Фред Варгас - Заповедное место
— Очень приятно, комиссар, — сказал незнакомец, протягивая ему руку поверх живого барьера. — Поль де Жослен. Я врач месье Воделя.
Врач уже не нужен, подумал Адамберг, пожимая ему руку.
— Мне очень жаль, доктор, но к месье Воделю нельзя.
— Это я уже понял. Но как его врач, я вправе и даже обязан узнать, в чем дело, не правда ли? Он заболел? Скончался? Попал в больницу?
— Он умер.
— Значит, умер дома. Иначе здесь не было бы полиции.
— Верно.
— Когда и как это произошло? Я осматривал его две недели назад. Все было в порядке.
— Полиция вынуждена скрывать имеющуюся у нее информацию. Это обычная практика в случае убийства.
Доктор нахмурился, как будто повторил про себя: «убийство». Адамберг сообразил, что они разговаривают через живой барьер, как двое соседей, облокотившихся на ограду. Лейтенанты и не думали убрать руки, они словно застыли на месте. Адамберг тронул Вуазне за плечо, и барьер распался.
— Поговорим в саду, — предложил Адамберг. — По дому ходить нельзя, чтобы случайно не затоптать улики.
— Понимаю, понимаю. Вероятно, из тех же соображений вы не хотите поделиться со мной информацией?
— Могу вам сообщить то, что уже знают соседи. Это произошло в ночь с субботы на воскресенье, тело обнаружили вчера утром. Тревогу поднял садовник, который пришел домой в пять утра.
— Почему? Он слышал крики?
— По его словам, Водель никогда не выключал свет на ночь. А когда он вернулся, все окна были темными — притом что его хозяин панически боялся темноты.
— Знаю. Это у него с детства.
— Вы терапевт или психиатр?
— Терапевт, а также остеопат и соматопат.
— Ясно, — ничего не поняв, ответил Адамберг. — Он вам рассказывал о себе?
— Никогда: он ненавидел психиатров. Но я многое узнал, изучая его кости. В медицинском смысле они меня чрезвычайно интересовали. Водель — это был особый случай.
Доктор спохватился и умолк.
— Я понял, — сказал Адамберг. — Вы больше ничего мне не расскажете, пока я чего-нибудь не расскажу вам. Нам обоим приходится соблюдать профессиональную тайну, и это препятствует обмену информацией.
— Совершенно верно.
— Но вы понимаете, что я должен знать, где вы были в ночь с субботы на воскресенье, между одиннадцатью часами вечера и пятью часами утра?
— Понимаю и нисколько не обижаюсь. Однако, учитывая, что по ночам люди спят, а у меня нет ни жены, ни детей, какой ответ я могу вам дать? Ночью я в постели, если нет срочного вызова. Вам это знакомо.
Врач задумался, достал из внутреннего кармана ежедневник, одернул пиджак.
— Примерно в час ночи меня вызвал Франсишку, наш консьерж: он паралитик, я лечу его бесплатно. Хотел перебраться с кресла-каталки на кровать, упал, и большая берцовая кость вышла из сустава. Я вправил ему ногу и уложил его в постель. Через два часа он опять позвонил: колено распухло. Я послал его к черту, а утром зашел проведать.
— Спасибо, доктор. Вы знаете Эмиля, человека, который здесь работал по дому?
— Любителя игры в крестики-нолики? Занятный тип. Тоже мой пациент. Конечно, Эмиль не хотел лечиться, но Водель настоял: он был к нему привязан. За три года мне удалось существенно уменьшить его агрессивность.
— Да, он признает, что изменился, но говорит, что это возраст так на него действует.
— Ничего подобного, — усмехнулся доктор, и Адамберг вдруг увидел веселое, живое, лукавое лицо, которое, как он и предполагал, скрывалось за пренебрежительной гримасой. — С возрастом неврозы, как правило, не проходят, а усугубляются. Но я лечу Эмиля и постепенно добираюсь до зон оцепенения и возвращаю им подвижность, несмотря на то что этот хитрый зверь всякий раз закрывает за мной двери. Но я его одолею. Когда он был совсем маленьким, мать колотила его, однако он в этом ни за что не признается. Он обожает ее.
— Так откуда вы это знаете?
— Вот отсюда, — сказал доктор, ткнув указательным пальцем в основание черепа Адамберга, чуть выше и правее затылка.
Комиссар почувствовал едва ощутимый укол, словно на кончике пальца у доктора было жало.
— Тоже интересный случай, с вашего позволения, — вполголоса произнес доктор.
— Эмиль?
— Нет, вы.
— Но меня не били в детстве, доктор.
— Я этого и не говорю.
Адамберг шагнул в сторону, чтобы любопытствующий врач не мог дотянуться до его головы.
— У Воделя были враги? Думаю, это не является профессиональной тайной.
— Множество. Отсюда и его проблема. Причем это были опасные, а то и смертельные враги.
Адамберг, прохаживавшийся по узкой аллейке, остановился.
— Я не могу назвать их имена, — жестко сказал доктор. — Да и не вижу смысла. Это никак не связано с вашим расследованием.
У Адамберга зазвонил телефон, и он извинился, прежде чем ответить.
— Лусио, — проворчал он в трубку, — ты же знаешь, я на работе.
— Я никогда тебе не звоню, hombre, сегодня это в первый раз. Одна из малышек не может сосать, она чахнет. Я подумал, ты мог бы почесать ей лобик.
— Мне не до этого, Лусио, да и что тут сделаешь? Если она не умеет сосать, тем хуже для нее, таков закон природы.
— А если бы ты ее успокоил?
— От этого она не напьется, Лусио.
— Ты негодяй и сукин сын.
— Знаешь, Лусио, — чуть громче произнес Адамберг, — я все-таки не волшебник. И у меня был очень тяжелый день.
— У меня тоже. Представляешь, мне было трудно закуривать. Потому что я плохо вижу и не могу разглядеть конец сигареты. А дочка помогать не хочет, так как же мне быть?
Адамберг закусил губу, и доктор подошел ближе.
— Младенец не может сосать? — вежливо осведомился он.
— Котенок пяти дней от роду, — сквозь зубы ответил Адамберг.
— Если ваш собеседник не против, я бы попробовал что-нибудь сделать. Вероятно, ПДМ нижней челюсти блокируется на выдохе. Вполне возможно, закон природы тут ни при чем, это результат травмы, полученной при рождении. Роды были трудные?
— Лусио, — резким тоном спросил Адамберг, — это один из тех двоих, кого пришлось вытаскивать?
— Да, это которая вся белая, только кончик хвоста серый. Единственная девочка.
— Точно, доктор, — подтвердил Адамберг. — Лусио ее выталкивал, а я тащил, ухватив за подбородок. Может, я слишком сильно дернул? Это девочка.
— Где живет ваш друг? Если, конечно, он согласен, — скромно добавил доктор: казалось, мысль об опасности, грозившей живому существу, вдруг сделала его кротким и смиренным.
— В Париже, в Тринадцатом округе.
— А я в Седьмом. Если не возражаете, поедем вместе, и я вылечу малышку. Если, конечно, сумею. А пока пусть ваш друг протрет ее влажной тряпочкой, но так, чтобы она не промокла.
— Мы уже едем, — сказал Адамберг: у него было впечатление, что он дает сигнал к началу сложной полицейской операции. — Протри ей все тело чем-нибудь влажным, но только смотри, чтобы она не промокла.
Слегка ошалев, с ощущением, что он выпустил руль и теперь им помыкают все кому не лень — буйные невротики, иммиграционные потоки, врачи, однорукие испанцы, — Адамберг приказал подчиненным оцепить сад и повел доктора к своей машине.
— Забавно, — сказал он, выехав на окружную автостраду. — Я везу вас лечить кошку, а Водель угодил в пасть к дьяволу, прямо на острые клыки.
— Так это спланированное преступление? Он ведь был богат.
— Да. Думаю, все отойдет его сыну, — соврал Адамберг. — Вы его знаете?
— Лишь заочно, постольку, поскольку мне известен психологический тип Воделя-старшего. Желание, запрет, желание, запрет, и так далее: каков отец, таков и сын.
— Водель не хотел этого сына.
— Водель вообще не хотел детей: они стали бы легкой добычей для его врагов.
— Каких врагов?
— Если бы даже я назвал их, вам бы это ничего не дало. Все дело в маниях, долгие годы разъедавших душу, заполнивших самые потайные ее складочки и уголки. Это работа для врача, а не для полицейского. Или даже для спелеолога, если учесть ту стадию, на какой находился Водель.
— Другими словами, это были вымышленные враги?
— Не надо строить догадки, комиссар.
Лусио ждал их, сидя у сарая и похлопывал своей лапищей котенка, который лежал у него на коленях, завернутый во влажную салфетку.
— Ей конец, — произнес он сквозь слезы. Адамберг смотрел на него, не понимая, как можно так убиваться из-за кошки. — Она не может сосать. Кто это? — неприветливо сказал он, увидев доктора. — Нам тут не нужны зрители, hombre.
— Это специалист по челюстям кошек, не умеющих сосать. Уступи ему место, Лусио, и отдай котенка.
Лусио почесал отсутствующую руку и с хмурым видом выполнил приказ. Доктор сел на скамью, обхватил голову котенка своими толстыми пальцами — руки у него были удивительно крупные для его роста, почти сравнимые с громадной лапищей Лусио — и стал осторожно ощупывать ее то здесь, то там, то опять здесь. Шарлатан, подумал Адамберг, глядя на это крошечное, полуживое тельце и волнуясь больше чем следовало бы. Затем доктор принялся ощупывать таз, забарабанил подушечками пальцев по каким-то двум точкам, словно пианист, исполняющий трель, и раздалось едва слышное мяуканье.
