Фредерик Дар - Большая Берта
Я не отвечал, глубоко погрузившись в раздумья.
Мы проехали голубой щит с надписью "Париж". Меня неизменно умиляет скромный вид указателя, словно на нем написано "Прачечная" или "Закусочная". Всего-навсего "Париж" вместо "Вавилон". Ложное смирение, лишь подтверждающее утонченное величие.
У меня возникло странное чувство, будто я возвращаюсь из далекого путешествия. Пять магических букв подстегнули меня, придали сил. На маленькой площади часы показывали два. Сна не было ни в одном глазу.
Подруга Мамонта, прервав сердечные излияния, спросила:
- Что будем делать?
- Пахать, - ответил я.
Она сделала вид, что поняла.
Я ехал по набережной, пустынной в этот час, словно шоссе в Албании. Сена казалась неподвижной. Справа цветастой кисточкой покачивалась Эйфелева башня на фоне ночного неба. Я прибавил скорости... Туннель на Трокадеро, площадь Согласия... Миновали Лувр...
- Возвращаемся на остров Сен-Луи?
- Нет.
Берта приняла немногословность за враждебность.
- Вы все еще на меня обижаетесь?
- Меньше, чем на кого бы то ни было.
- О чем же вы думаете, угрюмый красавчик?
- О шуме.
- Каком шуме?
Я говорил правду: мне не давал покоя тот шум в телефонной трубке. Он все еще звучал в ухе и вызывал цепочку ассоциаций.
У острова Сен-Луи я съехал с набережной, но не пересек мост, а круто свернул налево, в квартал Марэ. Я люблю Марэ. Там красиво, убого, грустно и тепло. А главное, честно, без выпендрежа.
Я направился в сторону площади Вогез и очень скоро оказался на улице Франк-Буржуа. Владимир Келушик жил в доме 412. Ворота, отвратительные с виду, были приоткрыты.
- Куда мы идем? - спросила Берта.
Меня так и подмывало послать ее в турецкую баню, но после того, как я вылил на нее ушат оскорблений, за мной волочилась маленькая гремучая змейка с угрызениями совести на хвосте.
- В гости к покойнику, - любезно ответил я.
Толстуха следовала за мной по пятам. Подъезд походил на свинарник. На полу, вымощенном круглыми плитами, громоздилось несметное множество ящиков и отбросов, оставленных, предположительно, торговцем овощами-фруктами. Воняло гнилой капустой и раздавленными бананами. Я распахнул застекленную дверь и обнаружил на обратной стороне картонку с именами жильцов и расположением квартир. Буквы и цифры были выведены дрожащей рукой на крышке от обувной коробки.
Келушик ютился на третьем этаже.
Мы поднялись. Берта отчаянно сопела, словно намеревалась вынюхивать трюфели в лесу. Ее шумное дыхание звучным эхом раскатывалось по узкой лестнице. Я боялся, что она перебудит весь дом.
Третий этаж. Теперь направо.
На визитной карточке тонкой кисточкой готической вязью было написано: "Владимир Келушик". Мазила не пожалел времени. Образчик каллиграфии. На свете полно дуралеев, прощелыг и прочей шушеры, которые жить не могут без художников, потому что те умеют "делать красиво".
Скажете, что я преувеличиваю, но этот маленький прямоугольник дешевого картона поведал мне о личности Владимира Келушика больше, чем отчет психиатра.
Я трижды коротко позвонил, чтобы создать подходящую атмосферу. Когда будишь человека, следует проявлять максимум такта.
Но я никого не разбудил. Вязкая тишина дряхлого, набитого битком барака осталась непотревоженной. Я впечатал палец, в кнопку звонка.
- Перлись, перлись, и все зазря! - еле переводя дух, пробасила китиха.
- Сейчас! - бросил я и вытащил свой знаменитый "сезам-откройся"12.
Он всегда поладит с замочной скважиной. Пустяковая вещица: несколько железок, хитро изогнутых. Немного найдется запоров, что смогут оказать длительное сопротивление ласковому "клик-клик" этой штуковины, столь же неотъемлемой принадлежности суперсыщика, как и голубой цвет в палитре Вламинка.
Я отпер дверь.
- Извините, Берта, что не пропускаю вас вперед, - сказал я людоедке, но, когда вламываешься в квартиру, правила вежливости требуют, чтобы мужчина входил первым, как на эшафот.
Любезнейшим образом оттеснив Берту, я ступил в обиталище нашего клиента. Квартира отапливалась. В нос ударил резкий запах детского питания с примесью застарелой блевотины. Я поспешил включить свет. Мне открылось печальное зрелище: малюсенькая прихожая выглядела грустно, даже трагически. Из этой жалкой клетушки вели три двери. Первая, обшарпанная, была приоткрыта: взгляд утыкался в унитаз цвета циррозной печени. Застекленная дверь вела в кухню, где пузатый газовый счетчик занимал две трети площади. Наконец, третья была заперта, однако под натиском моего любопытства тут же сдалась.
Я проник в комнату-студию, довольно просторную.
Не знаю, замечали ли вы, но бедность на выдумки хитра. Жилище человека без средств напоминает складной перочинный ножик, с успехом заменяющий разом механическую мастерскую и кухонную утварь.
У Келушика я обнаружил: диван-кровать, стол-швейную машинку, табуретку-этажерку, комод-ванную комнату, пресс-папье с встроенными часами и радиоприемником и младенца в колыбели. Последняя, видимо, начинала лаять, когда ребенок просыпался.
На рабочем столике стояла фотография. Все тот же ребенок. Хотя на снимке, найденном в бумажнике, он был месяца на два моложе, я сразу его узнал. Белесенький малыш, розовый и пухленький, с ямочками и складочками по всему тельцу. Сейчас он спал, сжав кулачки и ровно дыша. Свет, падавший из прихожей золотил тонкие пряди.
- Ангелочек! - принялась сюсюкать буйволица, пихая меня в бок пудовым кулачищем.
Я разделял волнение Берты, представляя себе труп папаши в ячейке морга Института судебной медицины. Только на свет появился - и уже сирота. Вините Келушика в гнусной измене? Но, с другой стороны, с таким папашей малыш не ушел бы дальше подворотни...
- Один в квартире! - возмущенно проворчала ведьма. - Как можно оставлять младенца! А вдруг пожар? Или судороги начнутся?
Будучи фаталистом, я лишь пожал плечами, но мой жест не усмирил Большую Берту, она продолжала негодовать. Пока она пространно пересказывала пособие для молодых матерей, я приподнял одеяльце, которым был укрыт малыш. Вот оно, то, за чем я сюда притащился. Погремушка! Яркая, красная с желтым. Я схватил ее и вышел в прихожую опробовать. Звук был странный. Вместо веселенького "тирли-тирли" она издавала резкое, хрипловатое стаккато.
Нечто вроде трещотки, понимаете? Или, скорее, слышите? Браво, Сан-Антонио. Какая удивительная прозорливость! Точность в выборе направления! Глубина аналитической мысли!
Если 6 я был не я, как бы я восхищался собой со стороны!
- В игрушки играете, комиссар? - ядовито осведомилась толстуха.
Я прекратил трясти погремушку.
- Мать ангелочка наверняка зовут Терезой, - сообщил я гусыне и продолжил рыться в берлоге в надежде обнаружить телефон. Его не было.
Значит, мадам Келушик звонила Надиссам не из дома. Ребенка брала с собой, потому что тот не спал. Затем она вернулась сюда, уложила его и снова выскочила за дверь.
Куда? Опять звонить? В таком случае долго не задержится.
Необъятная, с огромными ручищами и ножищами, заплывшая салом Берта соображала быстрее, чем можно было подумать, на нее глядя.
- Будем ждать мать? - спросила она.
- Верно, голубушка. Очень хочется с ней побеседовать.
Я упал на диван. Ночь предстояла долгая.
- С удовольствием променял бы право первой ночи на чашечку хорошего кофе, - признался я.
- Оставьте права при себе, - засуетилась толстуха. - Я приготовлю. Кофе-то уж здесь найдется!
Я представил себе физиономию Терезы, когда она вернется. Обнаружить на кухне Берту в мини-юбке и с фонарем на лбу, гремящую посудой, - так и в психушку можно загреметь. Впрочем, хозяйку этого логова ожидали и более неприятные сюрпризы.
- Если вам попадется пакетик с "мокко", сварите пойло, густое, как мед, - повелел я. - Чтоб можно было на хлеб намазывать.
- Раз плюнуть, - прогудела слониха, - кофе - мое фирменное блюдо.
Она выкатилась, шурша юбкой.
Ваш покорный слуга Сан-А закрыл свои чудные глазки: ему требовался отдых. Часто достаточно полностью расслабиться на несколько секунд, и ты вновь бодр и весел. Если удается на мгновение послать все к чертям собачьим, вместе с проблемами уходит и усталость.
Имейте в виду, расслабление по моему методу - штука тонкая. Для того чтобы стереть все, что у тебя есть в башке, требуется много больше, чем обычный ластик.
Я уже был на полпути к блаженству, когда мадам Александр-Бенуа Берюрье, она же Большая Берта, она же корова, она же ведьма, издала возглас, который вогнал бы меня в краску, выпали его Берта на приеме в Елисейском дворце в присутствии ареопага. Так что не стану его здесь приводить, и не просите.
Вслед за непечатным ревом наступила тишина - напряженная, чреватая новым взрывом.
Эта избыточная дама, продукт гигантомании природы, должно быть, рассыпала кофе или сунула палец в кофемолку, решил я.
