Фредерик Дар - Дама в черной вуали
Толстяк своей медузьей рожей закрыл иллюминатор, отпугивая летающих рыбок.
— Ура! Я вижу ее! — неожиданно начинает орать наш впередсмотрящий.
— Кого ты видишь?— интересуется Пино.
— Свободу! Она как всегда со своим факелом!
Заинтригованные этим сообщением и желая выразить свое почтение монументу Бартольди[31], мы заглядываем в иллюминатор, потеснив Толстяка.
В легком мареве, окрашенном лучами восходящего солнца в розовые тона, возвышается известная во всем мире статуя.
— Эта Свобода так же, как и любая другая, со временем покрывается плесенью,— замечаю я философски.
— Все равно, она впечатляет! — восторгается Пинюш.
— Что бы ты не говорил, шеф, она неповторима! — не соглашается со мной Берю.
— Давайте поднимемся на палубу! — предлагает Пино.— Оттуда мы сможем увидеть и знаменитые небоскребы.
— У нас еще будет время полюбоваться небоскребами,— сдерживаю его порыв.— «Либерте» стоит в порту два дня! Я тоже схожу с ума от небоскребов. Это для сведения! Но у меня не выходит из головы другое: документы и этот чертов макет! Знать, что они находятся рядом с нами, что они могут спокойно сойти с корабля, а это значит беспрепятственно покинуть Францию... Знать это и осознавать свою беспомощность становится с каждым оборотом корабельного винта все невыносимей. Я схожу с ума, уверяю вас, друзья мои!
— Что ты хочешь, шеф,— вздыхает Берю.— Мы сделали все, что могли... А ты не думал о том, что у Марлен могли быть на корабле сообщники?
— Это маловероятно! Грант не стал бы полагаться на сообщников в таком ответственном деле! Я думаю, что похищение секретных документов, если бы он остался жив, было бы его последним европейским делом в шпионской карьере. Получив за них от заказчика приличную сумму, он собирался забраться в какой-нибудь тихий уголок и доживать там свой век! Я уверен, что они действовали только вдвоем, а значит, на борту Марлен была одна...
Берю молчит. Он думает, наверняка, о своем. Американка потребовала, чтобы он развелся со своей женой и женился на ней. Берю, конечно же, однолюб! Из-за этого ему было показано на дверь!
Пино же, измученный морской болезнью, зеленый словно елочка, оказывается на высоте.
— А не могла она хранить все это при себе, в одеждах?
Я пожимаю плечами.
— Исключено. Я имел честь наблюдать стриптиз этой дамы. Поэтому с полной ответственностью сообщаю вам, что на ней не было ничего, что могло бы быть квалифицированно как национальное достояние.
— Сейчас восемь без десяти... Когда мы прибываем? — спрашивает Пино.
— Около десяти.
— Остается часа два,— медленно произносит он и многозначительно замолкает.
— Ты что-то придумал? — любопытствует Берю.
— Мне кажется, что малышка спрятала документы в заранее оговоренный тайник. И вполне возможно, что их должны забрать оттуда во время стойки корабля в порту.
Я очень чувствителен к думающим людям! Вы только подумайте хорошенько, кто подает эту блестящую идею? Пинюш! Извилины его мозга нуждаются в фосфоре, его мучает простата, у него начинается язва желудка, печень забита камнями, запущенный бронхит мешает дышать полной грудью! И несмотря на все свои недуги он не теряет чувства ответственности, доказывая тем самым, что французское правительство не зря вручает ему ежемесячно конверт с зарплатой.
— Браво, Пино! — восторгаюсь я своим коллегой.— Твою версию надо проработать!
— И немедленно! — предлагает он.
— Прекрасно! Начнем с каюты Марлен. Мы ведь опечатали дверь! Проверим, не побывал ли кто-нибудь там.
Кажется, все пассажиры охвачены эйфорией скорой встречи с материком. Многоязычный говор, одноязычный смех, распахнутые двери кают, заваленные чемоданами коридоры, суета!
Все секретные штучки на месте,— значит, в каюте после нас никто не побывал.
— Месье комиссар! — раздается за моей спиной голос.
Оглядываюсь. Передо мной стоит жена индийского дипломата в наряде принцессы из тысячи и одной ночи.
— Я бы хотела забрать из этой каюты игрушки своего малыша. Это возможно? — спрашивает меня красавица с глазами цвета антрацита Рурского бассейна.
Бдительный Пино толкает меня в бок своим острым локтем.
— Естественно, мадам! — отвечаю я.
Действительно, игрушек в каюте видимо-невидимо! Не
все же дети бродят по берегам Ганга, мечтая о молоке святых коров! Есть и такие, которым повезло больше в жизни: у них нянечки, им покупают электронные игрушки, им делают прививки...
Сразу бросается в глаза, что для жены индийского дипломата сбор игрушек занятие непривычное и довольно трудное. Она складывает их в чемодан внавал. Кораблики, автомобили, мяукающие коты, мычащие бычки и...
— Позвольте? — неожиданно раздается голос Пино.
Он наклоняется над чемоданом и вынимает из кучи игрушек макет самолета дико кричащей расцветки: крылья красные, хвост фиолетовый, фюзеляж голубой.
Дама остается равнодушной к поступку Пино.
А я задыхаюсь от восторга. Мой милый, мой старый, мой язвенник, мой тошнотик, мой бронхитик, мой вонючий, мой бдительный Пинюш держит в руках макет летательного аппарата будущего.
— Сан-Антонио, не это ли ты ищешь? — шепчет он.
— Покажи...
— Обрати внимание, что самолет очень небрежно покрашен. На нем нет обязательной надписи «Made in», как на всех остальных игрушках!
— Вам знакома эта игрушка? — спрашиваю я индианку.
— Видела... Но я не веду учет игрушкам.
— Вам не покажется странным, мадам, и признаком плохого тона, если я попрошу у вас этот самолет на память?
— Ну, что вы... Конечно же, берите!
Берюрье, не желая оставаться в стороне от причастности к делу государственной важности, шепчет мне:
— Если она спрятала среди игрушек макет самолета, то могла так же поступить и с документами.
Я спроваживаю даму, вежливо попросив ее оставить нам чемодан с игрушками. Как только за ней закрывается дверь каюты, мы дружно начинаем играть в вандалов! Игрушки ломаются, рвутся, трещат в наших руках. Что-то похожее мы вытворяли в далеком детстве! Через час мы прекращаем этот вандализм. Каюта напоминает посудный магазин, в котором на некоторое время заперли семейство обезьян.
— Выходит, что для документов она придумала другой тайник,— обескураженно вздыхает Толстяк с окровавленными пальцами.
— Это уж точно,— соглашаюсь я.
— Хоть макет удалось найти! — поднимает наш дух довольный собой Пинюш.— Старик будет доволен. Не зря потрачены деньги на путешествие через океан. Я не люблю сорить деньгами! Не то, что моя жена. Она покупает столько лекарств, что не в состоянии даже проглотить... Вы же знаете, что у нее язва.
Мы покидаем кабину.
С палубы, куда мы поднимаемся, открывается великолепный вид на небоскребы Манхаттана, щедро залитые золотом утреннего солнца.
— Америка! — восхищается Пино, тараща свои слезливые глаза.
— Америка! — повторяет за ним Берю в экстазе.— Думал ли я, что когда-нибудь...
Я тоже не могу запретить себе вздохнуть:
— Америка! Это ослепительно, заманчиво! Одним словом, встреча с Америкой — это настоящий шок!
— Давайте поднимемся еще выше,— предлагает Берю.
Дважды повторять не надо. С верхней палубы обзор
значительно шире: улицы, заполненные людьми, автомобилями. И над всем этим царит настоящий портовый гвалт: скрежет, грохот, музыка, рев сирен, гудков, голоса, крики.
Ошалев от этой какофонии звуков, подают голоса собаки. Я оглядываюсь. Как же я забыл, что мы стоим недалеко от псарни, где я впервые встретил Марлен.
— На корабле собаки? — удивляется Берю.
— Две. Надо их успокоить.
Увидев нас, псы замолкают, а боксер даже позволяет погладить себя по голове. Мне почему-то вспоминается слегка испуганное выражение лица малышки, когда она застала меня около клетки своего боксера.
А не могут ли храниться документы в клетке собаки? Вполне возможно!
Открыть клетку не составляет никакого труда.
— Что ты задумал? — волнуется Берю.
— Появились некоторые мысли! Подержи песика, пока я пошарю по углам его конуры.
— Смеешься, парень! А если этот Медор цапнет меня за зад?
— Побываешь у доктора, только и всего!
Боксер, кажется даже рад нам. И я без всяких проблем передаю пса в надежные руки Берю, который тут же начинает ублажать его нежной белебердой:
— Иди ко мне, мой ласковый малыш, мой нежный песик, такой добрый, такой... Иди, иди ко мне, малыш, иди к дедушке!
Боксер проникается доверием и начинает облизывать лицо Толстяка, млеющего от удовольствия, зажмурив глаза.
А в это время я почти на четвереньках исследую клетку, но все тщетно.
— Ничего? — спрашивает Пино.
— Ничего!
Я уже собираюсь поместить боксера на свое место, как Берю начинает истошно орать:
— Что это за безобразие! Я уколол себе руку об этот дурацкий ошейник! Кто придумал нацепить орудие пытки на такого ласкового и мирного пса!
Охваченный новой идеей, совершенно спонтанно посетившей меня, я снимаю ошейник с собаки.
