубкой. Дик курил мало, только трубку, и я уже установил, что делает он это в двух случаях: в состоянии полного благодушия или крайней напряженности.
Сладковатый дым ароматизированного "Копенгагена", темно-зеленую банку с которым он принес с собой, поплыл по комнате...
- Я не ошибся, Олег. Диму Зотова просто выбросили из окна. Ты спросишь - за что? Нет, понятное дело, Би-би-си тут ни при чем. Сдержанный критицизм Зотова по отношению к СССР показался теперь лояльностью или даже сочувствием, в этом была причина его увольнения. Но его смерть - это из другой оперы! Думаю, однако, ты догадывался, что Дима Зотов был не так чист, как могло показаться с его слов.
Хочу отдать Зотову должное: Дима из кожи лез, чтобы вырваться из клоаки, куда столкнула его жизнь. На этом пути ему пришлось кое-что и потерять. Я знаю: он хотел стать честным человеком... Только так могу расценить передачу мне документов, в результате чего я оказался здесь, в Лейк-Плэсиде, а Дима - в могиле...
- Поездка в Лондон дала тебе новые факты? - спросил я, потрясенный услышанным.
Да, очень серьезные. Именно поэтому я решил встретиться с тобой... Словом, Олег, существует заговор против... против Олимпийских игр в Москве, и он начал осуществляться... Нет, речь не о бойкоте... Словом, мне было видно, как трудно давались эти слова Дику Грегори, - предупреди ваших, чтобы они держались здесь начеку... Все, больше - хоть убей - ни слова! - Дик, с крупными каплями пота на лбу, взъерошенный, обессиленно откинулся на спинку кресла. Мне никогда не приходилось видеть его в таком состоянии.
Долго не мог заснуть: крутился с боку на бок, вставал, пил коку, снова пытался успокоиться, но услышанное не шло из головы. Включил свет и раскрыл "Мастера и Маргариту", но бал у сатаны только усугубил мрачное настроение. Нажал кнопку телевизора. Фильм с убийствами и погонями. По другой программе шел концерт с участием популярного конферансье Литлрока. Его плоские шуточки и ужимки раздражали...
Телефонный звонок буквально приковал меня к постели. Дик?
Телефон разрывался. Я поднял трубку.
- Олег, ты? - раздался голос, от которого у меня что-то дрогнуло внутри.
- Малыш...
- Что с тобой? Я весь вечер обрываю телефон, а тебя все нет и нет!
- Олимпиада, Малыш, разве ты не знаешь? - как можно спокойнее сказал я, а у самого мурашки по коже пошли - как это она почувствовала, что со мной что-то стряслось. На таком расстоянии!
- Ты говоришь правду? Правду?
- И только правду! - заверил я Наташку. - Все - о'кей! Уже пошел снег, и олимпиада наконец-то станет белой, как ей и положено. Народ съезжается отовсюду. Много знакомых. Работы пока, правда, нет, но передал небольшой репортаж. А вечером... вечером я гостил у моего давнего приятеля... сидели у камина и пили пиво...
- У камина? Как у меня тогда?
- Нет, Малыш, разве можно сравнивать несравнимые вещи!
- Тогда спи. Я целую тебя, слышишь, родной мой?
- Слышу. Покойной ночи, Малыш...
Я тогда вернулся в Киев - до конца отпуска досидеть не удалось: что-то мешало мне наслаждаться лыжами и великолепными склонами - после дождя ударил мороз, потом присыпал легкий снежок и наст держал крепко, можно было спускаться там, где никто обычно не катается. Валерка проводил к поезду, помахал рукой и напомнил на прощание, что мы условились встретиться в марте - на пару денечков заскочить в Славское, на весенний снег. "Ну, если невтерпеж, рвани в Москву, - сказал он тогда. - Ведь не дети вы!" - "Вот потому, что не дети, никуда не поеду! - не слишком любезно отрезал я, чем, верю, обидел друга. - Пустое это все..."
Уже несколько дней я работал, даже собрался в командировку в Харьков, когда раздался звонок из Москвы. Час был поздний, около одиннадцати, и я задержался в кабинете лишь потому, что был дежурным редактором по номеру.
- Да, Романько слушает.
- Это я, - послышался тихий, приглушенный не только расстоянием голос.
- Наташа?!
- Я совсем извелась и стала похожа на ведьму. Бросаюсь на людей, и меня скоро отвезут в "психушку". Должна тебя увидеть, ну, хоть на час... Ты не мог бы прилететь в Москву?
Я молчал, потеряв голову. Она поняла мое молчание по-своему. Голос у нее задрожал.
- Умоляю тебя...
- Завтра я буду в Москве...
- Улица Горького, четырнадцать, квартира семь... Это как раз над магазином "Грузия", у площади Маяковского...
