Гилберт Честертон - Человек, который знал слишком много (рассказы)
– Привет, Бункер, – проронил Хорн Фишер – Вас-то мне и нужно. Что, ваш патрон еще не отбыл?
– Он пробудет здесь только до обеда, – ответил Буллен, следя глазами за желтым шаром. – Завтра в Бирмингеме ему предстоит произнести большую речь, так что вечером он двинет прямо туда. Сам себя повезет. Я хочу сказать, сам поведет машину. Это единственное, чем он действительно гордится.
– Значит, вы останетесь здесь, у дядюшки, как и подобает пай-мальчику? – заметил Фишер. – Но что будет делать премьер в Бирмингеме без острот, которые нашептывает ему на ухо его блестящий секретарь?
– Бросьте свои насмешки, – сказал молодой человек по прозвищу Бункер. – Я только рад, что не придется тащиться следом за ним. Он ведь ничего не смыслит в маршрутах, расходах, гостиницах и тому подобных вещах, и я вынужден носиться повсюду, точно мальчик на побегушках. А что касается дяди, то, поскольку мне предстоит унаследовать усадьбу, приличие требует, чтобы я по временам бывал здесь.
– Ваша правда, – согласился Фишер. – Ну, мы еще увидимся. – И, миновав площадку, он двинулся дальше через проход в изгороди.
Он шел по поляне, направляясь к лодочной пристани, а вокруг него, по всему парку, где царила река, под золотым вечерним небосводом словно витал неуловимый аромат старины. Следующая зеленая лужайка сперва показалась Фишеру совершенно пустой, но затем в темном уголке, под деревьями, он неожиданно заметил гамак, человек, лежавший в гамаке, читал газету, свесив одну ногу и тихонько ею покачивая. Фишер и его окликнул по имени, и тот, соскользнув на землю, подошел близко. Словно по воле рока на Фишера отовсюду веяло прошлым: эту фигуру вполне можно было принять за призрак викторианских времен, явившийся с визитом к призракам крокетных ворот и молотков. Перед Фишером стоял пожилой человек с несуразно длинными бакенбардами, воротничком и галстуком причудливого, щегольского покроя. Сорок лет назад он был светским денди и ухитрился сохранить прежний лоск, пренебрегая при этом модами. В гамаке рядом с «Морнинг пост» лежал белый цилиндр.
Это был герцог Уэстморлендский, последний отпрыск рода, насчитывавшего несколько столетий, древность которого подтверждалась историей, а отнюдь не ухищрениями геральдики. Фишер лучше, чем кто бы то ни было знал, как редко встречаются в жизни подобные аристократы, столь часто изображаемые в романах. Но, пожалуй, куда интереснее было бы узнать мнение мистера Фишера насчет того, обязан ли герцог всеобщим уважением своей безукоризненной родословной или же весьма крупному состоянию.
– Вы тут так удобно устроились, – сказал Фишер, – что я принял вас за одного из слуг. Я ищу кого-нибудь, чтобы отдать саквояж. Я уехал поспешно и не взял с собой камердинера.
– Представьте, я тоже, – не без гордости заявил герцог. – Не имею такого обыкновения. Единственный человек на свете, которого я не выношу, – это камердинер. С самых ранних лет я привык одеваться без чужой помощи и, кажется, неплохо справляюсь с этим. Быть может, теперь я снова впал в детство, но не до такой степени, чтобы меня одевали, как ребенка.
– Премьер-министр тоже не привез камердинера, но зато привез секретаря, – заметил Фишер. – А ведь эта должность куда хуже. Верно ли, что Харкер здесь?
– Сейчас он на пристани, – ответил герцог равнодушным тоном и снова уткнулся в газету.
Фишер миновал последнюю зеленую изгородь и вышел к берегу, оглядывая реку с лесистым островком напротив причала. И действительно, он сразу увидел темную худую фигуру человека, чья манера сутулиться чем-то напоминала стервятника; в судебных залах хорошо знали эту манеру, столь свойственную сэру Джону Харкеру, генеральному прокурору. Лицо его хранило следы напряженного умственного труда: из трех бездельников, собравшихся в парке, он один самостоятельно проложил себе дорогу в жизни, к облысевшему лбу и впалым вискам прилипли блеклые рыжие волосы, прямые, словно проволоки.
– Я еще не видел хозяина, – сказал Хорн Фишер чуточку более серьезным тоном, чем до этого, – но надеюсь повидаться с ним за обедом.
– Видеть его вы можете хоть сейчас, но повидаться не выйдет, – заметил Харкер.
Он кивнул в сторону острова, и, всматриваясь в указанном направлении, Фишер разглядел выпуклую лысину и конец удилища, в равной степени неподвижно вырисовывавшиеся над высоким кустарником на фоне реки. Видимо, рыболов сидел, прислонившись к пню, спиной к причалу, и хотя лица не было видно, но по форме головы его нельзя было не узнать.
– Он не любит, чтобы его беспокоили, когда он рыбачит, – продолжал Харкер. – Старый чудак не ест ничего, кроме рыбы, и гордится тем, что ловит ее сам. Он, разумеется, ярый поборник простоты, как многие из миллионеров. Ему нравится, возвращаясь домой, говорить, что он сам обеспечил себе пропитание, как всякий труженик.
– Объясняет ли он при этом, каким образом удается ему выдувать столько стеклянной посуды и обивать гобеленами свою мебель? – осведомился Фишер. – Или изготовлять серебряные вилки, выращивать виноград и персики, ткать ковры? Говорят, он всегда был занятым человеком.
– Не припомню, чтобы он говорил такое, – ответил юрист. – Но что означают эти ваши социальные нападки?
– Признаться, я устал от той «простой, трудовой жизни», которой живет наш узкий кружок, – сказал Фишер. – Ведь мы беспомощны почти во всем и подымаем ужасный шум, когда удается обойтись без чужой помощи хоть в чем-нибудь. Премьер-министр гордится тем, что обходится без шофера, но не может обойтись без мальчика на побегушках, и бедному Бункеру приходится быть каким-то гением-универсалом, хотя, видит бог, он совершенно не создан для этого. Герцог гордится тем, что обходится без камердинера; однако он доставляет чертову пропасть хлопот множеству людей, вынуждая их добывать то невероятно старомодное платье, которое носит. Должно быть, им приходится обшаривать Британский музей или же разрывать могилы. Чтобы достать один только белый цилиндр, пришлось, наверное, снарядить целую экспедицию, ведь отыскать его было столь же трудно, как открыть Северный полюс. А теперь этот старикан Гук заявляет, что обеспечивает себя рыбой, хотя сам не в состоянии обеспечить себя ножами или вилками, которыми ее едят. Он прост, пока речь идет о простых вещах, вроде еды, но я уверен, он роскошествует, когда дело доходит до настоящей роскоши, и особенно – в мелочах. О вас я не говорю – вы достаточно потрудились, чтобы теперь разыгрывать из себя человека, который ведет трудовую жизнь.
– Порой мне кажется, – заметил Харкер, – что вы скрываете от нас одну ужасную тайну – умение быть иногда полезным. Не затем ли вы явились сюда, чтобы повидать премьера до его отъезда в Бирмингем?
– Да, – ответил Хорн Фишер, понизив голос. – Надеюсь, мне удастся поймать его до обеда. А потом он должен о чем-то переговорить с сэром Исааком.
– Глядите! – воскликнул Харкер. – Сэр Исаак кончил удить. Он ведь гордится тем, что встает на заре и возвращается на закате.
И действительно, старик на острове поднялся на ноги и повернулся, так что стала видна густая седая борода и сморщенное личико со впалыми щеками, свирепым изгибом бровей и злыми, колючими глазками. Бережно неся рыболовные снасти, он начал переходить через мелкий поток по плоским камням несколько ниже причала. Затем направился к гостям и учтиво поздоровался с ними. В корзинке у Гука было несколько рыб, и он пребывал в отличном расположении духа.
– Да, – сказал он, заметив на лице Фишера вежливое удивление. – Я встаю раньше всех. Ранняя пташка съедает червя.
– На свою беду, – возразил Харкер, – червя съедает ранняя рыбка.
– Но ранний рыболов съедает рыбку, – угрюмо возразил старик.
– Насколько мне известно, сэр Исаак, вы не только встаете рано, но и ложитесь поздно, – вставил Фишер. – По-видимому, вы очень мало спите.
– Мне всегда не хватало времени для сна, – ответил Гук, – а сегодня вечером наверняка придется лечь поздно. Премьер-министр сказал, что желает со мной побеседовать. Так что, пожалуй, пора одеваться к обеду.
В тот вечер за обедом не было сказано ни слова о политике; произносились главным образом светские любезности. Премьер-министр лорд Меривейл, высокий худой человек с седыми волнистыми волосами, серьезно восхищался рыболовным искусством хозяина и проявленными им ловкостью и терпением; беседа мерно журчала, точно мелкий ручей между камнями.
– Конечно, нужно обладать терпением, чтобы выждать, пока рыба клюнет, – заметил сэр Исаак, – и ловкостью, чтобы вовремя ее подсечь, но мне обычно везет.
– А может крупная рыба уйти, оборвав леску? – спросил политический деятель с почтительным интересом.
– Только не такую, как у меня, – самодовольно ответил Гук. – Признаться, я неплохо разбираюсь в рыболовных снастях. Так что у рыбы скорей хватит сил стащить меня в реку, чем оборвать леску.
– Какая это была бы утрата для общества! – сказал премьер-министр, наклоняя голову.
